Полумесяц и крест

…Укоренение бани и банных процедур в системе жизнедеятельности народов Кавказа в отечественной историографии связывается с монументальной фигурой имама Шамиля и его социально-экономическими реформами 30−40-х гг. XIX в. Исследователи, опираясь на сохранившиеся архивы из личного архива имама Шамиля, указывают на придававшееся банному ритуалу особое значение в создававшемся в тот период культе воителя-аскета.'.

Глава 5. Пришло время навести порядок

Почти полдень. Опустившийся на улочки зной казался невыносимым. Ветер, несущий раскаленный воздух, обжигал лицо. Псы, вывалившие языки из пасти, без сил валялись на дороге.

Застыл без движения старый рынок. Мимо прилавков бродили редкие покупатели, которых еще не разогнал по домом наступивший жаркий полдень. Поверх разложенных товаров сонно поглядывали торговцы, прятавшиеся от зноя в тени. Кутавшиеся в плотные цветастые халаты и тюрбаны, они бесконечно потягивали из пиал зеленый чай. Переговаривались между собой в полголоса, лениво перебирали четки.

Все изменилось в одно мгновение, волной накрыв весь сонный городок и всполошив местное болото…

Сначала площадь пересек взмыленный всадник с искаженным лицом. Бросив охаживать плеткой бока жеребца, он спрыгнул на землю и исчез в доме одного из местных старейшин. Через несколько минут оттуда, как пробка из бутылки, вылетел уже сам старейшина, бодренький старичок с белым тюрбаном на голове, и побежал в сторону базара. Размахивая руками, он то и дело поминал Всевышнего и охал.

Вскоре новость о приезде высокого гостя превратила базар со всеми его торговцами в разгневанный рой пчел. Все бегали между рядами, что-то громко обсуждали, раскладывали-перекладывали на прилавках, натягивали на себя яркие халаты. Старейшина носился между ними, указывая, уговаривая, рассказывая, крича и брызжа слюной. Босоногие мальчишки, вооружившись куцыми прутками веток, с яростью мели каменную мостовую, вздымая в воздух облака пыли. Убирали еще теплые лепешки в деревянные лотки.

Лишь один человек, одинокий дервищ, не подался вирусу всеобщему помешательства. Его сидевшая на старой кошме[2], чуть раскачивающая фигура, по-прежнему, находилась на своем старом месте, у старой стены на самом краю базара. Перед ним лежала старая миска для подаяний, которая редко оставалась пустой. Шедший на базар путник нет-нет да и опустит туда затертую монетку, прося святого человеку помолиться за него Всевышнему. Ведь всякому здесь известно, что просьба, исходящая от такого человека, быстрее дойдет до небес. Те, кто побогаче — торговцы, беки, уздени, кидали и серебро. Так у них и просьбы были другими — хорошо расторговаться в новом базарном дне, побыстрее всучить какому-нибудь зазевавшемуся русскому из крепости залежалый товар, разминуться на узкой горной дороге с кровожадными абреками. Дервиш же на все их просьбы отвечал одинаково — «Аллах Акбар» и разводил руками, словно кивая на беспристрастную и всемогущую волю Бога.

Уже ставший неотъемлемой частью привычного пейзажа крепости, дервиш совсем не обращал внимания на поднявшуюся суету. Мимо него то и дело проносились взмыленные всадники, суетливо бегали между прилавков местные жители, торговцы бесконечно перекладывали товар с места на место, стряхивая с него несуществующую пыль. Суфий с блуждающей на губах улыбке сидел и неуловимо раскачивался из стороны в сторону, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Никто не знал, что он шептал: может священные мантры, может молитвенные вирды[3]. Что еще мог бормотать святой человек, если не слова, обращенные к Всевышнему? Всякий раз, когда к нему подходил очередной проситель, он замолкал. Однако, этот дервиш говорил не совсем это…

— Где же ты бродишь, добрый Александр⁈ Честно говоря, мне уже стыдно претворяться бродячим монахом. Оказалось, обманывать людей непросто. Я-то думал, в этом нет ничего особенного. Как говориться, лей в уши и все, клиент твой… Не могу я больше так… Бабулька в платок до глаз замотанная приходит и сует мне медный кусочек. Мол, внучка хворает. Помоги, Бога ради. Я же, как последний гад, головой ей киваю…Горец весь черный переживаний тянет мне серебряную пряжку, чтобы за его жену помолился. Бременем она никак не разрешится. Страдает уже сутки. Я, б…ь, опять головой киваю… Нет больше мочи, туфту эту гнать. Неправильно это, — бубнил себе под нос Ринат, скрывавшийся все эти дни под личиной дервища-суфия. — Подожди-ка… идут, кажется…

И, правда, базарная площадь начала заполняться быстро прибывающими людьми. Две узкие улочки, прилегающие к площади, выплескивали из себя все новых и новых всадников и пеших. Солдаты рассыпались по обеим сторонам от дороги и вставали плотной цепью. Местные жители, что вылезли поглазеть на будущего императора, теснились у стены домов. Вскоре появились всадники из Свиты цесаревича, выделявшиеся благородной статью коней под их седлами, золотым шитьем мундиров и гордыми холеными лицами.

— Чтобы привлечь внимание этих мажоров к моей персоне нужно что-то особенное. А я для них кто? Дервиш-аскет, отрекшийся от материального и посвятивший всего себя лишь духовному и божественному. Что может быть интересным в безобидном мусульманском монахе, у которого в добавок немного не в порядке с головой? Молитвы их вряд ли зацепят… Не коленца же перед ними выкидывать?

Представив только картину со своими кривляниями, что многие зовут танцами, Ринат тут же забился в судорогах. Ну как в судорогах? Просто попытки сдержать рвущийся из него дикий смех, сыграли с ним злую шутку. Он до боли сжимал челюсти, даже помогая себе руками. Пытался глубоко дышать, с шумом гоняя воздух из легких и обратно. Из под сжатых зубов все равно выбивалось толи фырканье, толи шипение. Со стороны же все эти дерганья смотрелись натуральными конвульсиями, которые местными считались проявлением святости и особо почитались. От столпившихся вокруг него людей стали раздаваться удивленные возгласы. Многие начинали оборачиваться, показывать на него пальцем. Родители тянули детей из-за своих спин поближе к святому, чтобы они почувствовали исходящую от него благодать.

Тем временем Великий князь, худощавый юноша лет шестнадцати — семнадцати, в сопровождении едва ли не всего начальства военной Кавказской линии целенаправленно шел к базарным рядам, где в томительном ожидании застыли торговцы.

— Танец… Танец… Вот же черт, нашел! — чуть не заорал Ринат, когда спасительная мысль пришла ему в голову. — Сема[4] (ударение на «а»)! Б…ь, вот и отпуск в Турции на что-то сгодился. Не все же пить и жрать в отеле. Можно ведь и что-то полезное узнать…

В той прошлой жизни во время одной из поездок в Турцию Ринат, действительно, видел танцующих дервишей на какой-то концертной площадке. Пять или шесть мужиков в белых развевающихся одеждах крутились волчком пару — тройку минут под громкую заунывную музыку. Как потом им, туристам, рассказывал гид, был у этих танцоров один секрет, позволявший им кружиться вокруг своей оси и не падать без чувств. Почему-то Ритану тогда это особенно запомнилось. Гид сказал, что танцор «ловит» взглядом точку. Начиная вращение, он максимально долго не поворачивает голову. Когда же тело почти повернулось — быстро поворачивает голову и снова «ловит» взглядом точку. Мол, если крутить головой вместе с телом, то перед глазами начинают быстро мелькать картинки и начинает кружиться голова. Танцоры же с помощью своего трюка обманывает вестибулярный аппарат и тем самым удерживают равновесие. «Помниться, я даже тогда что-то пытался изобразить. Немного покрутился-покрутился и свалился, едва стенку головой не забодав».

— Все, нельзя больше тянуть, — прошептал Ринат и, мотнув головой, встал на ноги.

Он раздвинул плечом стоявших перед ним местных и встал на небольшой пятачок, который из переулка выходил прямо к одному из базарных рядов. Под недоуменными взглядами стоявших вокруг него людей, Ринат начал кружиться. Первые два-три круг медленно, раскидывая в сторону руки. Следующие исполнил чуть быстрее. С каждым новым кругом росла скорость кружения. Плащ и полы халата взлетел вверх, спеша успеть вслед за телом.