Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами

Для критиков Батлер эта сатира была оправданна, поскольку они считали, что она занимается чтением академических проповедей перед хором адептов, при этом отказываясь участвовать в настоящей борьбе за улучшение жизни женщин. В то время как Дворкин и ее коллега Кэтрин Маккиннон боролись за внесение изменений в законы, направленные против сексуальных домогательств, Джудит Батлер была частью того нового феминизма, который отказывался от прямых столкновений с властью. Марта Нуссбаум так описала батлеровский квиетизм:

Мы все, так или иначе, узницы структур власти, которые определяют нашу женскую идентичность. Мы никогда не сможем существенно изменить эти структуры и никогда не сможем из них сбежать. Мы можем надеяться лишь на то, что нам удастся найти пространства внутри этих структур власти, в которых мы сможем пародировать их, издеваться над ними и преодолевать их в речи. Поэтому символическая вербальная политика не только предлагается в качестве реальной политики, но и считается единственной действительно возможной политикой.[381]

Нуссбаум обвиняла в этом новом феминизме постмодернизм, и в частности постмодернистскую французскую теорию, которая пронизывает труды Батлер. Фуко, в частности, заразил своих последователей фаталистической идеей о том, что мы являемся пленниками всеобъемлющей структуры власти и что движения за реформы в реальной жизни обычно в конечном счете незаметно оказываются новым способом служения этой власти. Так что лучше вообще не тратить на это силы. Нуссбаум писала:

Наконец, есть отчаяние в сердце беззаботного проекта Батлер. Большая надежда, надежда на мир настоящей справедливости, в котором законы и институты защищают равенство и достоинство всех граждан, была изгнана, возможно, даже осмеяна как сексуально непривлекательная. Модный квиетизм Джудит Батлер — понятный ответ на трудности в реализации справедливости в Америке. Но это плохой ответ. Он идет на сделку со злом. Феминизм требует большего, а женщины заслуживают лучшего.[382]

Это сильное обвинение — обвинение в сотрудничестве со злом. Но здесь точка зрения Нуссбаум очередной раз демонстрирует, почему постмодернизм, породивший квир-теорию и новый феминизм, имеет плохую репутацию. Он позиционирует себя как способ подрыва устоев, но в конечном счете либо кооптируется для поддержки той самой системы, которую он якобы должен ниспровергнуть своим воздействием, либо маргинализируется, полируя там, в безопасном месте, свою модную академическую репутацию, но в остальном не оказывая слишком сильного воздействия. В архитектуре постмодернизм занят возведением притягивающих взгляд фасадов для святилищ неолиберального капитала. Что касается женской борьбы за равенство, она делает нечто подобное, облачаясь в дрэг-костюмы и очаровывая себя результатами, в то время как борьба с патриархальной властью ведется другими средствами, если вообще ведется. Кэтрин Маккиннон сказала об этом так: «Постмодернизм — это академическая теория, зародившаяся в академии среди академической элиты, а не в мире обычных женщин и мужчин, корнями в который уходит феминистская теория». Маккиннон утверждала, что до тех пор, пока равенство полов не будет защищено законом, женщин будут продолжать насиловать, убивать и использовать как объекты фантазии для мужской мастурбации[383]. Постмодернистская квир-теория, предложенная Джудит Батлер, никогда не будет частью этой борьбы.

III

В День святого Валентина в 1989 году иранский духовный лидер аятолла Хомейни огласил фетву против Салмана Рушди. «Я хочу сообщить неустрашимым мусульманам всего мира, что автор книги, называемой Шайтанские суры, написанной, отпечатанной и выпущенной в свет в качестве вызова Исламу, Пророку и Корану, равно как и те издатели, которые были осведомлены о ее содержании, приговорены к смерти. Я призываю всех ревностных мусульман казнить их быстро, где бы они их ни обнаружили, чтобы никто более не смел оскорблять принципы Ислама»[384].

Вскоре после этого родившийся в Индии британский писатель был принят в элитный Level One Club, обеспечивающий состоящим в нем круглосуточную полицейскую защиту. Рушди стал третьим членом клуба, после королевы и премьер-министра Великобритании. Он был вынужден скрываться и тринадцать лет играть чужую роль. Офицеры из службы, обеспечивающей его защиту, предложили ему сменить имя, чтобы повысить безопасность, когда он появится в своем новом доме (хотя обычно повышать безопасность помогали четыре вооруженных охранника в бронированных «ягуарах»). «Наверное, лучше выбрать не индийское имя», — посоветовал его опекун Стэн. Так Салман Рушди стал Джозефом Антоном — то, что он называл «невидимкой в маске белого человека». Джозефом звали Конрада, а Антон — имя Чехова[385].

Фетва стала ответом на роман Рушди 1988 года Сатанинские стихи. Сатанинскими стихами [или аятами, как их называют мусульмане] из романа Рушди были строки Корана, которые, по мнению Мухаммада, продиктовал ему муккарабун Джибриль (или архангел Гавриил). В них говорилось, что языческие богини [ал-Лат, ал-Уззу и Манат], которым поклоняются в Мекке, «являются возвышенными женщинами, заступничество которых желательно», что вступало в противоречие с зарождавшимся монотеизмом исламской ортодоксии[386]. Лишь много позже, утверждает Рушди, Мухаммад отказался от этого текста, говоря, что был обманут дьяволом, который выдавал себя за архангела.

За двадцать лет до публикации Сатанинских стихов, будучи студентом исторического факультета Кембриджа, Рушди писал [дипломную работу] об этом историческом Мухаммаде, задаваясь вопросом, почему 1400 лет назад пророк временно принял ложное откровение как истинное. Один из возможных ответов, как утверждал Рушди, вслед за некоторыми западными исследователями ислама, заключался в том, что Мухаммад был политиком, которому на некоторое короткое время после возвращения из Эфиопии в Мекку показалось, что шаткая опора его власти в Мекке может быть более надежной, если основанная им монотеистическая религия сможет примириться с поклонниками популярных языческих богинь. Но такой взгляд на основателя ислама представляет его больше похожим на ловкого политика, чем на сосуд божественного откровения, — и выглядит как кажущееся оскорбление ислама в момент его зарождения.

Прошедшие между Кембриджем и фетвой десять лет Рушди потратил на написание рекламных текстов. Человек, которого его коллеги из рекламного агентства Ogilvy & Mather прозвали «Лососевым Пирогом», был автором таких рекламных слоганов, как «Incredibubble» (для шоколада Aero), «Непослушный. Но милый» (для кремовых тортов UK Milk Marketing Board) и «Взгляни в зеркало. Тебе понравится то, что ты увидишь» для газеты Daily Mirror. Но все эти годы, напоминающие популярный телесериал Безумцы, Рушди работал над своим первым романом Гримус (1975) о молодом индийце, который обретает бессмертие, выпив волшебное зелье. На 800 фунтов, заработанные его изданием, Рушди, бросив рекламу, отправился в поездку по Индии. Путешествие пробудило его воображение. Он понял, что может написать что-то, что «самонадеянно и самоубийственно» попытается уловить полиморфный дух Индии и спрессовать его в одной книге[387].

В результате появился роман Дети полуночи, получивший Букеровскую премию 1981 года, герой которого, Салим Синай, родился в тот самый момент, когда Индия стала независимой от Великобритании, в полночь 15 августа 1947 года (сам Рушди родился в Бомбее — ныне Мумбаи — 19 июня того же года). Возможно, роман не стал источником возникновения постколониальной литературы, но он олицетворял ниспровержение колониального взгляда на страну. Путешествуя по Индии, Рушди понял, что замечательная проза в том жанре, который «индийские писатели, такие как Р. К. Нарайан, Анита Десаи и другие» апроприировали у автора книги Поездка в Индию англичанина Э. М. Форстера, не адекватна задаче, которую он ставил перед собой — уловить настоящий дух страны:

381

Nussbaum M. C. The Professor of Parody.

382

Ibid.

383

MacKi