Страница 3 из 30
При процедуре присутствовали двое понятых: один — тот самый тип с зубочисткой, второй — прыщавый человек, просидевший все время на Костином диване; двое федералов: один — жизнерадостный татарин, второй — молчаливый и с камерой; и прокурор, который был всего на несколько лет старше Кости. В ходе обыска прокурор даже позволил себе пару раз поспорить из-за мелочей с федералами, видимо, чтобы утвердить авторитет, ведь дело было отдано на рассмотрение прокуратуры.
Позже одна наша знакомая расскажет мне, что видела ролик, записанный в тот день на эту камеру. В нем сонный Костя в старых трениках достает со шкафа ватман и обреченно показывает в кадр крупной надписью «Думу — разогнать». Знакомая скажет: «Глядя на Костино утомленное лицо, я решила, что речь идет о том, чтоб разогнать дурные мысли…».
Обыск закончился, компьютер опечатали, а Костю куда-то повезли на машине.
— Заебись погодка, — сказал федерал-татарин. — Скорее бы с ним закончить и пивка попить.
Костя с удивлением отметил, что этот пошлый прием действует на него — в груди с силой защемило, хотелось тоже иметь возможность беспрепятственно испытывать простые радости, которых он теперь надолго будет лишен.
* * *
К моменту нашего знакомства с Костей мы оба были рэперами со стажем.
Это не единственный вид творчества, который меня привлекал. Прежде я писал сказки про дядю Петю и медведей и простейшие компьютерные игры (сводный брат натаскивал меня в языке QBasic несколько лет, но поняв, что ничего серьезного в нем не сделать, я разочаровался в этих идеях и выкинул многочисленные эскизы персонажей и уровней несозданных игр), пытался снимать кино на видеокамеру, которую папа приносил непонятно откуда и всегда на несколько дней. Но все так и не было доведено до конца, все выглядело настолько убого, что у меня уши краснели и хотелось плакать.
Первые мои рэп-опыты относятся к двенадцати годам. Помню отдельные строки, что-то вроде:
наш гайвер убегайвер
за ним гонится антигайвер
Я никогда толком не смотрел эти жуткие японские мультфильмы, в том числе и сериал о Гайвере, просто сочинял, что приходило в голову. Были тексты и про любовь:
чисто по любви чисто по любви
я сломал себе все руки
чисто по любви чисто по любви
у меня шли долго глюки
И потом нараспев:
но ты меня не зови ведь нет у меня уже ничего
кроме этой злой любви
Через год я начал нарезать минуса. Первые были сделаны при помощи кассетного магнитофона, микрофона (даже не помню, какого) и программы «звукозапись» в Windows 3.1. Никто не рассказывал, как это делать, и не учил меня. Но для меня как-то априори было очевидно, что рэпер может и должен сэмплировать все, что слышит вокруг. Я прослушивал аудиокассеты, находил подходящие фрагменты в различной музыке, потом подрубал микрофон и переписывал в компьютер. Любое сочетание звуков можно положить на бит, но прежде нужно слизать этот бит. Проблема программы «звукозапись» была лишь в том, что по длине сэмплы нельзя было подогнать друг под друга. Она не работала со временем, там лишь можно было отрезать лишнее с начала или с конца, регулировать громкость, копировать и размножать и — главное — смешивать. Накладывать сэмплы друг на друга. Таким образом, выходило, что мелодия по длине не совпадала с барабанами, либо проигрывалась быстрее, либо играла дольше. Тогда я догадался, что можно резать мелодию на составные части: отрезать отдельно каждую ноту, потом заново собирать сэмпл, чтобы он соответствовал длине, возможно, даже меняя саму мелодию, переставляя ноты местами. Все это требовало долгих часов работы, иногда у меня закипали мозги, на листке в клеточку минус у меня был нарисован из сэмплов-квадратиков — что-то вроде рисунков систем органов из учебника биологии — а в компьютере была куча составных частей, которые нужно было мучительно приставлять друг к другу, ошибаться, переделывать. Проблема еще была в том, что я пользовался компьютером сводного брата и, пока он играл в игры, я внутреннее сгорал, но не мог заниматься делом, которым был одержим.
На выходе я имел далеко не лучший звук — будто слушаешь радио в подвале. Конкуренции пока моя музыка не выдержала бы.
С одной стороны, я слушал группы Onyx, Public Enemy, матерщину старика Ice T (Холодный Чай привлекал меня в первую очередь тем, что говорил на международном языке агрессии, мата и нелюбви к мусорам, и я почти понимал его тексты, был уверен, что понимаю и могу пересказать) и чувствовал, что сам делаю дерьмо. Но, с другой стороны, я слушал русские группы Bad Balance, Big Black Boots, «Да-108», исполнителя Лигалайза и все то, что выходило на сборниках «Трепанация чеРЭПа», чуть позже появилась «Каста» (но там сразу качество минусов было на порядок выше, хотя вряд ли они располагали особыми техническими средствами), и знал, что их уровень достижим даже с моими возможностями. Отдельно поражал своими минусами Дельфин — ясно, что сэмплы срезаны с чужих песен, но где же он берет материал, из которого можно так качественно лепить, — было для меня загадкой. И впечатлял звук, обрабатывать его я совершенно не умел и не умею до сих пор.
Я был подростком, мечтавшим выступить на фестивале типа «Рэп-music», покупавшим аудиокассеты и по миллиону раз слушавшим их. Помню это ни с чем несравнимое чувство от покупки кассеты, потом нетерпение, пока едешь в автобусе домой и смотришь на мокрые от дождя улицы города.
А потом все резко поменялось. Музыки становилось много, у многих появились CD, MP3, возможность скачивания сэмплов из интернета.
В плане минусовок я осваивал разные программы: раннюю версию Cubase (даже сам иногда прописывал мелодии, не зная нотную грамоту — очень приблизительно представлял что-то в голове, а потом расставлял ноты), Fruity Loops (в основном только чтоб настучать барабаны), MTV. Но остановился на Sound Forge для нарезки и Acid для аранжировок, на том и заморозился, и даже многие годы спустя пользовался только ими. А тогда все делалось впопыхах, в гостях, потому что дома у меня временно не было компьютера: мой сводный брат в то время жил со своим отцом, не в нашем доме.
В десятом классе я основал группу «Mad бит». Со мной мои тексты читал толстяк Паша из параллельного класса. Обычное дерьмо: вдохновленный многими выпусками кассет «Русский рэп» новосибирского лэйбла «Оникс», я писал чушь, совершенно не похожую на настоящие мои чувства, чуть разбавленную философией об иллюзорности мира, почерпнутой из романов-фэнтэзи Макса Фрая. Мы тусовались в районном Доме творчества с брейк-дансерами, где репетировали под их танцы, и даже несколько раз выступили в городском клубе «Андеграунд». Этот эпизод я быстро отжил, жирной точкой стало мое бредовое поведение и обоссаный цветочный горшок в Доме творчества, когда перед выступлением в приступе отвращения к собственному проекту я нажрался, как свинья. Выступление было сорвано, и «Сумасшедший бит» окочурился быстрее, чем я первый раз трахнулся.
И когда проект был похоронен, я временно разочаровался в русском рэпе, больше читал книги и пытался сочинять поэмы. Рэп считал тесным и убогим жанром, переслушивал из русских только «Рабов лампы»; альбом «Это не больно» навсегда останется для меня самой существенной русскоязычной записью, но в целом почти закрыл для себя рэп и открыл трип-хоп.
Как же мне повезло: все сложилось, как сложилось, и моя мечта относительно фестиваля «Рэп-music» не сбылась. Не хочу прикидывать, какой была бы жизнь, вылези я через подобное мероприятие. Вряд ли тогда бы меня ждала лучшая из всех возможных судеб.