Камерная музыка

Вернулся в Марьино, где Женя уже писал гитару. Руки у него были кривее, чем у Зорана, времени уходило больше. Женя ругался, что хуже всего записал «это не моя жизнь» и «осень», которые были для него важнее. Он хотел сделать так, чтобы можно было почувствовать дух американского панка 90-х. Того, что называли «эмо» во времена, когда Fugazi записали «Красную медицину». В этих двух треках Женя сам придумывал партии, а не переигрывал и не переделывал чужие. В целом альбом получался не таким, каким он хотел его видеть: песня «смердяков», к примеру, вообще напоминала брит-поп. В дальнейшем Женя хотел бы идти в другую сторону: хотел экспериментов, фидбэков, электроники и адских скретчей. Чтобы наизнанку выворачивало. Здесь же приходилось мириться с тем, что ты один из участников, от которого иногда ничего не зависит, а иногда зависит все.

Но «макулатура» давала ни с чем несравнимые воспоминания. Как когда после концерта к  тебе у бара подсаживается человек с нашивкой Magrudergrind на джинсовке, рассказывает, как приехал сюда из самой дремучей в мире деревни, где никто, кроме него, вообще не слушает музыку, и говорит «спасибо».

Во второй половине дня должен был приехать Костя. Приехал с небольшим опозданием, как обычно. Мы приступили к вокалу. Жара стояла не такая, как прошлым летом, но все же пекло неслабо. Где-то +32. Это стало особенно ощутимо, когда нам пришлось закрыть все окна и балкон. Мы разделись до трусов и начитывали свои остросоциальные речитативы в распахнутый шкаф, дверцы которого Квэинт завесил одеялами. Бережно он относился к качеству звука. Несмотря на залитые потом глаза и вонючие яйца, получалось у нас неплохо. Благодаря многочисленным репетициям даже Костя многое записывал с одного дубля.

На записанный по-новому трэк «толстяк страдает» Квэинт повесил автотюн — эффект, который вытягивает ноты. Получилось очень смешно — как в 90-е певица Шэр пела, блея: «Do you believe in love?», так мы теперь надрывались:

мир накренился пылает в лучах заката-а-а-а-а

будний вечер толстяк страдает у банкомата-а-а

Решили это оставить.

20-е июля — день моего рождения. Лучшим подарком было слушать, как качает музыка, сводить и надеяться, что альбом будет действительно сильным. Еще я получил книгу от Жени.

Сводили целый день. Кирилл уехал немного раньше, зачем-то наобещав в следующий раз подарить мне подарок, — ему нужно было на поезд.

А мы с Женей сидели над сведением, пока были силы, командовали Квэинтом, потом ехали в автобусе и пили пиво, которое казалось очень вкусным после проделанной работы. Приятная усталость. Но вдруг осознание — мне двадцать шесть лет.

Это ни в какие ворота не лезло, я еще не успел привыкнуть к числу «25». Возраст придумали чиновники и чиновницы, чтобы иметь человека и вертеть им, как угодно. В двадцать шесть лет у моего папы родился второй ребенок. Оксана на два года младше меня, но ведь через несколько лет, может быть, через два или через четыре, она не сможет уже бороться с инстинктом размножения, женщинам это сложно. Ее тело будет требовать, подчинит разум желанию растить в себе плод. Скорее всего, я буду пытаться оттянуть момент, но поддамся. Я слаб и боюсь смерти, не смогу сказать твердое «нет». Это гнусно — размножаться, чтобы притупить страх, но люди по-другому не умеют. Лучше бы им, конечно, признать, что их существование — ошибка, перестать производить потомство, остановить любое производство и бесконечное изнасилование земных ресурсов и мирно тихо умереть, одному за другим. Но человечество будет до последнего делать вид, что контролирует ситуацию, строить из себя хозяев. Людская трусливая природа подставит меня, и пусть я не здоровый бык, а хилый поэтишка, но в определенный момент упорный сперматозоид доберется до яйцеклетки. С маленьким ребенком на руках мы встретим гнев природы, «гнев Божий», если хотите, и, вероятно, погибнем вместе со всем человечеством. А может быть, чудесным образом выживем, единицы из миллионов. Тогда, выбравшись из-под завалов и освоившись, став последними представителями исчезающей лишней расы, будем жить втроем в радиоактивной квартире разваленного дома. Я буду гулять с ребенком, как отец гулял со мной, только не по тайге, а по сияющим ядовитым развалинам, и рассказывать, чем раньше были эти руины, какой суетливо-бессмысленной была жизнь. Пересказывать фабулы великих романов мировой литературы и читать немногочисленные стихи, которые знаю, в красивом постапокалипсическом закате. Все, что я смогу передать ребенку, — свою печаль. Однажды ребенок поднимет на меня полные слез глаза и спросит, зачем я произвел его на свет.

Эти размышления меня тронули, значит, они были настоящими и могли бы стать новым текстом, так я думал.

Сели с Женей в метро где-то в двенадцатом часу и разъехались по домам.

На следующий день я сдавал экзамен «литература устно». В моем билете были вопросы:

1) Поэмы «Мцыри» и «Демон»

2) На выбор: «Белая гвардия» или «Мастер и Маргарита»

За годы, прошедшие с окончания школы, я это забыл. Двух слов связать не мог. Вообще, устные экзамены всегда были моей проблемой. Даже собеседования на работу я научился проходить, но с устными экзаменами было очень плохо. Язык не слушался. Преподаватель знал меня. Он спросил:

— Чего же вы в прошлый раз не окончили наш институт?

— Так вышло. В этот раз окончу.

Мы еще немного поговорили. Перешли к билету. Я вспомнил четверостишье из «Мцырей», Понтия Пилата и то, что Аннушка пролила масло в первой главе. Все это настолько неуверенно, что он сказал:

— Но ведь вы не читатель. Не читаете книги?

Читаю много книг, хотя бы две или три в неделю. Но бывают периоды, когда вообще не читаю. Я застеснялся. Нужно было добавить, что у меня даже сейчас Джойс в рюкзаке. И напомнить, как пять лет назад я сдавал ему — этому же преподавателю — вступительный экзамен и читал наизусть «Облако в штанах». Я действительно любил читать и читал. Просто давно забыл Лермонтова и Булгакова.

Преподаватель посмотрел на мой экзаменационный лист:

— Литературный этюд — 80 баллов,

— Работа по фильму — 90 баллов,

— Собеседование — 100 баллов,

— Русский язык — 80 баллов.

Он спросил:

— За что же вас так любит Бородянский? Чем вы его покорили?

И добавил:

— Я поставлю вам 75.

Реально, как в мочу окунули. Мне бы хватило любой положительной оценки. Да хоть бы 41. Я попросил:

— Давайте не больше пятидесяти.

Но он на меня посмотрел, как на насекомое, и сказал:

— Идите. Оценки — это моя забота.

По дороге к Квэинту я многое вспомнил. Даже фабулы поэм «Мцыри» и «Демон». О том, что Лермонтов любил Грузию, часто там бывал, и в этих поэмах много описывал ее природу. Что-то из «Белой гвардии», как одежду выносили на мороз, чтобы умерли вши. Как-то было грустно и противно из-за этой завышенной оценки.

У Квэинта во время паузы в сведении я прочел биографию Лермонтова, перечитал «Мцыри», «Демон», многие его стихи и поэмы. То есть довел свои знания до 75 баллов по данному билету. Зачем мне это высшее образование? Почему я не могу сам выстроить систему и развить свои обезьяньи мозги, насколько это возможно? Меня слушают несколько тысяч человек. А при этом я глуп. Мне нечего им сказать. Я ничего не знаю. Даже если я нахожу ответ, появляются все новые и новые вопросы.

Через пару дней добились того, что все стали довольны звучанием, и «осень» была в сети. По-моему, сведена она была по-настоящему профессионально. Сильная, ровная и суровая пластинка, идеальный неэстрадный материал, честный и печальный. Произведение — абсолютный антагонист творению типа «Весна» певицы Алсу.

Но отзывы были гораздо сдержаннее, чем на «девять рассказов», хотя прослушиваний на last.fm было очень много. Оксане не нравилась «осень» за исключением некоторых песен, от этого мне было грустно. Для меня «смердяков», «угольная пыль», «отцы и дети» — были очевидно выше всех прошлых треков. «Это не моя жизнь» и «осень» — тоже казались мне четкими, как минимум уровня прошлого релиза, но гораздо четче в музыкальном плане. И все же часто я сомневался и думал, что все было сказано еще в «детском психиатре».