Четки фортуны

Лика Борисовна надела платье, то же самое, морской волны, – теперь никакой пиджачок не нужен, самый замечательный все только испортит, – и открыла окно.

Ночь за ним лежала доверчивая, влажная и дрожала от сверчков. Там, где-то в этой ночи, была новая жизнь, новые друзья Лики Борисовны. Предстояло их встретить.

Преступление чести

«Delitto d’onore» [8]

– Любовь – чепуха, – привык слышать от отца Роман, – такая же функция организма, как поесть. Поставят тебе пирог с грибами, у сытого аппетит разыграется. А уж при виде вещественных бедер…

Говаривал это родитель обычно после обеда, когда часы в гостиной лениво били два раза, а до обеда, после целой симфонии часов из двенадцати ударов, у него была другая пластинка:

– Зуд какой-то и мука – любовь. Хуже аппетита. День не поешь, потом все подряд в себя заталкивать будешь. И любовь: глаз не на кого положить, а все равно такое находит затмение! Лучше три дня не есть!

И прочие вариации на тему, после которых родитель исчезал до позднего вечера. Роман называл их «припевом» и оставлял без комментариев, да и молчать – мудрее самой аристотелевской полемики, особенно если родитель – президент своей фирмы, а фирма – самая крупная конфетная в регионе. И не из-за таких фантиков надо с ним спорить.

Но вот случилось то, что должно было случиться: Роман заметил Наташку. Она давно училась с ним в классе, он не раз ставил ей подножку и ржал, когда она спотыкалась или падала. А тут вдруг после каникул десятого класса он увидел ее, вернувшуюся с моря, вальяжную, с глазами ярко-голубыми и улыбкой ярко-белой на фоне загара, и не узнал: Наташка, да не Наташка – Наташа, Наталья: выросла на три головы, плечи ее расправились, под кофточкой обрисовались формы, и вся она стала похожа на фарфоровую статуэтку «Весны», шагающей в легком платье с гирляндой цветов в руках и венком на склоненной к плечу головке. Статуэтка эта, оставшаяся после матери, стояла в его комнате на комоде возле кровати.

Такой она и снилась Роману, Наталья-Весна, гуляющая по лугу, устланному голубым ковров подснежников, в сопровождении свиты из ласточек. Тут-то Роман понял, что любовь – это отнюдь не пирог с грибами. Он предложил Наталье, весне своей первой, дружить, и они стали вместе уходить в дальние аллеи парка, брать напрокат лодку и кататься по озеру, обсаженному ивами. После школы он провожал ее домой, на все праздники дарил цветы и разную дорогостоящую дребедень: плеер, диски, кассеты, конфеты. Про них уже вся школа иначе, как Роман-да-Натка, не говорила.

В один прекрасный день он пригласил ее в гости, представил отцу. Отец посмотрел на сынову избранницу немигающим взглядом и заключил:

– Одно дитя прижитое, другое – нажитое, – что было своего рода встречей хлебом-солью.

Дома Роман и Наталья жарили яичницу, слушали музыку, и не только рок и металл, но и Свиридова с Прокофьевым, рассматривали альбомы о городах мира и отцовскую коллекцию холодного и огнестрельного оружия.

– Смотри, – показывал Роман антикварный пистолет, – вот из такого Онегин и Ленский стрелялись. Где только предок таких мамонтов раскапывает? Еще ведь и заряжен, – и целился в угол, представляя Онегина или Грушницкого.

День за днем дружба Романа и Наташки дошла до того, что они начали целоваться, а остальное…

– …остальное, – сказал Роман, – когда станешь моей женой.

Такое своеобразное вышло предложение руки и сердца.

– У тебя же ни с кем не было раньше «остального»?

Наталья залилась алой краской и еле слышно ответила:

– Ни с кем.

Роман, тронутый таким проявлением девичьей стыдливости, обнял ее в награду за оную и погладил по плечу.

– Я жениться хочу, – объявил он отцу, глядя исподлобья молодым упрямым волком, готовым схватиться со старым, если тот вздумает перечить.

Но «старый» уже ждал разговора.

– Правильно! – одобрил он. – Вот это речь, достойная не мальчика, но мужа! Молодец, сынок! В первую очередь надо жениться, не скакать по бабам, как блоха по бродячей дворняге. Жениться, чтоб дети сразу пошли, а потом уж учиться, трудиться, служить. Придумали – девице рожать время, а она все за партой локти протирает. Меня мать в восемнадцать родила, оттого я такой крепкий. А мой отец, когда б его мать одиннадцать классов образовывалась, вообще не родился бы: дед на фронте погиб. Других же коль не война, так свои опричники загубили. Так что женись, Ромка, и сделай меня дедом богатыря, как там… к исходу сентября.

…

Свадьба была назаначена на первую субботу после выпускного бала. «За одну неделю и аттестат зрелости получишь, – потирал руки отец, – и свидетельство о браке. Без него какая может быть зрелость? Липовая».

На выпускном вечере Наталья была в белом; это был вечер их официальной помолвки с Романом. Весь класс, да что класс – школа – объявлением со сцены в торжественной части была приглашена на свадьбу. В белом выпускном платье, в венке из ромашек Наталья выглядела прелестнее фарфоровой Весны. А что еще требуется от невесты?

На свадьбу Наталью одели, как в старину, в красное тюлевое платье и красную фату до плеч. Теперь она была не фарфоровой Весной, а летом красным, красной девицей, созревшей для замужества.

Венчание и застолье было таким, которое из неведомо какой предосторожности не описывают, как это делали в сказках, а мудро опускают занавес со словами, что мед-пиво-де пили, по усам текло, да в рот не попало.

Вечером молодые уединились отдыхать в комнату Романа, переоборудованную под спальню для новобрачных.

Уже было за полночь, когда дверь ее шумно распахнулась, вышел бледный, одетый по пояс Роман, прошел в гостиную, снял со стены пистолет и вернулся обратно, прочно и тихо затворившись.

Спустя несколько секунд, отмерянных ударами стенных часов, квартиру огласил сухой, короткий выстрел – как точка в конце ударов.

Роман приставил пистолет к голой груди отшатнувшейся супруги и выстрелил ей в сердце. Она лежала брошенной резиновой куклой без движения, будто никогда и не жила. Убийца дулом смахнул с комода фарфоровую статуэтку Весны, она упала и разбилась вдребезги.

Увидев эту страшную сцену, вбежавший на звук выстрела отец сжал себе рукой горло и выдавил:

– За что ты ее, сынок?

Тот медленно повернул к нему белое лицо и ответил одними губами:

– …не девственница.

Отец сжал горло сильнее:

– Вот тебе и пирог с грибами…

22.07.2004

В раю не умирают

Голос учителя на последнем уроке доходил до Клелии, будто сквозь стену сахарной ваты, ту, что продают в антрактах цирковых представлений: она глушила голос и делала вязко-растянутым, как на поплывшей магнитофонной ленте. О чем говорил учитель, она не слушала: ее занимал вид из окна. Ее город со своими улочками, замыкающимися тупиками, раскинулся внизу как на ладони. Но в каждом тупике прятались ворота или хотя бы калитка в чей-то сад с укромными беседками и скамьями. Сколько их и какие они – можно только догадываться: на то они и укромные, чтоб не бросаться в глаза. В центре городка возвышается церковь и колокольня – их начали реставрировать, приводя в первозданный вид по чертежам ХVII века, поэтому колокольне неутомимо кланяется подъемный кран, быстро пакуя ее в футляр лесов. Полузапущенный, зеленый даже зимой от хвойных деревьев парк отделяет церковь от озера.

Но самым большим сокровищем городка были горы, растянувшиеся по всей протяженности горизонта. Горы всегда красивы. К их красоте невозможно привыкнуть. До боли знакомая, она всегда разная, всегда новая и неожиданная. Утром на склонах хозяйничают голубые тени, к середине дня они темнеют до синевы, к концу переползают в черноту. Тона и оттенки синевы, как и черноты, зависят от того, солнечный или туманный выдался день, идет дождь или падает снег, какое время года, настроение; от этого же зависит сияние и матовость снежных вершин. В гамме гор, как в музыке, семь нот, но всегда они звучат по-новому. А когда горы скрывает от глаз мутный туман непогоды и они едва виднеются, превращаясь в призраков гор, музыка становится таинственной и не от мира сего.

8

Рас–сказ итальянской пи–са–тель–ни–цы XX века Ли–а–лы (Амалии Негретти Камбьязи) на–чи–на–ет–ся сло–ва–ми: «Вы, ко–неч–но, чита–ли о мо–ло–дом че–ло–ве–ке, в сва–деб–ном пу–те–ше–ст–вии убив–шем свою же–ну за то, что она не ока–за–лась не–по–роч–ной, а он ниче–го не знал?» (Прим. ав–то–ра).