Гилгул

Саша очнулся от гневного вопля профессора:

— Но история утверждает обратное!

— Ваш хваленый Плутарх перековеркал историю! После смерти Цезаря он впервые вздохнул с облегчением! И ему было больно, когда он вспоминал о том, что Каска пошел на убийство ради любви женщины, Туллий Кимвр — ради дружбы, а он, Плутарх, не рискнул сделать этого даже ради собственной свободы! Истинных же мотивов заговора Плутарх не знал вовсе. Но фраза была сказана! Та самая сакраментальная фраза тирана, обессмертившая труса! «И ты, Брут…» И Плутарх оправдался перед самим собой! Он придумал храброго, справедливого, сильного Марка Юния! Единственного человека, обладавшего возможностью объединить сенаторов для убийства Цезаря. По версии Плутарха, никому другому, кроме претора, не удалось бы этого сделать! Ни магистраторам Каске и Туллию, ни, уж тем более, ему, Плутарху! Так на арену истории вышел Марк Юний, сразу вытеснивший с этой арены и Каску, и Туллия, и других.

— Как вам не стыдно? — вскричал профессор, багровея от гнева. — Вы говорите откровенную чушь, подтасовываете факты, трактуете их, как вам заблагорассудится, пользуясь тем, что ваши голословные утверждения невозможно доказательно опровергнуть, и даже не стесняетесь!

— Если бы вы, люди, не лгали и хоть немного помнили свою историю, то, возможно, Ему не понадобился бы Гилгул! Откройте глаза, профессор! Вам нужны доказательства? Пожалуйста — история жизни Гая Юлия Цезаря практически полностью повторяет историю Дэефета! Царь Саул пытался убить молодого Дэефета, Царь Сулла — молодого Цезаря. И тот, и другой бежали и скрывались до смерти своих противников. И тот, и другой провели жизнь в войнах, причем самые известные битвы состоялись и у того, и у другого в одном возрасте! И тот, и другой без всякой жалости убивали как противников, так и соратников. Другое дело, что Дэефет умер своей смертью, а Гая Юлия убили, но это уж от них не зависело.

— Не передергивайте! — вскричал старик. — Это не доказательство!

— Люди склонны предавать забвению лучших и возвеличивать до космических масштабов никчемный плебс, — продолжал ровно Потрошитель. — А потом с упоением и удовольствием держат равнение на ублюдков, за душой у которых — ничего, даже ржавого ломаного гроша.

— Вы это о ком? — озадачился профессор. Потрошитель прошелся вдоль стены. Два шага в одну сторону, два — в другую.

— О преторе Марке Юнии Бруте, — сказал он. — Спросите любого, кто такой Марк Юний? Что он сделал хорошего в жизни? Чем он славен? Никто не ответит. Дай Бог, чтобы четверть вообще вспомнила, кто это. А спросите, кто такой Брут? Убийца Кесаря Гая Юлия!

— Вот! — Профессор вскочил и вытянул руку. — Вы сами же себя опровергаете! Убийца Кесаря! Таким и помнят Марка Юния Брута! Это факт, а не вы ли только что призывали отталкиваться именно от фактов? Не от пустых фантазий, а от фактов!

— Да, это факт, — продолжал Потрошитель. — Но я вам приведу и другой факт: Брутов было двое. Претор Марк Юний и его двоюродный брат, легат Децим Юний. В этот момент Саша понял, что Потрошитель не лжет. Он снова говорил правду. Ломающую привычные взгляды на мир, на историю человечества и его, Сашину, жизнь.

«Ужин, устроенный Дэефетом в его честь, был ужасен. Не потому, что плох, совсем наоборот. Но обилие еды и вина не соответствовало чину гостя, равно как и новостям. Никаким, абсолютно никаким новостям. Глядя на сидящих рядом старейшин, судей, священников, казначеев, левитов, слушая их льстивые восхваляющие речи, адресованные в первую очередь Дэефету и, конечно, ему, Урии, глядя на то, как они едят, заливая подбородки и пальцы жиром, он не мог отделаться от желания вскочить, перевернуть стол, отнять меч у кого-нибудь из стражей и рубить. Рубить направо и налево, до тех пор, пока в зале не останется никого живого. Если бы люди, собравшиеся здесь, могли почувствовать силу его ненависти, они бы в страхе разбежались. Урия жалел о том, что пришлось отдать меч кентуриону дворцовой стражи. А еще он жалел, что не убил Дэефета раньше. Урия не пил вина и почти не ел, несмотря на то, что почти двое суток во рту у него не было маковой росинки. Даже Дэефет заметил это.

— Почему ты не ешь? — спросил он. — Тебе не нравится пища?

— Я сыт.

— Но ты почти ничего не съел и совсем ничего не выпил! — Брови Дэефета поползли вверх в фальшивом изумлении. — Или жизнь у офицеров моего племянника настолько легка и сытна, что им хватает крох, каких не хватило бы и горлице?

— Жизнь воина не бывает легкой. Иегудейского тем более, — твердо ответил Урия. — Из тридцати трех лет своей жизни пятнадцать я провел в походах и сражениях. И мне было бы стыдно смотреть в глаза моему господину, твоему племяннику, и моим солдатам, зная, что, пока они сражались и погибали под стенами Раббата, я набивал брюхо, — легионер указал на собравшихся за столом, — подобно им. В зале мгновенно наступила тишина. Головы всех присутствующих дружно повернулись в сторону трона. Урия отметил, что они даже перестали жевать. Так и застыли с недоеденными кусками в руках. Даже проглотить уже прожеванное побоялись. Никто не смел пошевелиться, пока говорит Дэефет.

— Ты забыл добавить „мой Царь“, хеттей, — произнес тот, и легионер на мгновение увидел вспыхнувший в глазах Царя странный желто-белый огонь.

— Мой Царь, — без всякого выражения сказал Урия. В глазах всех присутствующих загорелся неподдельный интерес. Офицер позволил себе дерзость, за которой неминуемо последует царский гнев. Придворным было интересно, какую форму он примет на этот раз? К тому же многие сидящие сейчас за столом знали о том, что Дэефет приводил жену Урии во дворец. Многие догадывались зачем. Столь странное поведение офицера вполне могло быть вызвано тем, что ему стало известно о связи Царя с его женой. Дэефет несколько секунд молчал, глядя на Урию. Вопреки его ожиданиям, легионер не отвел взгляда, не смутился, не испугался. Это было плохо. Конечно, один человек — всего лишь пылинка, невидимая крохотная букашка пред оком Господа, но где один, там и десять. А где десять, там и сто, и тысяча, и легион. Как только перестанут бояться и почувствуют, что отсутствие страха ненаказуемо. Дэефет улыбнулся, затем хмыкнул. Кто-то из присутствующих поддержал смешок, угодливо хихикнув. Царь хмыкнул еще раз, а затем захохотал во весь голос, откидываясь на троне. В зале уже стоял безудержный хохот. Каждый старался смеяться громче других, надеясь, что Царь отметит это. И только Урия оставался совершенно серьезен. Он поднялся и теперь смотрел на хохочущую толпу. На смуглом лице застыла смесь презрения и ненависти. Дэефет это отметил тоже. Он на секунду оборвал смех, чтобы сказать:

— А вот мой племянник именно так и поступает! И захохотал снова. Все присутствующие захохотали тоже. Урия выждал несколько минут, затем отвернулся и пошел к двери, услышав, как за его спиной, словно под мечом палача, наступает тишина. И в этой тишине прозвучал негромкий голос Дэефета:

— Я не отпускал тебя, хеттей. Урия остановился, обернулся, сказал спокойно:

— Я скакал двое суток от Раббата до Иевус-Селима. Завтра мне возвращаться. Это еще двое суток пути. Я должен отдохнуть перед дорогой.

— Ты снова забыл добавить: „Мой Царь“, — лицо Дэефета стало мрачным. Урия лишь пожал плечами. Придворные поняли: сейчас грянет буря, и старались укрыться друг за другом, чтобы гнев Дэефета не обрушился ненароком и на них.

— Почему ты так торопишься обратно, хеттей? — В голосе Дэефета клокотала угроза.

— Разве война — праздник, чтобы мне отдыхать и веселиться? — усмехнулся без тени страха легионер. — Или я уже не солдат?

— Говоришь ты как солдат, — подтвердил Дэефет и… улыбнулся. — Ладно, хеттей. Мне нравится твоя отвага. Иди, отдыхай. Завтра утром отвезешь донесение своему господину, военачальнику Исаву. Воистину, неисповедимы пути Господни. Сегодня Царь был в редком расположении духа. Урия развернулся и вышел из залы. Один из левитов поднялся следом за ним.