Буянка

V.

   Чайкин сильно безпокоился за то, как проведет свою роль Буянка. Он забрался в день спектакля на сцену раньше всех и безпокойно шагал из угла в угол, машинально перечитывая розовую афишку, гласившую, что такого-то числа в Чащилове, с дозволения начальства, гг. любителями, при благосклонном участии артиста П. Е. Чайкина, дан будет спектакль,-- комедия "Порванныя струны", водевиль "Бочка меду и ложка дегтю", и в заключение исполнен будет дивертисмент. Билеты заранее продавались при Чащиловском Общественном клубе, известном больше под названием "Капернаума", в колониальном магазине купца Махрова и в книжном магазине (там же продавалась чайная посуда) купца Гусева. В день спектакля m-me Моторина собственноручно развезла десятка два билетов по коротким знакомым, а затем торжественно уселась в кассу, устроенную в первой комнате дома Ивана Петровича. Она исполняла свой долг с приличной строгостью и в свободное время доучивала свою роль grande dame. Она даже обедать не пошла домой, а велела Сергею Ивановичу подать коробку сардинок в столовую...    "Чего это водевилятиик наш забрался такую рань?-- раздумывала она, посматривая на золотые часики, прицепленные к выпуклости груди,-- ни свет ни заря..."    Она еще больше изумилась, когда следующим номером явилась Буянка, всегда и везде опаздывавшая. Моторина даже прищурилась и многозначительно промычала: знаем, дескать, что знаем.    Буянка из приличия посидела минут пять в кассе, а потом, воспользовавшись подошедшими покупателями, незаметно исчезла.    -- Этакая хитрая девчонка!-- ворчала вслух Любовь Михайловна, поверяя выручку.-- Ого, да билетов-то продано порядочно!.. Можно будет и шельмецу-водевилятнику заплатить...    Буянка отыскала Чайкина и заявила, что сейчас только к дяде приехал Добрецов, и они вместе явятся на спектакль. Это ее так взволновало, что даже губы тряслись. Чайкин слушал, комично приподняв одну бровь и вытянув вперед верхнюю бритую губу, и, когда Буянка кончила, проговорил:    -- Только-то?    -- Чего же вам нужно?.. Я боюсь этого Савелия Ѳедоровича... Он и то поймал меня после обеда, потрепал по плечу и проговорил: "Ну, что, милашка, камедь ломать будете?" Фу, какой противный!..    Представить Добрецова было делом одной минуты,-- вся фигура знаменитаго антрепренера, его гнусливый голос и особенно классическая "милашка" вышли неподражаемо, так что Чайкин расхохотался до слез. Добрецов всех актеров и актрис называл "милашками", и никто не умел передать в таком совершенстве этого словечка, как сделала сейчас Буянка.    -- Раненько пожаловал,-- соображал вслух Чайкин.    -- У него примадонна-милашка бежала...    -- Линевич-Винярская?.. Вот это мило... Ругается?    -- Ужасно: как извозчик... Дядя чуть не умер от смеха.    Остальные участники спектакля собрались как-то разом. Поднялась та суматоха, которая бывает только на любительских спектаклях. Парикмахер опоздал, и его рвали на части. Оказалось, что была еще не готова садовая беседка для третьяго действия, а Сергей Иванович скрылся. В довершение всего Агаѳья Петровна заявила, что у нея начинают разбаливаться зубы. Петлин уже несколько раз приходил в отчаяние и рвал на себе волосы. Публика скоро будет собираться, а музыкантов еще неть... Да и этого Добрецова чорт принес ни раньше ни после! В дамской уборной происходил настоящий ад: все торопились, мешали друг другу и начинали сердиться. Мужчины были заняты исключительно своими париками и гримировкой. Недоставало только того, чтобы Иван Петрович провел за кулисы Добрецова, что и случилось.    -- А, вот вы где, милашки,-- добродушно гнусил антрепренер, пробираясь между декорациями своей шмыгающей, разбитой походкой.-- Насущный хлеб отбиваете у настоящих артистов!.. Ну, да Бог вас простит.    Завидев Чайкина, он молча погрозил ему пальцем:    -- Милашка, позабыл условие? Штрафик, милашка...    Отворив дверь в дамскую уборную, Добрецов хотел войти туда, по поднялся такой крик, что антрепренер должен был ретироваться.    -- Вот испугались, милашки, стараго театральнаго волка, который и родился-то в дамской уборной, да, вероятно, там и умрет. Притом, разве он не видал на своем веку, как сотни женщин одеваются? Странныя фантазии бывают у женщин вообще!    Одевался Добрецов всегда грязно, а жилет всегда был засыпан нюхательным табаком. Старое, плохо выбритое лицо глядело слезившимися серыми глазками с усталым добродушием. Когда он смеялся, рот некрасиво кривился. На ходу Добрецов обыкновенно вытирал одну руку о полу сюртука, точно она веяно была у него чем-нибудь запачкана. Играл он все роли, начиная с короля Лира и кончая Филаткой и Мирошкой, и даже два раза лепетал женския роли, заменяя больную комическую старуху.    -- Здесь дамская уборная,-- заявляла Буянка, высовывая в дверь свою русую головку.    -- Знаю, милашка...    -- Так чего же вы толчетесь у дверей? Мы вас не пустим.    -- Меня? Мне везде можно, милашка... Всем остальным нельзя, а Добрецову можно.    Старик хихикнул, показывая вставные зубы, и зашагал к шумевшему Петлину. Буянка провожала его глазами и думала: неужели этого идиота могли когда-нибудь любить женщины? А между тем Добрецов пользовался большим успехом именно у женщин, даже сейчас. Он всегда слыл театральным султаном и менял свои привязанности по сезонам. Одних детей у Добрецова насчитывали десятками, и все это добрецовское семя отчасти уже пристроилось к сцене, а отчасти готовилось к ней. Старый антрепренер понимал женскую равноправность с своей мужской точки зрения и не огорчался когда женщины бросали его. В последнее время его сезонной подругой состояла красавица Линевич-Винярская, от которой молодежь сходила с ума.    Буянка знала все это и каждый раз разсматривала Добрецова с новым изумлением: неужели женщины могли любить? Вместе с тем она как-то боялась, когда он смотрел на нее своими прищуренными глазами,-- это было естественное чувство отвращения свежаго человека при виде шевелящейся гадины. Сейчас он показался ей просто отвратительным, и она не наговорила ему дерзостей только из уважения к дяде. Вообще девушка переживала одну из тех скверных и тяжелых минут, из каких составляется жизнь. Она забыла и о своем костюме, и о прическе, и о роли, а только смотрела вслед исчезнувшему Добрецову и не могла оторвать глаз от полутьмы неосвещенной сцены. Одна мысль ее, впрочем, точно уколола: кто такой этот комик Чайкин? Уж не один ли из тех несчастных антрепренерских детей, которым счет потерян? О своем происхождении он говорил крайне уклончиво, и Буянке вдруг сделалось и страшно и обидно за этого водевилятника, за его брошенность и скитальчество, за ту несправедливость, какой были и его появление на свет, и детство, и настоящая безприютность. Ведь он живой человек, такой же, как все другие люди... Она сердцем поняла те нежные взгляды, какими он мерял чужие семейные углы, и все то, чего он не мог ей высказать. О, наверно, он сын Добрецова, этот бедный водевилятник... Чисто-женская жалость охватила Буянку, и ей захотелось бросаться вслед Добрецову и высказать ему прямо в глаза вот все эти мысли... Но в голове у ней все завертелось и глаза заволокло туманом, так что она вернулась в уборную, как пьяная.    Публика быстро прибывала. Все это была своя захолустная публика, счастливая возможностью хоть как-нибудь убить целый вечер. Летом в Чащилове царила мертвящая скука, как и зимой, да и какая могла быть жизнь, когда у большинства весь вопрос сводился на двадцатое число. В собственном смысле слова жили только большие чиновники, окружавшие губернатора, инженеры, адвокаты, врачи и десятка два богатых купеческих семей, принятых в большом свете. Сейчас вся эта публика была налицо, главным образом, конечно, потому, что спектакль устраивался антагонистами драматическаго кружка и притом в доме Ивана Петровича, очень влиятельнаго человека в губернской администрации. В первых рядах запестрели летние наряды чащиловских grandes dames, чиновничьи ферменныя пуговицы, черные сюртуки и разные летние костюмы фантази-рябчик. Мужчины в черном ужасно походили на знаки препинания, особенно когда они разделяли цветочную дамскую линию. Моторина несколько раз подбегала к занавесу и в дырочку, просверленную любопытными пальчиками, проверяла галдевшую публику; два губернаторских чиновника особых поручений, товарищ прокурора Лихутин, губернский архитектор Борщевский (кружковский премьер) с женой (у ней косачиныя брови), председатель земской управы Лукин (parvenu из волостных писарей), офицерик Серяков (кружковский комик) и т. д. А вон и она. Марья Антоновна Ливаневская, благодаря интригам которой Любовь Михайловна бомбой вылетела из драматическаго кружка. Ливаневская, раскрашенная, как вербный херувим, кокетливо щурит свои белобрысые глаза и довольно безцеремонно разсматривает в золотой лорнет собирающуюся публику.    "У, мерзавка!-- откровенно думала Любовь Михайловна и даже сжимала кулаки:-- так бы кажется, растерзала тебя..."    -- Ну что, как наши дела?-- опрашивал Добрецова Иван Петрович,-- они сидели в первом ряду.-- Первое действие сошло недурно...    -- По пословице: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало...    -- Это не много, Савелий Ѳедорович!    -- Вы требуете, чтобы я изрекал хвалу?.. Нет, милашка, Добрецов прежде всего справедлив...    После перваго действия было всего несколько жиденьких аплодисментов, и тем дело ограничилось. Когда Буянка в антракте подошла к занавесу, чтобы в дырочку посмотреть на публику, она отскочила в ужасе и слабо вскрикнула, так что стоявший за ней Чайкин слегка поддержал ее.    -- Что с вами, Елена Васильевна?..    -- Он сидит тут... в первом ряду,-- шептала Буянка, закрывая глаза.-- Я его ненавижу... понимаете...    -- Волноваться все-таки не следует: мы здесь не одни,-- спокойно заметил Чайкин.    -- Ах, мне все равно!.. Я презираю его... Помните это несчастное письмо, которое вы мне тогда передали?.. Да нет, вы ничего не знаете... Никто ничего не знает!.. Меня удивляет только дерзость с его стороны... я ему писала... У него нет даже чувства собственнаго достоинства! Всякий другой мужчина на его месте никогда не позволил бы себе...    Чайкину стоило большого труда увести ее подальше за кулисы, усадить на первую табуретку и принять необходимыя меры относительно стакана холодной воды и каких-то капель. Буянка растерянно глотала воду, облила себе платье и сквозь слезы шептала:    -- Вы добрый, Платон Егорыч... да.    Он молча смотрел на ея бледное лицо, тяжело поднимавшуюся грудь, на безпорядочно сбившуюся прическу и ждал, когда она успокоится,-- сейчас должен быть второй звонок.    -- Зимой он часто бывал у нас.-- торопливо разсказывала Буянка, точно боялась умереть вместе со своей тайной.-- Он мне очень нравился и... и, право, я не знаю, как это случилось... Бедный дядя ничего не подозревал, а если б он только подозревал...    -- Успокойтесь, ради Бога... сейчас занавес!..    -- Да?.. Я спокойна... Скажу только одно... нет, лучше идите вы и скажите ему, что он... он мерзавец!    А Буров с небрежностью светскаго льва сидел радом с Ливаневской и равнодушно отвечал на ея вопросы. Это был почти красавец, если бы его молодое лицо не портили глупые чорные глаза и излишняя полнота подбородка. Ливаневская давно ухаживала за ним и, как говорила молва, не безуспешно. Буянка старалась не смотреть на них, но весь партер для нея слился в одно это лицо, небрежно глядевшее на нее глупыми черными глазами.