Страница 2 из 19
II.
Отехав с версту, Гаврюшка вдруг разсердился. "Что же это такое? Хорошо, что мимо пуля пролетела, а то ведь этак-то живого человека и убить можно до смерти... И убьют, непремено убьют!.. Вон как грозятся..." -- Это за двенадцать-то рублей жалованья?-- вслух разсчитывал Гаврюшка.-- Ловко... И сапоги останутся и вся снасть, а Евгений Васильич другого обездного наймет. В лучшем виде... Тут не обрадуешься. Гаврюшка серьезно разсердился и ругался всю дорогу. Он только сейчас сообразил, зачем ездил и из-за каких пустяков его могли убить. Евгений Васильевич посылал с письмом на прииск Трехсвятский, к Марѳе Семеновне, и ответ наказал привезти. Тоже, дело серьезное... Известно, какия такия дела у Марѳы Семеновны. Положим, она стакан водки подала, а все-таки спиртоносы могли убить за господскую блажь... Гаврюшка перебирал эти мысли и ругался. Чаушские промысла раскинулись по течению Чауша верст на десять. Работы велись вверх по реке, и главная приисковая контора помещалась около старых промывок. Это был настоящий приисковый городок, сложившийся из самых разнообразных построек, по мере надобности. Амбары, конюшни, магазины, сеновалы, казармы, квартиры для разных служащих -- все это сошлось здесь без всякаго порядка, как сбившиеся с кучу овцы. Гаврюшка, завидев всю эту приисковую городьбу, сразу отмяк. Что же, в самом-то деле, унывать раньше времени, а убьют, так убьют -- двух смертей не будет. Нужно признаться, что немаловажной причиной перемены настроения было совершенно пустое обстоятельство: Гаврюшка издали заметил кумачный сарафан приисковой стряпки Агаѳьи. Эта проворная баба без ума летела из конторской кухни в погреб. Наверно, теперь Евгений Васильич обедает, вот Агаѳья и мечется, как угорелая. Гаврюшка даже покрутил головой и приосанился в седле. К конторе он подехал молодцом и спешился с ловкостью конокрада. Агаѳья как раз возвращалась из погреба с какими-то тарелками. -- Евгений Васильич обедает...-- заговорила она, оскалив зубы. -- Ладно... Скажи, что, мол, Гаврюшка того... Привязав лошадь к столбу, Гаврюшка, не торопясь, отправился на кухню. Приисковая контора походила бы на длинную казарму, если бы не три крылечка и низенький палисадник, отгораживающий ее от дороги. Среднее крылечко вело в квартиру управляющаго, левое -- собственно в контору, а правое -- в кухню и людскую. Гаврюшка каждый раз входил в кухню с устало-довольным видом, как лошадь в свою конюшню. Очень уж аппетитно здесь пахло и жареным и вареным... -- Барин зовет...-- сказала Агаѳья, успевшая отнести свои тарелки. -- Ах, ты, игрушка!-- пошутил Гаврюшка, проходя в маленькую дверь, которая вела из кухни в столовую. Евгений Васильевич сидел в конце длиннаго стола, сервированнаго совсем уж не по-приисковому. Великолепный сетер-гордон сидел на стуле рядом. Появление в столовой Гаврюшки заставило Евгения Васильевича оставить вторую порцию великолепнаго борового рябчика. -- Ну что?-- коротко спросил барин, держа нож и вилку на весу. -- ездил на Трехсвятский, Евгений Васильич... Видел Марѳу Семеновну и передал им письмо в собственныя руки., -- Ну? -- Вот оне вам записку прислали... -- И только?-- равнодушно спросил Евгений Васильевич, принимая из рук Гаврюшки смятый конверт. Гаврюшка переступил с ноги на ногу, почесал затылок и, тряхнув головой, проговорил: -- А ведь меня чуть-чуть не порешили, Евгений Васильич... Только это я поровнялся с Дуваном, а в меня -- как запалят из ружья... Барин посмотрел на вернаго раба своими усталыми серыми глазами, пожевал губами и спокойно заметил: -- Вероятно, холостым зарядом хотели тебя попугать... Знают, что трус. -- Я? трус?.. Еще бы маленько, так и башка долой... Пуля-то чуть ко уху не задела. -- Это тебе со страху показалось, Гаврюнгка... -- Грозятся порешить, Евгений Васильич... Вам-то смешно, а мне и пол-смеха нет. Жив человек -- смерти боится... Евгений Васильевич улыбнулся, молча налил стакан водки и молча подат верному рабу. Гаврюшка выпил залпом, вытер рот полой азяма и почувствовал себя кровно обиженным. А барин смотрел на него и продолжал улыбаться. -- Они мне что сказали, Евгений Васильич: купленый вор... Это как по-вашему?.. Но барин уже хохотал, вздрагивая жирными плечами. Его полное, немного брюзглое лицо раскраснелось от натуги, на глазах выступили слезы. Он несколько раз хотел что-то сказать, но только безсильно взмахивал рукой. Свидетельницей этой немой сцены была одна Агаѳья, стоявшая в дверях кухни с кувшином молока в руках. -- Так... как... они... сказали?.. Ку-пле-ный вор? О-ха-ха... Агаѳья тоже прыснула от смеха и юркнула обратно в кухню. Гаврюшка стоял бледный, как смерть. У него губы искривились тоже улыбкой. Потом он схватил свою шляпу, бросил ее о пол и крикнул: -- Ежели так, Евгений Васильич, так я тебе не слуга!.. Из-за чего я башку-то свою подставлял? Тебе вот смешно, а я-то под пулей был... Гаврюшка выбежал в кухню, и оттуда через минуту полетели в столовую новые сапоги, новая шляпа, новый азям, опояска; а барин все хохотал, откинув голову назад. Когда он успокоился немного, Гаврюшка шел мимо конторы в одной рубахе и даже без пояса, размахивая руками и ругаясь себе под нос. -- Эй, Гаврюшка!-- крикнул Евгений Васильевич в раскрытое окно.-- Иди сюда... Мне с тобой серьезно нужно поговорить, каналья. -- Не согласен!-- ответил Гаврюшка с гордостью.-- За ваши-то двенадцать рублей сраму не расхлебаешь.... Да еще башку отвернут, как пуговицу. Этот эпизод скрасил для Евгения Васильевича целый день. Он давно уже не чувствовал себя в таком прекрасном расположении духа. Тут все было хорошо: и "купленый вор", и летевшия из кухни обновы, и гордый вид Гаврюшки, когда он проходил мимо окон конторы в одной рубахе. Да и полученная записка тоже была хороша по-своему. Писала Марѳа Семеновна, как курица лапой. "Сердечный мой друг... Приезжал бы ты сам, а не присылал записок. Плохо я разбираю по-писаному, а писать и совсем не умею. В писарях не служила... А промежду прочим, мы вечор росчали бутыль с вишневой наливкой. Ужо приезжай. Ты ее любишь, эту самую наливку. Капочка просила поклонник написать". -- Вот так послание...-- смеялся Евгений Васильич, перечитывая безграмотную записку.-- Росчали бутыль... ха-ха!.. Вечером Евгений Васильевич велел разыскать Гаврюшку и привести к себе на террасу, где пил чай. Розыски Гаврюшки продолжались с час, пока его не нашли где-то на прииске. Гаврюшка был пьян: он пропил свою новую рубашку -- последнее, что оставалось от недавняго великолепия. -- Ну, иди, иди сюда...-- заговорил Евгений Васильевич, подзывая пошатывавшагося Гаврюшку к столу.-- Где пропадал?.. -- А уж дело мое... Вольный я человек... наплевать, одним словом!-- бормотал Гаврюника.-- Не согласен, и делу конец... -- Да ведь не я тебя обидел, а твои же приятели?.. -- Нет, они-то правильно... Поп разстрижоный, конь лечоный да вор прощоный -- одна цена. А вот ты меня обидел, Евгений Васильич... ах, как обидел! Гаврюшка присель на ступеньку и горько заплакал. Барин только развел руками -- вот уж такого конца он никак не ожидал. Гаврюшка, очевидно, сентиментальничал, что уже совсем не шло ни к его прошлому ни к настоящему. Евгений Васильевич несколько раз прошелся по террасе, а Гаврюшка продолжал плакать, закрыв лицо руками. Подучалась настоящая мелодрама. -- Перестань, Гаврюшка... Водки хочешь? -- Не согласен... -- Да о чем ты ревешь-то?.. -- А об этом самом... Ты думаешь, мне легко? Вот новую рубаху пропил; и сапоги пропью и азям... Раньше-то я и холодом и голодом жил, в заплатках ходил, а все-таки не купленый вор был. А теперь ты же вот надо мной посмеялся... Евгений Васильевич понял наконец психологию Гаврюшки и даже согласился с ней до известной степени. Гаврюшка оплакивал теперь свою утраченную голодную волю, тем более, что и возврата ему к прежнему ремеслу уже не было. У Евгения Васильевича было какое-то удивительное влечение вот именно к этому Гаврюшке, котораго он из ничтожества возвел на недосягаемую высоту. Правда, был тут и свой расчет, именно, что в борьбе со спиртоносами и скупщиками краденаго золота лучшим помощником будет именно такой заведомый вор, который знал все ходк и выходы. Но все это только между прочим, а главное -- Гаврюшка нравился Евгению Васильичу цельностью своей натуры, тем, что спортсмены называют "кровью". Все, что делал Гаврюшка, до сегодняшних слез включительно, выходило и колоритно и своеобразно -- словом, по-Гаврюшкину. -- Ну, так что же мы будем делать с тобой?-- спрашивал Евгений Васильич, стараясь быть ласковым. -- А ничего... Терпеть я тебя ненавижу!.. -- Да как ты смеешь так говорить со мной? Барин опомнился во-время и деланно засмеялся. Ведь пропасть ему в этой трущобе с тоски, ежели Гаврюшка его бросит... Лето пройдет, а там начнутся безконечные осенние вечера, зимния ночи, и без Гаврюшки будет скучно...