Страница 1 из 19
Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Д. МАМИН-СИБИРЯК
ПОЛНОЕ СОБРАНиЕ СОЧИНЕНиЙ
ТОМ ВОСЬМОЙ
ИЗДАНиЕ Т-ва А. Ф. МАРКС # ПЕТРОГРАД
1916
ЧЕЛОВЕК С ПРОШЛЫМ.
Повесть.
I.
Гаврюшка ехал и улыбался... Происходило это не от того, что светило горячее летнее солнце, что кругом лесной дорожки развертывались чудныя горныя картины, что горный воздух был напоен ароматом горных цветов, а потому, что Гаврюшка ехал. Ведь он, Гаврюшка, всю жизнь ходил только пешком и даже не ходил, а только бегал и прятался, и вдруг, вот сейчас, он едет на собственной лошади. Это был какой-то радужный сон, очевидная нелепость, вообще сплошное недоразумение. -- Ай да Гаврюшка!-- думал он вслух.-- Нет, не Гаврюшка, а целый Гаврила Ермолаич... Хуже: Гаврила Ермолаич, господин Пеньков. Ха-ха... "Вы куда это изволите проезжать, Гаврила Ермолаич?" -- "А так, для порядку... По своим собственным делам".-- "А промежду прочим, ежели разобрать, так ты все-таки -- Гаврюшка и при этом агроматная свинья... да".-- "А как вы смеете такия слова выражать? В морду хотите?"... Ха-ха... Идол вы, Гаврила Ермолаич Пеньков!.. Хо-хо... Эти мысли вслух обнаруживали неизлечимое легкомыслие Гаврюшки. Впрочем, на Чаушских золотых промыслах всем было известно, что у Гаврюшки "заяц в башке прыгает". Недавний спиртонос и промысловый "заворуй" превратился теперь в официальное лицо, т.-е. сделался обездным для поимки хищников, воровавших и скупавших краденое золото. -- А Евгений Васильич думает, что купил меня?-- продолжал Гаврюшка, раскачиваясь в седле.-- Ха-ха... Сапоги новые выправил, кумачную рубаху, азям, шляпу,-- весь твой Гаврюшка. Как бы не так... Дешево покупаешь, домой не носишь. А Гаврюшка, брат, себе на уме... Его, брат, на слепой свинье, пожалуй, и в три дня не обедешь. Был вор Гаврюшка, а продался и стал Гаврилой Ермолаичем Пеньковым... Хе-хе!.. Нет, ты погоди, не на таковскаго напал. У Гаврюшки своя линия... Сапоги-то он надел, это точно, и шляпу, и кумачную рубаху, да только свою-то кожу ее снимешь. Дурак вы, Евгений Васильич, хотя и настоящий барин... Извините, что мы это пряменько вам говорим. Неустойка у вас касаемо умственности... Обмозговали вы дельце, только повернулось оно колеей наоборот. Но, за вычетом этих предательских мыслей, в душе Гаврюшки оставалось предательски-приятное чувство, и он несколько раз осматривал и даже ощупывал свои новые сапоги, новую рубаху, азям и всю обмундировку. Всю жизнь проходил в заплатках, а тут весь -- как новенький пятачок... Ловко!.. Да еще револьвер за пазухой -- для обережи дал Евгений Васильич, значить, на всякий случай... Мало ли по промыслам варнаков шатается... При последней мысли Гаврюшка закрыл свою пасть шершавой ладонью и удушливо расхохотался. Варнаков... Да уж чище его, Гаврюшки, кажется, не сыскать на сто верст. Настоящий, точеный варнак был, а снял заплатки и стал обездной. Чистое дело!.. Занятый своими мыслями, Гаврюшка не заметил, как остановилась лошадь, вытянула морду и принялась пощипывать молоденькую рябинку. Со стороны он походил на сумасшедшаго, да и был им сейчас на самом деле. Одна рожа чего стоила, скуластая, загорелая, с узкими темными глазками. Тощая бороденка облепила эту красоту, точно мохом. А сколько шрамов было на щеках, на лбу и особенно на затылке... Много били Гаврюшку, били по чему ни попало, и он давно потерял счет всяческому увечью своего многогрешнаго тела. -- Ах, ты, идол!-- обругал Гаврюшка лукаваго коня, опомнившись от своего веселья.-- Кого везешь-то, каналья?.. Вот я тебя взвеселю... Не знаешь начальства. Несколько ударов нагайкой отрезвили лошадь, и она галопом понеслась в гору. Гаврюшка по-киргизски свесился с седла на один бок, гикнул и опять захохотал. А кругом разстилалась чудная картина. Горная лесная дорожка вилась змеей среди живых зеленых стен. Это была только обочина громадной горы Синюхи. В самые жаркие дни здесь стояла какая-то смолистая прохлада, особенно, когда прохватывал свежий горный ветерок. Поднявшись на вершину, Гаврюшка придержал лошадь. Очень уж хорошо было... Справа подпирала Синюха сплошной зеленой глыбой, а слева уходила из глаз глубокая горная долина, обставленная со всех сторон лесистыми горами. Получалось что-то в роде громадной круглой чашки с обломанными краями. Это и была чаша с золотым дном, по которому с шумом летела горная речонка Чауш. Прищурив один глаз, Гаврюшка пристально разсматривал дальний конец горной долины, где грязным пятном разлегся прииск. Вон и машину видать, и контору, и желтевшие отвалы -- словом, всю приисковую городьбу. "Тепленькое местечко издалось,-- подумал Гаврюшка, подбирая поводья.-- Было погуляно, было поворовано..." Умная киргизская лошадь начала осторожно спускаться по каменистой круче. Ей не нужно было повода, да и дорога к своей приисковой конюшне -- дело знакомое. С Чаушу гора Синюха выходила открытым каменистым боком, и спуск был для непривычной лошади не легкий. Гаврюшка повторял всем телом осторожные шаги своего коня, а в некоторых местах должен был откидываться совсем назад, чтобы не потерять равновесия. Как здесь все было знакомо Гаврюшке, каждый камень, каждый куст... Не мало он походил вот по этой самой дороге, пронося на промысла спирт. Дело аховое, и приходилось это всех прятаться. Не раз Гаврюшка спасался бегством, не раз его ловили, не раз стреляли по нему вдогонку, а вот он едет барином, на своей собственной лошади. -- Вон и Дуван...-- вслух проговорил Гаврюшка, приглядывая из-под руки то место, где дорога пересекала реку.-- Было попито, было погуляно... Ему вдруг сделалось скучно, а потом как будто совестно. Да... другие спиртоносы теперь вот как озлобились на него. Конечно, им завидно, ну, и злобятся. Еще вздуют, пожалуй, при случае: от них все станется... Спустившись с горы, дорога пошла ржавым болотцем, едва тронутым корявым болотным леском. Здесь с трудом можно было проехать на одной лошади, да и то днем. Для спиртоносов это болотце было отцом родным: как погоня, сейчас в сторону, а тут и конец -- на лошади не угонишься по колеблющейся под ногами трясине. Случалось Гаврюшке и тонуть здесь, да ничего, оставался цел и невредим. Сегодня от болота так и парило. Пахло застоявшейся водой, гнилым деревом, мокрой болотной травой. Подезжая к Чаушу, Гаврюшка несколько раз снимал шляпу, прислушивался и чесал затылок. Лошадь тоже насторожилась и прядала ушами. -- Ну, ты, деревянный идол...-- понукал Гаврюшка.-- Не храпай! Дуваном называлась небольшая круглая полянка, залегшая в двадцати шагах от дороги. Здесь "дуванили" скупленное золото... Издали полянку трудно было разсмотреть. Гаврюшка привставал в стременах и зорко оглядывался кругом. Тут держи ухо востро, а то как раз пролетит гостинец... В одном месте он остановил лошадь и понюхал воздух. Дело выходило скверное: с Дувана пахнуло дымком,-- значит, там кто-то был. Лошадь тоже почуяла присутствие человека и осторожно вытягивала шею. Гаврюшка чувствовал, что у него мурашки бегут по спине. А ведь всего-то дела -- переехать мостик через Чауш, а там сейчас же начиналась отличная дорога. -- Ну, ну!..-- посылал Гаврюшка упиравшуюся лошадь. Его вдруг охватило малодушное желание слезть с лошади и убежать, но было уже поздно. На всякий случай Гаврюшка достал револьвер и не спускал глаз с Дувана. Пропадать, так пропадать... До мостика оставалось всего сажен двадцать, когда послышался сухой треск и в воздухе взмыло белое облачко. Гаврюшка припал к лошадиной шее -- пуля просвистела под самым ухом. Лошадь рванулась и вынесла на берег, а сзади раздавался чей-то хохот. -- Эй, ты, купленый вор!.. -- Вот я вас, варнаков!-- ругался Гаврюшка, делая выстрел по направлению Дувана.-- Я вас!.. -- Вор! вор! вор!.. На берегу Чауша показались три фигуры. Гаврюшка сразу узнал их: это были его недавние товарищи-спиртоносы. -- Что, Гаврюшка, получил гостинец?.. Погоди, не так еще уважим... -- Ах, вы, варнаки!.. Я вот вас всех в один узел завяжу... Попомните купленаго вора. Гаврюшка еще что-то хотел крикнуть, но только погрозил нагайкой, повернул лошадь и быстро исчез.