Страница 18 из 19
XIX.
Евгений Васильевич был счастлив... С ним происходило что-то необыкновенное, чему трудно даже подобрать название. Дни летели, как весенния птицы. Он просыпался с мыслью о ней, об этой чудной девушке, и засыпал с этой же мыслью. Как она была хороша, вся хороша, каждым взглядом, каждым движением, каждым словом. -- Вы завтра придете?-- спрашивала она с каким-то страхом каждый вечер, когда он прощался. -- О, непременно, моя крошка... Разве вы могли сомневаться во мне? -- Нет... но я все чего-то боюсь. Как это все мило говорилось... Он ее понимал, понимал вот этот детский страх. Ведь он тоже боялся за свое счастье, потому что оно было слишком велико. Да, то счастье, которое захватывает всего человека. Как при зубной боли человек превращается в один больной зуб, так теперь Евгений Васильевич превратился в одно чувство, он был весь -- любовь, сравнение немного неизящное, но верное. Что делалось кругом -- он почти не замечал, или относился со стороны, как чужой человек. Антон Иваныч строчил какия-то прошения, добывал справки, подавал заявления -- все что находил нужным. Капочку вызывал прокурор, потом следователь по особо-важным делам, и все они были уверены, что делают какое-то серьезное и нужное дело. Жалкие, слепые люди... Ничего не нужно, все это пустяки!.. Да и все остальные тоже: хлопочут, суетятся, куда-то едут, кого-то обманывают, что-то разсчитывают, чего-то домогаются. Послушайте вы, несчастные, ничего не нужно!.. Да нет, вы ничего не поймете, потому что жизнь от вас закрыта паутиной ежедневных хлопот, потому что вам некогда заглянуть в себя, потому что наконец у вас нет Капочки!.. Антон Иваныч по десяти раз в день пробовал советоваться с Евгением Васильевичем, но получал всегда один и тот же ответ: -- Ах, оставьте меня... Какое мне дело? -- Послушайте, нужно же мне с кем-нибудь посоветоваться? Наконец это просто свинство с вашей стороны... да!.. Старик начинал ругаться, размахивал руками и говорил Лугинину самыя оскорбительныя вещи, но и из этого ничего не выходило. Евгений Васильевич выслушивал, правда, очень внимательно, а потом отвечал чем-нибудь в роде следующаго: -- Вы обратили внимание, Антон Иваныч... Антон Иваныч морщил брови, вытягивал шею и принимал вид человека, который приготовился превратиться в одно ухо. -- Да, так вы заметили, добрейший Антон Иваныч, как иногда Капочка мило задумывается? У нея привычка поднимать немного левую бровь... и этот долгий-долгий взгляд, который смотрит вам в душу... Руки Антона Иваныча безмолвно воздевались к небесам, как у Моисея в священной истории для детей. Что тут можно было сказать, когда человек на ваших глазах сходит с ума? -- Стыдно, государь мой... да-с! А я еще почитал вас за умнаго человека... Конечно, все мы платим тяжелую дань нашим слабостям, вернее -- нашей натуре, но это еще не доказательство тому, чтобы терять голову. Да-с... И я тоже люблю Капочку-с и даже весьма люблю-с. Прекрасная девица... Но... Да что с вами говорить!.. -- Послушайте, Антон Иваныч, вы заметили у ней привычку улыбаться одними глазами? -- О, Боже мой, Боже... Я вас презираю, государь мой!.. Эти сцены настраивали Евгения Васильевича самым веселым образом. Он чувствовал,-- как любит вот этого стараго чудака, любит Татьяну Марковну и всех, всех... В его чувстве не было того эгоизма, который смешивают с чувством любви. Нет... Он так хорошо думал о Капочке, и ни одной грешной мысли не промелькнуло в его голове. -- Вы счастливы, Капочка?-- спрашивал он иногда, оставаясь с ней наедине. -- Право, я не знаю, Евгений Васильевич... Мне все кажется, что это какой-то сон. Я боюсь верить и, когда остаюсь одна... Нет, я не умею разсказать вам всего... -- О, милая, милая!.. Сколько в ней было детски-наивнаго, чистаго, светлаго... Несколько раз по вечерам девушка разсказывала Евгению Васильевичу о своем прошлом. Круг этих воспоминаний замыкался Трехсвятским, где было все -- и горы, и лес, и горная бойкая речка Каменка. Что делалось за этой гранью, Капочка могла знать только по разсказам других -- весь остальной мир для нея составлялся только из разсказов. Но быль другой мир, который жил внутри, и это был такой чудный своей простотой мир. -- Неужели вам не было скучно?-- удивлялся Евгений Васильевич. Она не знала даже этого слова, скучно. О чем же скучать?.. Евгений Васильевич приходил не восторг, как он откроет перед этой детской душой настоящий мир, целый мир, как она вырастать в его руках и сделается хорошим большим человеком. Пока он разсказывал ей только о Петербурге и о том, как живут люди в столицах: какие там дома, сады, общественныя здания, удовольствия и т. д. Он смеялся, что Капочка в жизни своей еще не видала парохода, не ездила по железной дороге, не бывала ни разу в театр,-- словом, настоящее лесное растение. Дело однако шло своим чередом. Со стороны Марѳы Семеновны в городе орудовал Спирька, вооруженный надлежащей доверенностью. Он хвастался в "Эльдорадо", что нанял самаго зубастаго адвоката и что утрет нос Капочке с ея непрошенными заступниками. С этой стороны тоже полетели в суд прошения, обяснения, справки, копии,-- словом, машина шла полным ходом. Антон Иваныч однако не унывал и держал себя с большим апломбом. Это было в его практике самое большое дело, о котором говорил целый город, весь уезд. -- Вот что, батенька, сездили бы вы к себе на Чауш,-- советовал старик Евгению Васильевичу.-- Знаете, оно того... Любовь хорошо, да и о делах не следует забывать. -- Хорошо, я поеду... -- А свадьбу сыграем под Красную горку... да. Мы уж решили с Татьяной Марковной. -- Не мешало бы и меня спросить... хоть для формы. -- Да что вы можете понимать, государь мой?.. Мы с Татьяной Марковной обсудили все дело обстоятельно... Какое трогательное было прощанье с Капочкой. Она еще в первый раз обняла его сама, вернее -- повисла на его шее. А как смотрели эти полные слез глаза!.. -- Я боюсь...-- шептала она, пряча свою головку на его груди.-- Я буду ждать... буду молиться за вас... -- Да ведь я же не умирать еду, крошка? Вы так со мной прощаетесь, точно я никогда не вернусь. -- Я видела дурной сон,-- призналась Капочка, краснея. -- Ну, это уж вздор... Она выбежала провожать его на подезд и все время стояла, пока дорожный экипаж не скрылся из виду. Татьяна Марковна насильно должна была увести ее в комнату. Капочка залилась горькими слезами. -- О чем же ты убиваешься так, дурочка?-- спрашивала Татьяна Марковна.-- Ведь он приедет... -- Не знаю... Ах, как мне тяжело!.. -- Ну, это пройдет. Девушки все так-то думают, что только и свету в окне, что ихние женихи. Потом еще надоест... Вот мой-то сахар, Антон Иваныч, не мало я слез из-за него пролила. -- Евгений Васильевич не такой. -- Ну, матушка, женихи-то все хороши, а гусей по осени считают. Я не хулю твоего Евгения Васильевича, а только так, к слову... Евгений Васильевич оставлял город с каким-то тяжелым предчувствием. Его разстроили слезы Капочки. Какой-то глупый сон... Следовало спросить, что она видела. Сны, конечно, глупость, но почему-то люди всегда верили в них, как верят в предчувствия вообще. Должно же быть разумное основание для такой упорной веры, сопровождающей человека от первых шагов его историческаго существования. Сам он не видал никаких снов, а между тем ему было так грустно. Каждый шаг почтовых лошадей увеличивал разстояние между ним и Капочкой. Сегодня вечером он не пожелает ей покойной ночи, завтра не придет поздравить с добрым утром. Нет, есть что-то враждебное во времени и пространстве, которыя отделяют нас от любимаго человека. -- Это какая-то романтическая философия,-- резюмировал Евгений Васильевич свои дорожныя мысли и чувства.-- Теперь Капочка, вероятно, садится обедать... В Чауш Евгений Васпльевич приехал только поздно вечером. Первое, что ему бросилось в глаза -- это огонь в его кабинете. Что это могло значить? Вероятию, пьяный Гаврюшка... Евгений Васильевич быстро прошел через кухню, где Гаврюшка играл в карты с Агаѳьей, прошел столовую и остановился только в дверях кабинета, где на него с отчаянным лаем кинулся маленький кинг-чарльз. Что это такое, сон? призрак? На диване самым мирным сном покоилась Lea. Лай собачонки разбудил ее. Она открыла свои серо-зеленые глаза, посмотрела на стоявшаго в шубе Евгения Васильевича и, потягиваясь, сонным голосом проговорила по-французски: -- Как ты меня испугал. Котик, а я так сладко заснула...