Счастливый Цезарь

– А ты философ! – заулыбался пьяница, любовно глядя. – Ты прости меня дурака, старого, что давеча в жемчуге твоем усомнился. В тебе зерна, теперь вижу…

– А это для свободы выбора, – пояснил третий. – Чтобы не было худа без добра и добра без худа… – и засмеялся.

– Значит, жизнью смерть правит, раз в жизни все так устроено, чтобы Человека до счастья не допустить, – утвердительно объявил Андрей Петрович, на прощанье.

– Догадливый ты мужик! – страшно обрадовался пьяница-ангел.

– Ищи себя, брат! – сказал бес и пожал ему руку.

– Спасибо, – поблагодарил Андрей Петрович. – Мне было очень важно все это услышать.

На том и расстались. Окружающие посмеивались.

– Ты очень хорошо сегодня выступил, – сказал пьяница третьему.

– Ты тоже неплохо, – сказал третий. – Жаль! – добавил задумчиво. – Я думал, этот чин – человек и составит с нами троицу. Но понял, что не созрел он еще для такого, чтоб меж нами посредствовать.

– Святого духа в нем недостает! – согласился старик с лицом ангела-пьяницы. – Только где же нам третьего найти, чтоб человек был? Перевелись люди, как я погляжу.

– Похоже на то, что людей настоящих нонче маловато стало, – согласился тот, который был на беса похож. И они отправились искать человека, который бы составил с ними троицу: у них были свои планы.

Магия жизни

Вот как окунешься в нашу жизнь, хлебнешь забвения в грязной пивной, а пусть даже и в чистоте, и затоскуешь, заскорбишь: Куда подевалась вся магия жизни? Где узорчатые колонны, тайные книги, ходы и зеркала… Очарование и волшебство вещей? Как получилось, что угасла тайна жизни; убогим и одинаковым серым и уродливым стали жилище, уклад и быт… Как поверить, что магия жизни вся ушла в человека, такого же серого и уродливого? Как поверить, что за этой тусклой наружностью имеется душа, в которой сосредоточился сон жизни? А снаружи осталась лишь мутная, некрасивая обертка жизни.

Катил Андрей Петрович в автобусе домой и все себя спрашивал: “Кто это такие были, эти двое? Неужели правда встретил он тех, кто отвечает на вечные вопросы? А с другой стороны, откуда в таком мерзком алкаше такие мысли. Неспроста! – убеждал он сам себя, не в силах поверить в чужие возможности, сильно выше собственных: наружность вроде та же, и пиво пьет, а, На Самом Деле, не пьяница это, а светлый ангел… Как в такое поверить?”

Даа! разобраться на деле, кто мы такие, так и в ангела поверишь: потому что разве есть в нас понятие об истинной сути. Привычка одна, тонкий такой ледок, а чуть не так ступишь – и провалился в жуть. Да если попросту задуматься уже страшно, скажем, не было тебя тыщи лет и не будет Никогда! Это ж сон какой-то получается, если начнешь вдумываться и в себя смотреть. Ну какое отношение моя поющая душа и приподнятое сознание имеют к этой плоти, втиснутой в железный гроб на колесах? Ведь мысленно я и на Луне успею побывать, пока домой трясусь в общественном передвижении. Как же это яви удается нас так запутать и привязать к себе?

* * *

Размечтался Андрей Петрович, не подавая виду, стал воображать иные жизни, картины перебирал приятные, пока ехал в плотно набитом железном автобусе в направлении своей жилплощади. Ему повезло, и он сидел. Оттого и возможность была помечтать втихомолку. Те, что стояли, тискали друг друга и осуществляли экзистенциализм: иностранную философию остроты существования. Чувство бытия у плотно стоявших было сильным. Мечта тут не требовалась.

У сидевших этой остроты, конечно, не было, но отвращение содержалось не меньшее. Вот так и катили, чертыхаясь, притиснутые, потные, сдавленные, проклиная эту жизнь… Может, среди стиснутых вынужденно в единство, были самые что ни на есть характеры: и Ноздревы, и Коробочки, и Цезари, и кто хочешь! Да только, как это проявить? Все притиснуто, нет владений, где нрав свой и чудачество можешь вещественно выразить… У всех, приблизительно, все одинаковое. А если и чудит, то скрывает от постороннего взора, свои причуды. Вещички, которые выказывают норов, в ящик припрячет, если не тот придет человек. Без внешности голенькие стали люди. Ни тебе родословной с медальками за стати и книгами породы, ни богатства, ни положения… Потому что сегодня – это положение, а завтра, глядь – ни положения, ни человека! Сгинул! И ни одна душа не полюбопытствует, куда это бывший наш Президент пропал?

Голенькие они все одинаковы. Ну, один чуть выше, другой ниже… разве это различие? Люди… И в этом смысле, Андрей Петрович, ничем от ехавших с ним вместе не отличался. Разве что по случаю ему повезло и он сидел, а не мучился смятый в проходе.

Но, если снаружи такое сходство и пригнанность, то вовсе не означает это, что под одинаковой личиной одна и та же начинка содержится. Там, за дверью души такие (у некоторых) распахиваются пространства! Такие чудные владения, что дух захватывает. Но мало кто тебя так просто к себе в личный мир запустит. Не очень-то приглашают. А силой проникать еще не научились, и мысли подслушивать не научились как следует. А в какие только размышления не пустится человек в переполненном нашем автобусе. Да для того хоть, чтоб как-то отвлечься, скрасить…

Вот и Андрей Петрович хоть и сидел с непроницаемым лицом, и лицо неприметное, и фигура средняя, а сильное движенье мысли внутри имел. “А чего? – думал он. – Почему бы мне не быть другим? К примеру, Цезарем или Понтием Пилатом? В историю войти и в книги!”

Потом мысль Андрея Петровича перескочила с личностей истории на фантастические произведения сегодня, про Пришельцев, которых от людей земных никак не отличишь. А Пришельцы эти, что ангелы, что бесы, не от мира сего существа, тем временем человеку земному всякую пакость чинят. Поумней которые, и те с ними договориться не могут. Прав мой полуангел-алкаш сегодняшний. Многие должно быть засланы в нашу жизнь с особенным заданием, но такие, как я, про то совсем не знают. А такие, как Ангел пивной – припомнить не могут вовремя, а когда припомнят, то поздно, зря лишь мучают себя… – так думал Андрей Петрович, рассматривая исподтишка людей вокруг. Были и другие мысли, однако тут объявили ему остановку. Андрей Петрович, враз соскучившись, мысли скомкал, поднялся проворно с сиденья и стал проталкиваться к выходу.

“Ишь глаза налил! – заметила одна простая баба, которую он толкнул с некоторой даже намеренностью. – А еще в шляпе!”

Андрей Петрович и правда был в шляпе. Но ничего не ответил, только зло глазом зыркнул в сторону переодетой Марсианки…

– Чего глазом зыркаешь? – с вызовом отозвалась баба. Но Андрей Петрович уже миновал ее и благополучно вывалился из железного бока катафалка. Хрустнули и с трудом закрылись двери автобуса, и этот гроб на колесах покатил дальше, а он остался на улице под темным небом. Постоял, вдохнул воздух и пошел к огромной плывущей громаде дома, светящейся сотнями окошек. Два из них принадлежали ему.

* * *

Жена его встретила любезно: по всему было видно, что ждала, была особенно красивая, смотрела ласково и требовала внимания.

“Красивая, – утвердительно подумал Андрей Петрович, – а не вижу я в ней богиню! Значит, нет меж нами этой Настоящей Любви, которая побеждает смерть! – огорчился Андрей Петрович. – Никуда бы и ходить не надо, искать. На дому спасение… если верить алкашу…”

– Ты что? Случилось что-то? – встрепенулась жена, глядя вопрошающей тревогой. – Я тебя так жду сегодня, сама не знаю почему…

– Ничего не случилось, – пробормотал Андрей Петрович, отводя взгляд.

– Мне даже неприятно стало, как посмотрел! С кем ты сегодня набрался?

– Хм! А кому приятно? – хмыкнул он неразборчиво. “Зубы у ней сильно белые,“ – отметил Андрей Петрович про себя. – Забудь! – сказал он вслух и жену свою обнял. – Слава Богу, едва добрался в этом проклятом автобусе…

– Машину нам надо, Андрюша, – сказала жена.

– С шофером, чтобы он меня из пивной довозил до дому, – усмехнулся Андрей Петрович.

– Сама привезу, была бы машина, – не спорила о пивной жена…