Страница 28 из 31
III
Катя, действительно, лежала в клинике Виллие, куда её перенесли из квартиры. Честюнина отправилась туда одна,-- Эжен не хотел испугать жену и остался дома. Разыскать больную ей не составляло особенного труда, потому что в этих клиниках она до некоторой степени была уже своим человеком. Катя только что была принесена из операционной комнаты и еще не успела хорошенько очнуться от хлороформа. Когда Честюнина спросила одними глазами ординатора, он только покачал молча головой. Бедняжке выпал плохой номер... Когда она пришла в себя, то с удивлением оглянулась кругом и спросила: -- Где я? -- В клинике...-- ответила Честюнина.-- Ничего, рана не опасна. -- Ах, это ты...-- обрадовалась Катя, закрывая глаза от слабости. -- Да я... Я буду дежурить около тебя. Катя выпростала руку из-под одеяла и молча пожала руку Честюниной. -- Операция кончилась? -- спросила она, не открывая глаз. -- Да... Не будем сейчас говорить об этом. Тебе вредно волноваться. Не бойся, всё пройдет. Катя посмотрела на неё и слабо улыбнулась. -- Мне? Бояться?.. А я так жаждала смерти... и даже умереть не умела... Боже мой, боже мой... Я тебе потом всё расскажу. -- Да, да, потом, а сейчас нужно лежать спокойно. Катя посмотрела на неё с удивлением, но ничего не сказала, а только поморщилась. Потом больная забылась тревожным и тяжелым сном. Честюнина отправилась в дежурную и узнала, что больная в безнадежном положении. -- Конечно, бывают случаи, что мертвые оживают,-- заметил дежурный врач, точно желая её утешить.-- Виноват, может быть, она ваша родственница? -- Да, двоюродная сестра... -- Так... гм... Бывают удивительные случаи. Организм замечательно здоровый, но пуля прошла около сердца и засела в позвоночнике... Всё дело в том, задета или нет сердечная сумка. Хотя бывают, конечно, самые удивительные случаи... Если не ошибаюсь, вы на четвертом курсе? Да? Вот вам редкий случай для практики... Очень интересный случай. -- А сколько дней может протянуться болезнь? -- В счастливом случае дней пять... Всё дело в том, что больная очень нервный субъект. Вероятно, она падала в обморок от булавочного укола, а тут могла перенести операцию даже без хлороформа. То-есть извлечение пули при настоящем положении невозможно, и пришлось только определить её положение зондом, промыть рану и положить перевязку. Этот дежурный врач произвел своим равнодушием на Честюнину самое тяжелое впечатление, хотя она и понимала, что от человека, у которого на руках в течение года перебывают тысячи таких интересных случаев, нельзя требовать родственного участия к каждому больному. Есть вещи неумолимые, как сон или как профессиональная привычка нервов. -- Вас спрашивает какой-то господин,-- вызвала Честюнину из дежурной сиделка.-- Он там в приемной... Это был Эжен. Он сидел у стола, схватив голову руками. Честюнина увидела заплаканное лицо и умоляющие безмолвно глаза и сама очутилась в положении дежурного доктора. -- Она умерла?!.-- шепнул Эжен, не скрывая слез. -- Нет... -- Она умрет?! -- Сейчас трудно сказать что-нибудь определенное... Всё будет зависеть от температуры. -- Боже мой, боже мой...-- зарыдал Эжен, опять хватаясь за голову.-- Если бы я только мог предвидеть... Всё равно, я убью этого мерзавца с тремя фамилиями. Боже мой, боже мой... Честюнина видела, как у него дрожали руки и как тряслись побелевшие губы. -- Эжен, нужно быть мужчиной... Ты знаешь, как я её любила, и всё-таки не плачу. -- Ах, не то, совсем не то... Мы её все мало любили! Голубка моя, бедная моя... Ах, Маша, Маша... Что будет с отцом? Я жене пока ничего не сказал... Что-то такое наврал им, чтобы уехать сюда. А мне можно будет её видеть? -- Лучше подождать... Ты её только напрасно встревожишь. -- Да, да, ты всегда права, Маша... Он схватил её руки и принялся их целовать. Горячие слезы так и сыпались к ней на руки. Честюнина обняла его и поцеловала в голову. Какой был хороший этот Эжен, весь хороший... Ведь люди узнаются только в несчастье. Бурное горе Эжена передалось и Честюннной, и она должна была закусить губы, чтобы не разрыдаться. Они присели на клеенчатый диванчик, и Эжен с большим трудом рассказал, что знал о случившемся несчастье. -- Вся драма разыгралась у Парасковеи Пятницы, где Катя жила с мужем... Они последнее время очень бедствовали... Этот геройский мерзавец остался на зимний сезон без ангажемента, и Катя пропитывала его какими-то переводами и грошовыми уроками. Работу ей доставала Парасковея Пятница... Это изумительно хорошая женщина. Потом что-то такое у Кати вышло с Сергеем Петровичем... Он ведь её очень любил... по-своему... А тот дурак ревновал... Происходили самые бурные сцены... Катя всё собиралась уходить, а Сергей Петрович их мирил. Что же я тебе рассказываю -- ты всё это и сама знаешь. Да, так в это утро... Нет, я не могу рассказать... Он... он её ударил... да. Парасковея Пятница это видела своими глазами... Ты знаешь характер Кати... Она крикнула: "Женщина, которая довела себя до того, что её мог ударить такой мерзавец, должна умереть"... У Кати была привычка всегда носить револьвер с собой... Один момент, и она выстрелила в себя. Парасковея Пятница свезла её в клинику, а потом приехала в университет предупредить меня. Вот и всё, Маша... Боже мой, как всё это глупо... О, я его убью!.. -- Послушай, Эжен... Ты забываешь одно, что сам скоро будешь отцом и не имеешь права распоряжаться своей жизнью. Мы об этом еще поговорим... А сейчас отправляйся и подготовь Елену Петровну. Всё равно, ей придется узнать... А дядю извещу уже я... -- Нет, Маша, это сделает Елена, а ты не оставляй Катю... Да, ради бога, не оставляй. А Елена сумеет подготовить старика. На тротуаре Эжена дожидалась Парасковея Пятница. -- Ну, что, как? -- шопотом спрашивала она, точно боялась кого-то разбудить. -- Очень скверно... Отчего вы не зайдете туда? -- Я боюсь Марьи Гавриловны... Я видела давеча, как она подъезжала к клинике, и убежала на другую сторону дороги. -- Чего же вам-то бояться? -- Да ведь меня все обвинят... Помните, как выходила Катя замуж, а потом, когда приезжал Василий Васильич -- я еще так приняла его... Ну, теперь все и обвинят меня... Но это пустяки: пусть винят -- я сама обвинила себя. Ведь я могла расстроить этот несчастный брак... могла отговорить Катю. -- Нет, это уж вы напрасно... Я знаю хорошо Катю, и никто бы не отговорил её. Поверьте мне... -- Ах, как мне хотелось бы походить за ней... Когда Марья Гавриловна устанет, пусть пошлет за мной. Так и скажите... Эжен торопливо простился, и Парасковея Пятница опять осталась одна на улице. Уже спускались быстрые зимние сумерки. Снег усилился. С Невы дул сильный ветер. Жалкие керосиновые фонари придавали всему фантастическое освещение. Парасковея Пятница продолжала стоять на тротуаре и смотрела на освещенные окна клиники, стараясь угадать, где палата, в которой лежит Катя. Да, там, вот за каменной стеной, быстро и несправедливо догорает молодая жизнь, а она, старая и никому ненужная, не может износить своего дурацкого здоровья. Ей вдруг захотелось передать это здоровье Кате, а самой умереть вместо неё. С какой бы радостью в этой форме она принесла себя в жертву за человечество... -- Катя, родная, это я во всем виновата,-- шептала она, не чувствуя, как по её лицу катятся ненужные никому слезы. В положении Кати до позднего вечера не произошло никаких заметных перемен. Она лежала спокойно, и Честюниной казалось, что она теперь даже тяготится её присутствием. Но Катю раздражало не это, а освещение комнаты, которое напомнило почему-то детство. Она внимательно осматривала свою отдельную комнату, высокую, с большим окном, и невольно сравнивала ее с детской. Да, и там были такие же высокие стены и такое же окно, а по вечерам такой же унылый свет. Боже мой, как всё это было давно и осталось бесконечно далеко. -- Маша, это приезжал Эжен? -- неожиданно спросила она с прозорливостью больного человека.-- Отчего ты не пустила его ко мне? -- Он приедет завтра... -- Значит, я еще проживу целую ночь... Как это долго, Маша. А отец ничего не знает? Вы скажите ему, что я уехала далеко-далеко... да... и что, может быть, не вернусь... Ведь от такого взбалмошного человека всего можно было ожидать. -- А ты кого бы желала видеть из родных? Катя подумала, улыбнулась и ответила: -- Сергея Петровича... Это был единственный человек, который меня, действительно, любил, любил мою душу. И я его любила... Нашему счастью помешала женитьба Эжена... Мы хотели хлопотать о разводе, и тогда я могла бы выйти замуж за Сергея Петровича... Мне его жаль... Я желала бы сказать ему, что я его люблю... Он этого не знал и считал меня легкомысленной... -- Катя, ты много говоришь... -- Всё равно, мне нужно выговориться... Ты думаешь, я боюсь смерти -- нисколько. Вы все считали меня дурочкой, а я очень серьезная... Ты думаешь, я решилась на самоубийство в порыве отчаяния? Нет, у меня это уже было давно решено... Моя смерть заключалась в том, что я уже не верила в себя. Это ужасное чувство... У меня не было ни одного таланта, даже красоты, а я могла бы жить только окруженная общим поклонением. Мне нужно было такое поклонение толпы, как рыбе вода, как птице воздух... -- Катя, довольно... Ради бога, перестань. Я даже не имею права тебя слушать, как медицинский человек. -- Пустяки... Перестань малодушествовать. А я еще завидовала тебе... Давеча, когда меня принесли в клинику, я очнулась только на операционном столе и только тут окончательно убедилась, что я была совершенно права... Меня окружила целая толпа студентов... Всё такие молодые, хорошие лица... Вот кому, нужно жить, потому что они нужны... Нужны их знания, труд, руки... Я чувствовала себя жалкой поденкой, которую унес в море первый легкий ветерок... Для других он составляет счастье, дает жизнь, а я, бессильная и ничтожная, была снесена в воду и должна утонуть. Это и хорошо, потому что я раньше приговорила себя к смерти... Живите все вы, потому что вы нужны. Такие монологи не прошли даром. Катя сделала неосторожное движение и сдвинула повязку. Первая капля крови, которую она увидала на бинте, привела её в ужас. На лбу появились капли холодного пота, глаза округлились, губы побелели... При накладывании новой повязки с ней сделался легкий обморок. Честюнина в первый раз увидела нанесенную пулей рану, которая по наружному виду решительно ничего страшного не имела. Небольшая ранка, из которой сочилась струйка алой артериальной крови -- и только, а между тем с каждой каплей этой крови вытекала молодая жизнь. Очнувшись, Катя начала жаловаться на острую боль в спине и заплакала. Это были её первые слезы. -- Маша, я всё лгала, что не боюсь смерти...-- шептала Катя, хватаясь за руку Честюниной, точно хотела удержаться на земле.-- Который час? Десять... Боже мой, этой ночи не будет конца. Маша, моя последняя просьба: поезжай сейчас к отцу и привези его сюда... Да, непременно. Я знаю, что это жестоко, но только святая любовь отцов и матерей прощает всё... Я буду паинькой, пока ты ездишь. Ах, как мне хочется его видеть... Нужно сказать так много-много... -- Хорошо, я еду...