Страница 5 из 13
VI.
Они вошли в ворота на поросший травой монастырский двор. Из открытых дверей маленькой церковки доносилось пение. Кончалась заутреня. Брат Павлин как-то весь сежился и показался Половецкому ниже ростом. -- А вон и брат Ираклий...-- как-то пугливо проговорил он, указывая глазами на стоявшаго у келарни худенькаго монаха в черной островерхой скуфейке. Он, видимо, все свое внимание сосредоточил на Половецком, и смотрел на него злыми черными глазками, глубоко засевшими в своих орбитах. Узенькое, худое, нервное лицо чуть было тронуто жиденькой рыжеватой бобородкой и такими же усами. Контрастом на этом лице являлись толстыя чувственныя губы. Брат Павлин подошел к нему, но встретил довольно сухой прием. -- Нашатался? -- коротко спросил брат Ираклий -- Да, Господь сподобил... -- А это еще какого сахара привел? -- Так, на пароходе познакомился... Они хотят у нас в обители пожить. Брат Ираклий издал неопределенный звук и сам подошел к Половецкому. -- Паспорт имеете? -- спросил он каким-то неприятным голосом, глядя в упор. -- Имею,-- ответил спокойно Половецкий, разсматривая брата Ираклия с ног до головы. Брату Ираклию не понравился тон ответа и безцеремонное оглядывание. Он круто повернулся, сделал несколько шагов и вернулся. -- Вы, может быть, из корреспондентов? -- Нет... -- Бывают и такие... -- Да, бывают... -- А что у вас в котомке? -- Это уж мое дело... Брат Павлин с какой-то печальной улыбкой наблюдал эту сцену и, когда брат Ираклий ушел, проговорил: -- Вот он всегда у нас так... Ни за что обидить человека. -- Нет, меня он не обидел пока ничем. -- Еще успеет обидеть... Вы меня подождите здесь, а я пойду поищу о. келаря, чтобы насчет странноприимницы. Вон она... Он указал на низенький деревяяный флигелечек, выходивший окнами в небольшой садик, пестревший цветами. Видимо, что его устраивала любящая и опытная рука. Брат Павлин скоро вернулся в сопровождении низенькаго, коренастаго монаха, который молча поклонился и молча повел в странноприимницу. Это был очень уютный домик, где пахло еще деревом и свежей краской. О. келарь молча отворил одну дверь и молча пригласил Половецкаго войти. -- Нет, эта комната не годится,-- раздался за спиной Половецкаго голос брата Ираклия.-- Да, не годится... Он повел в дальний конец узенькаго корридора и отворил дверь маленькой полутемной комнаты, выходившей одним окном куда-то в стену. Первая комната была светлая, а в окно можно было любоваться садиком. Половецкий посмотрел на о. келаря, но тот молчал. -- Здесь отлично будет,-- обяснял брат Иракдий.-- И солнце не будет вас безпокоить, и мух меньше... Половецкий ничего не ответил. Когда о. келарь и брат Ираклий ушли, брат Павлин проговорил: -- И вот всегда так... Суется не в свое дело и везде лезет, как осенняя муха. Никакого ему касательства до странноприимницы нет, а он распоряжается. А o. келарь всегда молчит... Великий он молчальник у нас... Ну вы тут пока устраивайтесь, а я пойду к себе. Ох, достанется мне от о. игумена... Сейчас-то он еще в церкви, а вот когда служба кончится. Половецкий был рад, что, наконец, остался один Какое это счастье быть одному, только самим собой... Он снял котомку и проговорил вслух: -- Вот мы и дома... Он в последнее время часто говорил про себя, а не думал, и почти видел те слова, которыми мысленно говорил. По привычке к чистоплотности он хотел умыться с дороги и привести себя вообще в порядок, но в комнате не оказалось умывальника. Половецкий вышел в корридор и встретил опять брата Ираклия. -- Вам, может быть, не нравится ваша комната? -- Нет, ничего... -- А то у нас есть помещение на скотном дворе, где живет брат Павлин... Половецкий покраснел и, сдерживая волнение, проговорил, отчеканивая слова: -- Послушайте, вам-то какое дело? Оставьте меня, пожалуйста, в покое... Ведь странноприимницей заведует о. келарь, а не вы. Брат Ираклий нервно дернул тонкой шеей и улыбнулся. -- А дверь вы, все-таки, не имеете права затворять... да. У нас такое правило для мужского пола... -- Почему же такое правило? -- А вот по этому самому... Был такой случай... Тоже, вот как вы, пришел в обитель некоторый странник, и поселился в странноприимнице. Богомольный такой, все службы выстаивал и молился со слезами, а потом оказалось, что он по дочам мастерил фальшивую монету... Готовый вспылить, Половецкий невольно разсмеялся. -- Нет, не безпокойтесь, я не фальшивый монетчик... Для него было ясно, что брат Ираклий истеричный субект и, вероятно, алкоголик. -- А где у вас можно умыться? -- спросил он. -- Умыться? А в кухне висит рукомойка, там и умоетесь,-- обяснил брат Ираклий простым тоном.-- Сейчас по корридору направо... -- Очень вам благодарен. -- Не стоит благодарности... Пока Половецкий приводил свой костюм в порядок и мылся, заблаговестили к обедне. Он отправился в церковь. Маленькая снаружи она оказалась внутри довольно просторной. Богомольцев было совсем мало. Какия-то убогия старушки, два мужика -- и только. Служил сам пгумене, представительный старик с окладистой бородой. На клиросе пел всего один монах. Брат Ираклий был в церкви и торопливо перебегал с места на место. Половецкий по детским воспоминаниям особенно любил именно такия маленькия церкви, где так хорошо и чисто молилась детская чистая душа. Он выстоял всю службу, и ему опять было хорошо. После службы к Половецкому подошел брат Павлин и пригласил в трапезную. -- Можете там и чайку попить... У нас это разрешается. И благословение от о. игумена примете. Трапезная помещалась в одном из каменных флигелей старинной постройки. Вся обстановка состояла из одного длиннаго стола и приставленных к нему скамеек. -- Можно вам подать самоварчик и в номер,-- предлагал брат Павлин. -- Нет, зачем же... И здесь хорошо. -- У нас сейчас будет обед, а чай пьют не все. Собравшиеся монахи ничего особеннаго не представляли. У всех простыя русския лица, какия можно встретить на каждом шагу. И держали себя все просто. Не чувствовалось деланнаго монашескаго смирения. Один брат Ираклии представлял некоторое исключение своей неестественной суетливостью. Он, очевидно, уже успел предупредить игумена о новом монастырском госте. -- Вы хотите у нас пожить? -- спросил о. игумен просто и спокойно, точно они только вчера разстались. -- Да, если вы позволите... -- С удовольствием... Можете иметь даже особую пищу, конечно, постную, как следует по уставу. Трапеза продолжалась очень недолго, потому что состояла из картофельной похлебки и жареной рыбы. Игумен пил чай и предложил Половецкому. -- У нас не все пьют чай,-- обяснил он. -- Братия вся из простецов. Монастырская простота очень понравилась Половецкому. Чувствовалось что-то такое трудовое, серьезное. Ничего лишняго. Это была настоящая крестьянская монашеская община. После короткаго отдыха половина братии отправилась на покос грести сено. Брат Павлин чувствовал себя виноватым зя пропущенные рабочие дни и только вздохнул. -- Ах, как все это нехорошо вышло! -- сообщил он Половецкому. -- Каялся я игумену, а он хоть бы слово... "Твое дело, тебе и знать". Вот и вес разговор... Презирает он меня за мое малодушие. А все Ираклий подбивал... Сам-то не пошел, а меня подвел. Кого угодно на грех наведет, строптивец... И надо мной же издевается. -- Вы сейчас идете в поле? -- Да. -- Можно мне с вами? -- Конечно... Только вам-то неинтересно будет смотреть на нашу мужицкую работу. Я-то уж себе придумал эпитимию... У нас луга заливные, а есть одно вредное местечко, называется мысок. Трава на нем жесткая, осока да белоус... Прошел ряд и точи косу. Работа тяжелая, ну, я этот мысок и выкошу. Братии-то и будет полегче. -- И для меня коса найдется? -- Конечно... -- Я когда-то умел косить, когда жил у себя в именьи. -- Вот, вот... Брат Павлин провел Половецкаго сначала к себе на скотный двор. Монашеское хозяйство было не велико: три лошади и десятка два кур. За скотным двором шел большой огород со всяким овощем. Брат Павлин, видимо, гордился им особенно. -- У нас в обители все свое, кроме молока и хлеба. Пробовали разбивать пашенку, да земля оказалась неродимая... За то всякий овощ превосходно идет, особенно капуста. Она любит потныя места... Заливнные луга облегли озеро зеленой каймой. Издали можно было видеть четырех монахов, собиравших готовое сено в копны. Они работали в однех рубашках, и об их монашеском звании можно было догадываться только по их черным скуфейкам. Мысок оставался нетронутым. Брат Павлин смотрел недоверчиво, когда Половецкий брался за косу, но сейчас же убедился, что он умеет работать. -- Потрудитесь на обитель,-- заметил он, привычным жестом делая первый розмах. Было жарко, и после часовой работы Половецкий с непривычки почувствовал сильную усталость. Правое плечо точно было вывихнуто. Брат Павлин работал ровно и легко, как работает хорошо сложенная машина. Половецкий едва тянулся за ним и был рад, когда подошел брат Ираклий. -- Изволите баловаться, барин? -- Да, немножко... -- Для аппетита? -- Да, для аппетита... А вот вы зачем не работаете? -- У меня совсем другая работа. Я по письменной части... -- Одно другому не мешает. Когда Половецкий начал вытирать пот с лица, брат Ираклий с улыбкой проговорил: -- Что, видно, белыми-то руками трудненько добывать черный хлеб?