Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 1 из 13

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Любовь куклы.

(Повесть).

I.

   Пароходный повар Егорушка волновался. Он, вообще, считал себя ответственным лицом за порядок на пароходе "Брат Яков", делавшим рейсы (по Егорушкину -- бегавшим) по р. Камчужной, между уездным городом Бобыльском и пристанью Красный Куст. Ниже пристани начинались пороги, которые начальство старалось уничтожить в течение ста лет, собирало на это предприятие деньги, получало какия-то таинственныя субсидии и отчисления из каких-то еще более таинственных "специальных средств". На этих порогах воспитался целый ряд водяных и "канальских" инженеров. Самое дерзкое предприятие, совершенное этими неутомимыми тружениками, было то, что какой-то инженер Ефим Иваныч взорвал порохом один порожный камень. Камчужские сторожилы и сейчас вспоминают об этом удивительном событии.   -- И откуда он только взялся? -- ворчал Егорушка, вытирая запачканныя стряпней руки о свою белую поварскую куртку.-- Когда выбежали из Краснаго Куста, его и в помяне не было... Надо полагать, ночью сел на пароход, когда грузились дровами у Машкина-Верха.   Егорушка морщиль лоб и усиленно моргал своим единственным глазом,-- другой глаз вытек и был прикрыт распухшим веком. Ему было за шестьдесят, но старик удивительно сохранился и даже не утратил николаевской солдатской выправки. Он точно застыл в вечном желании отдать честь или сделать на караул какому-то невидимому грозному начальству.   А "он" преспокойно разгуливал на палубе третьяго класса, ставя ноги по военному. По походке и по заметной кривизне ног Егорушка сразу определил отставного кавалериста. Видно птицу по полету... И ростом вышел, и здоров из себя, и вся повадка настоящая господская, хотя одежонка и сборная,-- старый дипломат, какая-то порыжелая, широкополая половская шляпа, штаны спрятаны в сапоги. Большие усы и запущенная, жесткая борода с легкой проседью тоже обличали военнаго. И красив был, надо полагать, а вот до какого положения дошел. Много и из господ таких-то бывает. Того гляди, еще медную кастрюлю из кухни сблаговестит, и поминай, как звали. Последняя мысль пришла в голову Егорушки решительно без всякаго основания, но тем не менее сильно его безпокоила.   -- Наверно, лишенный столицы...-- думал вслух Егорушка.-- Другая публика, как следовает быть публике, а этот какой-то вредный навязался...   Публика на пароходе, действительно, набралась обыкновенная. В первом классе ехал "председатель" Иван Павлыч в форменной дворянской фуражке с красным околышем, потом земский врач, два купца по лесной части, монах из Чуевскаго монастыря, красивый и упитанный, читавший, не отрывая глаз, маленькое евангелие, потом белокурая барышня, распустившая по щекам волосы, как болонка, и т. д. Из второго класса публика попроще: две сельских учительницы, о. дьякон из Бобыльска, ездивший на свадьбу к брату, мелочной торговец из Краснаго Куста, ветеринарный фельдшер и мелкотравчатые чиновники разных ведомств. Егорушке нужно было знать наперечет публику этих двух классов. А вдруг потребуют филейминьон или соус с трюфелями? Ступайка, угоди на одного Ивана Павлыча... Утробистый барин, одним словом.   Стояла половина поля. День выдался жаркий, а река стояла, как зеркало. Хоть-бы ветерком дунуло. А тут еще в кухне, как на том свете в аду. Егорушка в последнем был сам виноват, потому что нещадно палил хозяйския дрова с ранняго утра. Да и кухня была маленькая, едва одному повернуться, и Егорушка выскакивал из нея, как ошпаренный. Впрочем, последнее обяснялось не одним действием накаленной плиты, а также и неосторожным обращением с монополькой. По поводу последней слабости Егорушка оправдывался тем, что николаевскому солдату полагается "примочка".   -- У нас как полагалось по артикулу? -- обяснял Егорушка, вытирая потное лицо рукой. -- Девять человек заколоти, а одного выучи... Каждый день вот какая битва шла, не приведи, Господи! Отдыхали-то на войне... Раэе нынешний солдат может что-нибудь понимать? Ну-ка, вытяни носок... ха-ха!..   Сегодня Егорушка особенно страдал от жары и на этом основании с особенным неистовством ракаливал свою плиту. Он вытаскивал жестяной чайник с кипятком на скамейку у водяного колеса и отдувался чаем. Ничего не помогало... Да и скучно как-то одному. В третьем классе ехал монашик из неважных, и Егорушка его пригласил.   -- Не хочешь-ли, батя, чайку?   Монах имел необыкновенно кроткий вид. Высокий, сгорбленный, с впалой грудью и длипными натруженными руками. Худое и длинное лице чуть было тронуто боролкой, из под послушнической скуфейки выбивались пряди прямых и серых, как лен, волос. Он ответил на приглашение Егорушки немного больной улыбкой, но подошел и занял место на скамеечке.   -- В Чуевский монастырь ездил, батя? -- допрашивал Егорушка, наливая стакан чая.   -- Так... вообще...-- уклончиво ответил послушник, поправляя расходившияся полы заношеннаго подрясника.   -- Я видел, как ты вперед ехал... А как звать?   -- Павлин...   -- Значит, брат Павлин. Так... Я сам хотел поступить в монахи, да терпенья не хватило. Вот табачишко курю, монопольку пью... А грехов -- неочерпаемо!   Егорушка в отчаянии только махнул рукой...   -- Господь милостив, ежели покаяться...-- робко посоветовал брат Павлин, отхлебывая горячий чай.-- Все от Господа.   -- А ты из какого монастыря будешь?   -- У нас не монастырь, а обитель Пресвятыя Богородицы Нечаянныя Радости.   -- Это на Бобыльском?   -- Недалече...   -- И много братии?   -- Так, человек десяти не наберется. Я-то еще на послушании... Всего как три года в обители.   -- Строго у вас, как я слышал?   -- Нет, ничего... Для себя стараемся.   За чаем Егорушка довольно хитро навел разговор на таинственнаго незнакомца, который шагал целое утро по палубе третьяго класса.   -- Он с тобой что-то разговаривал, брат Павлин?   -- А так... Разспрашивал об обителях... про нашего игумена...   -- Так... гм... Ну, а потом?   -- Потом ничего...   -- А из каких он будет, по твоему?   -- А кто его знает... Так, трезвый человек.   Брат Павлин просто был глуп, как определил его про себя Егорушка. Овца какая-то... Прямо вредный человек, а он ничего не замечает. Эх, ты, простота обительская...   Эта сцена мирнаго чаепития была нарушена появлением самого вреднаго человека. Он подошел как-то незаметно и спросил глуховатым баском:   -- Повар, можно у вас получить картофель?   Егорушка вскочил и отрапортовал:   -- Сколько угодно-с... Картофель метер-дотель, картофель огратен, в сметане, о фин-зебр...   -- Нет, просто горячий вареный картофель...-- довольно сурово перебил его вредный человек.   -- Значит, по просту вареная картошка?   -- Вот именно...   -- Этого никак невозможно, господин, а для буфетчика даже и обидно. Извините, у нас не обжорный ряд, чтобы на пятачок и картошка, и лук, и хлеб. У нас кушанья отпущаются по карточке. Ежели желаете, можно антрекот зажарить, сижка по польски приготовить... Другие господа весьма уважают филейминьён, баранье жиго... Можно соус бордолез подпустить, провансаль, ала Сущов...   -- Хорошо, хорошо... А кашу можно получить?   -- В каком смысле кашу-с, барин?   -- Ну, например, гречневую, размазню, из проса?   -- Тоже по карточке никак не выдет, господин. Вот ежели гурьевскую, с цукатом и миндалем, под сахарным колером с гвоздикой...   Вредный человек по военному круто повернулся на каблуках и зашагал к себе на палубу, а Егорушка подмигнул своими единственным оком брату Павлину и проговорил:   -- Видел?   -- Что-же, человек, как человек... Уважает простую пищу. Давеча утром чай пил с ситным...   -- То да не то... Разе он не понимает, что такое буфет на пароходе? Оченно хорошо понимает... А вот ежели медныя кастрюли плохо лежат да повар ворон считает -- ну, тогда и поминай, как звали.   -- Вы это напрасно...   -- Я?!.. Ого! Достаточно насмотрелись на тому подобных лишенных столицы... Скажите, пожалуйста, вареной картошки захотел и размазни?!.. Видалис и даже вполне таких фруктов и вполне можем их понимать-с. Картошка... размазня...   Егорушка серьезно разсердился и даже начал плевать.