Страница 1 из 13

Любовь куклы.

(Повесть).

Пароходный повар Егорушка волновался. Он, вообще, считал себя ответственным лицом за порядок на пароходе "Брат Яков", делавшим рейсы (по Егорушкину -- бегавшим) по р. Камчужной, между уездным городом Бобыльском и пристанью Красный Куст. Ниже пристани начинались пороги, которые начальство старалось уничтожить в течение ста лет, собирало на это предприятие деньги, получало какия-то таинственныя субсидии и отчисления из каких-то еще более таинственных "специальных средств". На этих порогах воспитался целый ряд водяных и "канальских" инженеров. Самое дерзкое предприятие, совершенное этими неутомимыми тружениками, было то, что какой-то инженер Ефим Иваныч взорвал порохом один порожный камень. Камчужские сторожилы и сейчас вспоминают об этом удивительном событии. -- И откуда он только взялся? -- ворчал Егорушка, вытирая запачканныя стряпней руки о свою белую поварскую куртку.-- Когда выбежали из Краснаго Куста, его и в помяне не было... Надо полагать, ночью сел на пароход, когда грузились дровами у Машкина-Верха. Егорушка морщиль лоб и усиленно моргал своим единственным глазом,-- другой глаз вытек и был прикрыт распухшим веком. Ему было за шестьдесят, но старик удивительно сохранился и даже не утратил николаевской солдатской выправки. Он точно застыл в вечном желании отдать честь или сделать на караул какому-то невидимому грозному начальству. А "он" преспокойно разгуливал на палубе третьяго класса, ставя ноги по военному. По походке и по заметной кривизне ног Егорушка сразу определил отставного кавалериста. Видно птицу по полету... И ростом вышел, и здоров из себя, и вся повадка настоящая господская, хотя одежонка и сборная,-- старый дипломат, какая-то порыжелая, широкополая половская шляпа, штаны спрятаны в сапоги. Большие усы и запущенная, жесткая борода с легкой проседью тоже обличали военнаго. И красив был, надо полагать, а вот до какого положения дошел. Много и из господ таких-то бывает. Того гляди, еще медную кастрюлю из кухни сблаговестит, и поминай, как звали. Последняя мысль пришла в голову Егорушки решительно без всякаго основания, но тем не менее сильно его безпокоила. -- Наверно, лишенный столицы...-- думал вслух Егорушка.-- Другая публика, как следовает быть публике, а этот какой-то вредный навязался... Публика на пароходе, действительно, набралась обыкновенная. В первом классе ехал "председатель" Иван Павлыч в форменной дворянской фуражке с красным околышем, потом земский врач, два купца по лесной части, монах из Чуевскаго монастыря, красивый и упитанный, читавший, не отрывая глаз, маленькое евангелие, потом белокурая барышня, распустившая по щекам волосы, как болонка, и т. д. Из второго класса публика попроще: две сельских учительницы, о. дьякон из Бобыльска, ездивший на свадьбу к брату, мелочной торговец из Краснаго Куста, ветеринарный фельдшер и мелкотравчатые чиновники разных ведомств. Егорушке нужно было знать наперечет публику этих двух классов. А вдруг потребуют филейминьон или соус с трюфелями? Ступайка, угоди на одного Ивана Павлыча... Утробистый барин, одним словом. Стояла половина поля. День выдался жаркий, а река стояла, как зеркало. Хоть-бы ветерком дунуло. А тут еще в кухне, как на том свете в аду. Егорушка в последнем был сам виноват, потому что нещадно палил хозяйския дрова с ранняго утра. Да и кухня была маленькая, едва одному повернуться, и Егорушка выскакивал из нея, как ошпаренный. Впрочем, последнее обяснялось не одним действием накаленной плиты, а также и неосторожным обращением с монополькой. По поводу последней слабости Егорушка оправдывался тем, что николаевскому солдату полагается "примочка". -- У нас как полагалось по артикулу? -- обяснял Егорушка, вытирая потное лицо рукой. -- Девять человек заколоти, а одного выучи... Каждый день вот какая битва шла, не приведи, Господи! Отдыхали-то на войне... Раэе нынешний солдат может что-нибудь понимать? Ну-ка, вытяни носок... ха-ха!.. Сегодня Егорушка особенно страдал от жары и на этом основании с особенным неистовством ракаливал свою плиту. Он вытаскивал жестяной чайник с кипятком на скамейку у водяного колеса и отдувался чаем. Ничего не помогало... Да и скучно как-то одному. В третьем классе ехал монашик из неважных, и Егорушка его пригласил. -- Не хочешь-ли, батя, чайку? Монах имел необыкновенно кроткий вид. Высокий, сгорбленный, с впалой грудью и длипными натруженными руками. Худое и длинное лице чуть было тронуто боролкой, из под послушнической скуфейки выбивались пряди прямых и серых, как лен, волос. Он ответил на приглашение Егорушки немного больной улыбкой, но подошел и занял место на скамеечке. -- В Чуевский монастырь ездил, батя? -- допрашивал Егорушка, наливая стакан чая. -- Так... вообще...-- уклончиво ответил послушник, поправляя расходившияся полы заношеннаго подрясника. -- Я видел, как ты вперед ехал... А как звать? -- Павлин... -- Значит, брат Павлин. Так... Я сам хотел поступить в монахи, да терпенья не хватило. Вот табачишко курю, монопольку пью... А грехов -- неочерпаемо! Егорушка в отчаянии только махнул рукой... -- Господь милостив, ежели покаяться...-- робко посоветовал брат Павлин, отхлебывая горячий чай.-- Все от Господа. -- А ты из какого монастыря будешь? -- У нас не монастырь, а обитель Пресвятыя Богородицы Нечаянныя Радости. -- Это на Бобыльском? -- Недалече... -- И много братии? -- Так, человек десяти не наберется. Я-то еще на послушании... Всего как три года в обители. -- Строго у вас, как я слышал? -- Нет, ничего... Для себя стараемся. За чаем Егорушка довольно хитро навел разговор на таинственнаго незнакомца, который шагал целое утро по палубе третьяго класса. -- Он с тобой что-то разговаривал, брат Павлин? -- А так... Разспрашивал об обителях... про нашего игумена... -- Так... гм... Ну, а потом? -- Потом ничего... -- А из каких он будет, по твоему? -- А кто его знает... Так, трезвый человек. Брат Павлин просто был глуп, как определил его про себя Егорушка. Овца какая-то... Прямо вредный человек, а он ничего не замечает. Эх, ты, простота обительская... Эта сцена мирнаго чаепития была нарушена появлением самого вреднаго человека. Он подошел как-то незаметно и спросил глуховатым баском: -- Повар, можно у вас получить картофель? Егорушка вскочил и отрапортовал: -- Сколько угодно-с... Картофель метер-дотель, картофель огратен, в сметане, о фин-зебр... -- Нет, просто горячий вареный картофель...-- довольно сурово перебил его вредный человек. -- Значит, по просту вареная картошка? -- Вот именно... -- Этого никак невозможно, господин, а для буфетчика даже и обидно. Извините, у нас не обжорный ряд, чтобы на пятачок и картошка, и лук, и хлеб. У нас кушанья отпущаются по карточке. Ежели желаете, можно антрекот зажарить, сижка по польски приготовить... Другие господа весьма уважают филейминьён, баранье жиго... Можно соус бордолез подпустить, провансаль, ала Сущов... -- Хорошо, хорошо... А кашу можно получить? -- В каком смысле кашу-с, барин? -- Ну, например, гречневую, размазню, из проса? -- Тоже по карточке никак не выдет, господин. Вот ежели гурьевскую, с цукатом и миндалем, под сахарным колером с гвоздикой... Вредный человек по военному круто повернулся на каблуках и зашагал к себе на палубу, а Егорушка подмигнул своими единственным оком брату Павлину и проговорил: -- Видел? -- Что-же, человек, как человек... Уважает простую пищу. Давеча утром чай пил с ситным... -- То да не то... Разе он не понимает, что такое буфет на пароходе? Оченно хорошо понимает... А вот ежели медныя кастрюли плохо лежат да повар ворон считает -- ну, тогда и поминай, как звали. -- Вы это напрасно... -- Я?!.. Ого! Достаточно насмотрелись на тому подобных лишенных столицы... Скажите, пожалуйста, вареной картошки захотел и размазни?!.. Видалис и даже вполне таких фруктов и вполне можем их понимать-с. Картошка... размазня... Егорушка серьезно разсердился и даже начал плевать.