Страница 17 из 90
— Разбери его вещи, пожалуйста, — кивнула Кристина на завешенный различной детской одеждой стул. Джеймса пока ещё невозможно было приучить к порядку: когда он пытался раздеться сам, то всю одежду складывал куда попало. — Слушай, может, тебе сказку рассказать? Под них ты обычно быстро засыпаешь, — с улыбкой предложила Кристина, не зная, как ещё попытаться уложить сына. Он ведь так всю ночь может просидеть, а утром будет капризничать, плакать из-за того, что не выспался… И ведь не объяснишь ему, что его недосып целиком и полностью зависит от того, насколько рано он лёг. Она правда беспокоилась за его здоровье, но Джеймс этого явно не понимал.
— Нет! — отрезал он громко, таким гневным голосом, что Кристина невольно отшатнулась. — Мне надоели твои сказки, я их ненавижу, уйди отсюда!
— Подумай, что сказал бы твой отец! — отозвалась она, чувствуя, как сердце разрывается от боли. У неё уже не осталось никаких доводов.
— Его здесь нет, он ничего не скажет. — Джеймс улыбнулся — почти незаметно, но как-то зло, торжествующе, будто… Кристина даже не знала, с чем сравнить. Будто был безмерно рад отсутствию Генриха, будто надеялся, что тот не вернётся.
— Я накажу тебя, — вздохнула она, прикладывая ладонь к начинающей гудеть голове. Сколько она уже ведёт этот бесплодный разговор? Полчаса или пару минут?
— Ты всегда так говоришь, — продолжал улыбаться мальчик, — и никогда не наказываешь.
— Ты обычно мне таких веских поводов не давал… Грета, принеси ремень.
— Мледи? — Служанка оторвалась от уборки и взглянула на неё с недоумением.
— Грета, принеси мой ремень! — Голос прозвучал на удивление твёрдо, уверенно, хотя Кристина ожидала, что он сорвётся на крик. Она отвела взгляд, посмотрев на свои ноги, что едва доставали до застеленного ковром пола.
На самом деле бить Джеймса она не собиралась. Напротив, при мысли о том, что её сыну может быть больно, что эту боль ему причинит она сама, становилось невыносимо, тошно, страшно, её начинало трясти… Но всё же она надеялась, что такая угроза его припугнёт. Он и правда чуть сжался, улыбаться перестал, веки его задрожали… Все мысли о наказании мигом исчезли, а сердце заполнила болезненная жалость. Чего ему не хватает? Почему он несчастлив? Почему недолюбливает мать, не признаёт авторитет отца? Сам он не говорил, а Кристина не владела телепатией, чтобы понять это без слов.
Может, с возрастом он ещё изменится. Осознает, какую боль причиняет матери, поймёт, что его поведение неприемлемо, что он не должен так себя вести… Очень хотелось в это верить, но Кристина не знала, как его к этому подтолкнуть. Она делала всё, что могла, но у неё почти ничего не получалось.
Грета пожала плечами и направилась к выходу из спальни, но Джеймс, сжавшись ещё сильнее, испуганно пролепетал:
— Нет, не надо, просто я… я…
— Хорошо. — Кристина вздохнула и поднялась с кровати. — Грета, уложи его, я устала. Спокойной ночи, Джеймс.
Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы не взглянуть на сына, покидая детскую.
Грета застала её плачущей.
— Кажется, уснул, мледи, — начала она с улыбкой, заходя в спальню госпожи, но, увидев, что Кристина, ещё не переодетая, громко рыдает, уронив голову на стол, осеклась. — Ну чего вы, ваша милость? — Она застыла посреди комнаты, не решаясь ни подойти к Кристине, ни выйти. — Когда маленькие-то, они все такие строптивые… В три года-то особенно начинается…
Кристина не ответила, пытаясь справиться со слезами, но ничего не получилось: они продолжали течь против её воли, а горло сдавили мерзкие рыдания. Кажется, рукав её платья вымок насквозь.
— А с ремнём вы зря, мледи, — продолжила причитать служанка. Она была уже в возрасте, и учить её говорить правильно было бесполезно. — Но всё-таки да, надо бы построже…
— Я не могу, — глухо проговорила Кристина, не поднимая головы. — Я бы не стала его бить, просто припугнула. Я не знаю, что с ним делать, я… — Она не договорила и снова разрыдалась.
Через мгновение она услышала тяжёлые шаги Греты, которая всё же решилась подойти к госпоже поближе.
— Может, вам, это, к священнику-то? — предложила она тихо, будто все разговоры о вере в стенах Эори были запрещены.
— Ты думаешь, я не обращалась? — горько усмехнулась Кристина, поднимая голову. — Все они говорят, что это за мои грехи наказание… Но это же мои грехи! Почему страдает другой человек, тем более ребёнок? Я не понимаю этих святых отцов, они говорят нелогичные, противоречащие здравому смыслу вещи… Если Бог за грехи родителей карает детей, то о каком милосердии и всепрощении тогда может идти речь?
Она и правда задумывалась об этом, особенно когда Джеймс начал давать первые поводы для беспокойства, и в итоге обратилась к настоятелю замкового храма, но его ответы её не устроили. Неужели за все грехи, что она совершила, ей придётся каяться всю жизнь, а отвечать за них будет её ребёнок? Но почему? В чём он-то виноват? Ведь это так глупо, так неправильно… Святые отцы уверяют, что Бог милостив и справедлив, но всё это не было похоже на проявление его милости и справедливости. Скорее это напоминало медленную мучительную пытку, садистскую и жестокую.
— А вы поищите других, может, они что-то дельное скажут, — возразила Грета, отходя, чтобы Кристина смогла встать, и тут же принялась расшнуровывать ей платье. — Это в замковой церкви они, может, разъелись на господских харчах, вот и несут всякую чушь, лишь бы от них отстали да заплатили побольше… Вы поищите кого-нибудь на окраинах города. У кладбища маленькая деревянная церквушка есть, новая, на месте той, что в войну сожгли. Там священник-то пожилой очень, мудрый, всегда советы хорошие даёт… Я туда-то и хожу на мессы, вы бы тоже сходили, мальчика бы сводили…
— Хорошо, спасибо, Грета, — улыбнулась Кристина, едва заметным движением вытирая последнюю слезинку. Когда шнуровка платья совсем ослабла, она повернулась лицом к своей собеседнице. — Этот старый пузатый хрен из замкового храма ещё что-то про одержимость говорил, — вспылила она. — Вообще, я что-то чувствую, но… Нет, это не магия, магию ни с чем не спутать. Хотя эта сила в человеке может раскрыться в любой момент, но сейчас у него ничего такого точно нет.
В себе она почувствовала магическую силу в девять лет, когда умерла мама. Один из отцовских советников, разбирающийся в колдовстве, объяснял это сильным эмоциональным потрясением, и многие книги это подтверждали. Впрочем, магия — вещь непредсказуемая, она могла проявляться в человеке даже с рождения: бывало, что двигать предметы силой мысли ребёнок мог раньше, чем ходить.
Кристине не хотелось бы, чтобы Джеймс был магом. Уж слишком велика ответственность, слишком тяжела ноша… И кто знает, как он, с его-то характером, будет распоряжаться этой силой.
Однако всё же после слов священника об одержимости она задумалась. Присмотрелась, прислушалась… И её колдовское чутьё подтвердило: с Джеймсом что-то не так. Но что именно, она понять не могла. И никто не мог.
Но и покорно терпеть Кристина тоже не собиралась.
Так уж вышло, что большая часть её жизни представляла собой бесконечную битву — за свою землю, за своё счастье и спокойствие. А теперь ещё и за счастье и спокойствие сына… Его что-то мучило, терзало, причиняло боль — и ей самой тоже, потому что наблюдать за этим странным состоянием мальчика, в котором смешивались злоба, невыразимая печаль и полное равнодушие ко всему миру, было попросту невыносимо.
Что с ним? Если Бог существует, то об этом знает только он.
Но Кристина была готова побороться с ним за это знание, а также во что бы то ни стало найти решение и помочь своему сыну и себе.
Хельмут вышел во внутренний двор Эори подышать свежим воздухом. Прохладный валандисский[9] день, обвитый лёгким ветерком, запахом постепенно покрывающей деревья листвы и проклюнувшейся из-под земли травы, был в самом разгаре. Стоило ценить эту прохладу и свежесть: вот-вот наступит геужес[10], самый конец весны, а Хельмут привык, что это время бывало душным и жарким. Хотя тут, в Нолде… Кристина усмехалась и говорила, что уж в геужесе-то точно жары можно не ждать. Пожалуй, в середине лета, в лиеписе[11], на седмицу-другую…
9
Валандис — апрель.
10
Геужес — май.
11
Лиепис — июль.