Страница 86 из 171
— Запирай на крюки ворота! — кричал шофер Преображенского.
— Снимай с крюков! — еще громче кричал Лодыженко. А Исенджан, будто не слыша их, медленно шагал, прикладывая поочередно ладонь то к одному, то к другому уху.
Шофер бросился наперерез Лодыженко.
Грянул выстрел.
Шофер выстрелил в Лодыженко с расстояния не более трех метров и, то ли потеряв равновесие, то ли обессилев, упал на косогоре.
— A-а, коммунисты! Вам водички захотелось!.. Пейте ее на здоровье вместе со своими вонючими сартами! — со злостью прохрипел он, поднявшись и продолжая взбираться напрямик к будочке.
Лодыженко упал. Пуля пробила ему ногу выше колена, в глазах у него потемнело, закружилась голова. Падая, он зацепил остановившуюся площадку, на которой добирался, и она покатилась. Колесо придавило его здоровую ногу. Лодыженко, терявшему сознание, казалось, что на него обрушилась вся глыба Кампыр-Равата, похоронившая рабочих под своими камнями…
Старый аксакал наконец все понял. Вчера возле палатки мечети «катта коммунист» называл Исенджана «единственным аксакалом, который, искренне любя воду и ожидая ее для Голодной степи, честно исполнит его приказ». А приказ был простой: открыть ворота в контрольном шурфе и дежурить в будке около телефона. Потом Лодыженко даст ему новые указания. Он должен выполнять в такой ответственный час только его распоряжения и больше ничьи.
Телефон уже давно перестал работать. Аксакал допускал возможность вредительства и поэтому насторожился. В отверстие шурфа он слыхал, как шумела вода в туннеле, искренне радовался этому. Вода все-таки пошла в Голодную степь!
Исенджан еще из будки увидел хорошо знакомого ему шофера Преображенского. Он с трудом, видимо напрягая последние усилия, взбирался на гору, направляясь к будке, размахивал руками и что-то кричал. Вспомнил старик и о своих первых встречах с его инженером, о совещаниях… И Исенджан приложил свою руку к натруженному сердцу. Только один аллах ведает о том, что делал он это по долголетней рабской привычке к покорности. Почти семьдесят лет он покорялся…
Но теперь он «единственный аксакал»… для такого человека, как Лодыженко! Сейчас он в самом деле искренне хотел выполнить приказ «катта коммуниста» и был уверен, что выполнит.
Исенджан спускался навстречу шоферу, а с горы неслась ему наперерез площадка.
И когда старик узнал Лодыженко, когда услышал два приказа, а затем выстрел, — он все понял. Пятясь к шурфу, Исенджан услыхал последние злые слова шофера. Именно они и поразили его старческое сердце: «Сарты… вонючие сарты!» И он сразу почувствовал себя как на поединке. В его возбужденном сознании мгновенно промелькнули десятки лет его жизни. Кому он служил, какую огромную рану получил за все это позорное усердие! Лицемерие! Лицемерие!
— Вот оно что!.. Аллагу акбар! — повторял Исенджан, поглаживая свое лицо и отступая к штольне.
Оттуда доносился безумно свирепый рев воды в туннеле, а внизу, точно бешеная собака, едва перебирая ногами, карабкался окровавленный враг, мерзкий своим вражеским естеством, которое он не скрывал больше в пылу злости. Исенджан уже слышал, как срывались проклятия с окровавленных губ человека-зверя. А Лодыженко, скорчившись, неподвижно лежал на взгорье, прижатый площадкой.
— Шайтан! Шелудивая собака!.. — вырвались из уст Исенджана не свойственные почтенному имам-да-мулле слова. Он переборол прививавшуюся десятками лет покорность и страх и тотчас схватился за крюки.
— Запирай!.. — заревел как бешеный шофер снизу. Прозвучали еще два выстрела подряд. Пули просвистели над головой старика.
— Так получай же! — со злостью ответил ему старый аксакал, снимая с ворот крюки, звякнувшие металлическим звоном. Кованые ворота камнем полетели в шурф, а старик бросился на гору, к будке.
Шофер, вне себя от злобы и бессилия, раскрыв рот, остановился. Только когда он услыхал, как задрожало взгорье, бросился вниз спасаться.
Но уже было поздно.
Остановленная в туннеле вода ударила из колодца в небо струей в четыреста кубометров в секунду. Изогнувшись гигантским фонтаном, она настигла диверсанта и вместе с камнями понесла его вниз по долине.
Исенджану почудилось, что в гуле разбушевавшейся воды прозвучал какой-то нечеловеческий вопль. Он едва дышал, взобравшись на скалу. Уста старика, как молитву мести, шептали:
— Шайтан, люди ему воняют!.. — Торопясь, как мог, спешил он на помощь к Лодыженко.
И казалось — в могучем реве воды слышалось одобрение…
XXV
Эльясберг пригласил в контору сторожей и мираба Мусанбекова. Долидзе сообщил ему о том, что вот уже в течение двух часов ему не отвечает ни один телефон.
Вода ровной струей, со скоростью более четырехсот кубометров в секунду, с грохотом неслась, точно в бездну. Кзыл-су вздулась, переливая воды через шпору, А шпора дрожала и выла.
— Нам не отвечают телефоны, ака Мусанбеков.
— Не знам, — ответил тот на ломаном русском языке.
— Но, может быть, это вода испортила все, в том числе и телефоны? — допытывался Долидзе.
— Не знам.
— Так мы же здесь погибнем, как мухи!.. — уже волнуясь, сказал Долидзе.
В.дом вошел Коржиков.
— Прекрасно идет! — восторженно говорил Эльясберг.
— Но вода все разрушила. Мы отрезаны… Ни один телефон не отвечает!
— А сколько раз он портился, когда еще вода не была пущена? — улыбаясь промолвил Эльясберг, испытывавший чувство глубокого удовлетворения — ведь это он преградил путь воде, дал ей такую силу.
Обеспокоенный Долидзе выскочил следом за Мусанбековым и крикнул ему:
— Мусанбеков! Закрывай ворота! Срывай шпору! Там случилось несчастье… Живо!
Мираб бросился к рабочим и сипайчи.
XXVI
В заводском медицинском бараке Кзыл-Юрты Саид-Али пришел в сознание: не раскрывая глаз, он лежал неподвижно, точно труп. Он слышал, как шептались присутствующие, кто-то всхлипывал. Где-то вдали гудела земля под тысячами ног. Он попытался открыть глаза. Но это не так легко было сделать, от бессилия он заскрипел зубами и все же посмотрел вокруг.
Перед ним стоял какой-то черноглазый ребенок и с таким состраданием глядел на него, что он попытался улыбнуться.
Девочка тоже улыбнулась, помахала ручонками и радостно закричала:
— Мамусенька, смотрит! Смотрит!
Саид закрыл глаза. Тяжелая догадка напомнила ему далекие, как в бездну канувшие дни, и от этого у него нестерпимо разболелась голова. Ему вдруг показалось, что он схватил эту девочку на руки, прижал ее к своей раскрытой груди, а она своими ручонками гладила его щеки и, ласкаясь, спрашивала:
— Смотрит?.. Смотрит?..
Когда же девочке ответила Любовь Прохоровна, он с большим усилием снова открыл глаза.
— Пускай постоит! Мне показалось… ручку к груди.
Евгений Викторович положил маленькую и такую тепленькую, живую ручку Тамары под одеяло.
Саид-Али застонал, закрыл глаза, а его дрожащие губы шептали неслышные слова. Он снова потерял сознание. Чудовищный вихрь подхватил Саида вместе с клубами пыли, которые неслись по каналу с первой водой, и понес, понес его над бахчами, ущельями, пустынями…
В тяжелом, бессознательном состоянии оставили его все, кроме озабоченных врачей.
Мать осторожно приложила платочек к своим глазам, держа удивленную дочурку за ту самую ручку, которая только что лежала на груди ее отца.
А Юсуп Алиев потихоньку плакал в углу, стараясь никому не мешать. Ему сообщили о том, что его Назиру, за измену адату, схватили неизвестные бородатые ишаны. Во время паники только и видали, как ее закутали в черную материю и усадили на арбу. Какие-то юноши-комсомольцы с возмущением бросились к арбе. Люди услышали крик, рыдание. А толпа все напирала, кричала… Юсуп-бай плакал, эту весть он воспринял как гибель своей дочери.
Из распределителя сообщили, что вода упала до нуля и совсем перестала течь. Постепенно угасал бурно начавшийся день, и только отзвуки шума разносились по Голодной степи. Близился вечер.