Страница 87 из 171
КНИГА ВТОРАЯ
Часть пятая
МЕНИНГ КУЗЫМ[41]
I
Газета «Голодная степь» напечатала речь Гафура Ходжаева, произнесенную на внеочередном пленуме обкома партии. Передовая статья в связи с этой речью напоминала о необходимости усилить бдительность на новостройках.
Редактор подчеркнул две строчки из речи, а в типографии их набрали курсивом, и они прозвучали как предупреждение:
«Органы РКИ вскроют все злоупотребления, а пролетарский суд по заслугам оценит вредительскую деятельность чужих нам людей и на строительстве в Голодной степи…»
Если бы эти строки не были настойчиво подчеркнуты, они не были бы оторваны от общего направления речи, призывавшей РКИ усилить борьбу с вредительством.
Следом за газетой «Голодная степь» и периферийные газеты сообщили о «шумном процессе», который должен вскоре состояться:
«РКИ передает следственным органам дело о строительстве в Голодной степи. В деле выявлены элементы экономических злоупотреблений антисоветского характера…»
Некоторые редакции периферийных газет спокойно отнеслись к этому сообщению, хотя на самом деле такой поворот в освоении Голодной степи не только удивлял, но и неприятно поражал широкие круги общественности. Эти газетные сообщения насторожили людей, и они почти не обращали внимания на торопливые уверения какого-то редактора, доказывавшего, что об этом «давно было известно»… Будущего процесса все ожидали с тревогой.
Саид-Али после выздоровления поехал в Чадак, читал там газеты и с замиранием сердца ждал, что же будет дальше. Еще в больнице ему сообщили о том, что он находится на положении подсудимого. Ему предложили не выезжать за пределы Ферганской долины, и поэтому он приехал в родной дом, угнетаемый думами, запоздалыми решениями и материнскими слезами. В газетах он встречал и свои фотографии, о существовании которых совсем не знал. Вот он, расплывшись в улыбке, сидит в роскошной автомашине, а рядом с ним искусно вмонтирован портрет Любови Прохоровны под тенью широкополой шляпы. Под снимком, как текст к иллюстрации, выдержка из телефонограммы:
«Не шокируют ли вас такие поездки… в авто. Жду вашего визита. Л. П.»
Одна за другой появились эта и другие фотографии, воскрешая давно умершее и, может быть, никому не нужное. Брошенная им когда-то фраза об уборной возле больницы тоже нашла себе местечко в иллюстрированном приложении к «Восточному голосу». Целой серией промелькнули фотоснимки катастроф, будто кто-то тешил себя, систематически помещая в газете сообщения об этих давно пережитых несчастьях: Кампыр-Рават, разбитая машина, выписанные из центра рабочие в вагонах, фельетон «Туда и обратно» — все вспоминалось, вставало перед глазами и терзало душу.
Пробовал он вместе с матерью и старым Файзулой ухаживать за виноградником. Неожиданно нагрянула ранняя весна и покрыла почками зеленые растения. Надо было заменить подпорки, подвязать новым шпагатом лозы и срезать ненужные старые стебли. Малое это утешение непоседливому начальнику такого строительства, но все же утешение, чтобы забыться хотя бы на миг. Только бы забыться и не страдать от кошмарных снов…
«Неужто и молодость моя уже прошла?» — горько подумал он.
Должны были судить вредителей, орудовавших на одном из крупнейших строительств первой пятилетки. Несколько инженеров до решения суда были взяты под стражу. Преображенский исчез, оставив в горах автомашину, на которой бежал из степи в этот тревожный день. Судебные органы называли его фамилию в числе главных преступников-вредителей. Саид-Али находился на свободе. Хотя, правда, его вежливо предупредили о невыезде, но дехкане колхозов и рабочие заводов, зная его честную, самоотверженную работу в Голодной степи, поручились за него. Рабочие и дехкане также отстояли и Синявина, чтобы под его руководством закончить облицовку туннеля. Мациевский продолжал возглавлять строительный отдел и, не теряя ни секунды, взялся за ликвидацию разрушений, причиненных во время неудачного пробного пуска воды.
Так начиналась еще одна весна в разбуженной Голодной степи.
II
Однажды утром Саида пригласили к председателю кишлачного совета. Для него это было неожиданностью, — в течение четырех месяцев, которые он прожил здесь после больницы, его никто не беспокоил. Ежедневные ожидания чего-то, горькие предположения настолько взвинтили ему нервы, что обычное приглашение к председателю кишлачного совета заставило его насторожиться.
Это не был страх. Больше того, что пережито и вычитано в газетах, он не узнает. Но нервная система отказывалась быть такой послушной, как прежде.
Соседи провожали осунувшегося Саида печальными взглядами. Хотя он все так же гордо и независимо ходил по кишлаку, жители Чадака видели — это не тот Саид. Когда-то его имя с глубоким уважением произносили в кишлаках, а сейчас он идет в обвисшем, просторном костюме. И бодрость у него какая-то неестественная…
Председатель встал навстречу Саиду, в глазах которого промелькнула тень радости, благодарности. Значит, он еще живет в сердцах, значит, люди понимают меру его вины и на смерть не осуждают. Они одобрительно глядели на его простую обувь, как на свидетельство сближения инженера с трудящимися дехканами.
— Аманмы, Саид-ака, — поздоровался с ним председатель. — Вас побеспокоили по незначительному делу. Намаджанские следственные органы распорядились, чтобы вы ежедневно являлись к следователю.
— Это для чего еще? Следователи имели возможность допросить меня.
— Я не берусь объяснить это вам, но, наверное, чтобы вы были у них на виду. Есть данные, что бывший заведующий отделом снабжения и помбух после встречи с каким-то посетителем сбежали из допра.
Саида еще больше взволновало это известие. Арест фаворитов Преображенского казался ему единственным спасением. Они были бы хорошими свидетелями на суде. Их побег снова скрывал следы злоупотреблений, тяжким бременем давивших на Саида.
— Сбежали! — едва промолвил Саид, чтобы не стоять молча в такую ответственную минуту.
— Вы уж, пожалуйста, распишитесь вот здесь, что вам сообщили, и поступайте как вам заблагорассудится, — услыхал в ответ Саид-Али прямой намек на то, что, мол, можешь либо идти в Намаджан, либо положиться на неприступность чадакских гор и ущелий да на верность соседей адату.
— Я сегодня же выеду в Намаджан, — ответил инженер Мухтаров, чувствуя, как ему стало стыдно и за подобное сочувствие и за свой поношенный костюм. Неужели он так пал, что ему можно скрыться в Чадаке? Нет! Он как был коммунистом, так им и остался. Он слишком много пережил за эти четыре года, чтобы вот так, не уважая себя, без возмущения выслушивать явные намеки председателя.
Председатель виновато поднялся из-за стола и, смущенно пробежав глазами по бумаге, где расписался Саид, пролепетал:
— Хоп, хоп! Майли! Хоп!..
III
С последним зимним дождем в Намаджане началась весна. Робкие облачка, покропив землю, поплыли к горам, предоставив солнцу согревать проснувшуюся жизнь.
На островке обновляли, подчищали, красили строения, чайханы.
Евгений Викторович не раз прохаживался по пустынным дорожкам зеленого парка. Беспокойная зима отобрала много сил у врача, измотала его, но от этого он стал легче на подъем. Нервозность сделала его более подвижным, хотя и менее внимательным к Любови Прохоровне.
На его груди, как звезда, горел орден Трудового Красного Знамени. Еще не смятая полоска огненного шелка вокруг ордена своей яркостью привлекала внимание непривычных глаз.
Любовь Прохоровна гордилась орденом больше, чем ее муж. Пошла уже вторая неделя, как Женя получил орден, а она ежедневно, как великий праздник, переживала это событие. С каким-то болезненным чувством старательно массировала молодая женщина чуть заметные морщинки на лбу. Они ей были теперь совсем некстати.