Страница 78 из 171
И вдруг — вода!
Ее дадут на этих днях. Хотя только покажут ее, но уже и это наполнит людей верой и даст возможность переждать зиму.
Порой среди людей ходили слухи, что в эту пятницу дадут воду навсегда. Но из обители продолжали раздаваться проклятия по адресу Голодной степи, бередившие еще свежие душевные раны у мусульман, искавших в степи лучшей доли.
По степи, точно марево, ходили слухи о том, что обитель организовала поход к главному арыку в Голодной степи. Говорили также, что только одни ишаны и муллы вернулись обратно в обитель, ибо правоверные разбрелись по строительству и потом по новому каналу возвращались в степь, а оттуда тайком в свои далекие кишлаки. Там между зелеными посадками журчала обильная вода, а хлопоты обители оставались только в воспоминаниях правоверных.
Были и такие, что, вернувшись домой, направлялись в кишлачный совет и торжественно заявляли:
— Записывайте! Я тоже еду в Голодную степь! У меня есть семья… земли…
Ходжентцы, жившие в Кзыл-Юрте, были очень удивлены, когда однажды утром уже забытый ими голос суфи прорезал предутренний тихий сон в кишлаке. Даже собаки так отвыкли от этого призыва, что после первого же «аллагу акбар» сердито залаяли, завыли.
— Эльхамду лилла! Бисмилла! — забормотали в шатрах старики и по одному, по два стали выбираться во двор. Десятками шли люди на призыв первого суфи.
Имам-да-мулла Исенджан сидел на войлоке в огромном шатре, разбитом вчера вечером на краю кишлака. Эта импровизированная мечеть была первой в степи на двести с лишним новых кишлаков, разбросанных по недавней пустыне. Люди селились здесь, обжигая свои босые ноги накаленной пылью, как на поду печи. У истомленных ужасной духотой землеустроителей от нестерпимой жары текла кровь из носа. Они работали по ночам, благоустраивая кишлаки. За сотни километров привозили в бурдюках теплую воду в лагеря, и по капле, как драгоценное лекарство, давали ее людям. Здесь было не до молитв, не до мечетей.
И вдруг мечеть появилась в Кзыл-Юрте. Многим старикам это понравилось, им казалось, будто здесь стало как-то оживленнее. В долине Голодной степи люди проснулись на заре и с удивлением прислушивались к монотонному воплю суфи. Нашлись и Такие, что взволнованно вторили ему вполголоса:
— Ллоиллага, Мухаммадан-рассул алла.
Старик Исенджан выполнял обязанности имама без вдохновенья. Не ему, почтенному арык-аксакалу, становиться теперь перед богомольцами на колени и громко читать по пять раз в день старые молитвы. Исенджан стал привыкать к новым каналам, и, видимо, должность, выдуманная для него в обители, тяготила его.
— В кишлаке надо строить мечеть! — после первой молитвы сообщил дехканам Исенджан. — Обитель святейшего Дыхана поможет молитвой и деньгами, а правоверные должны послужить этому делу трудом, верой.
— Бисмилла!..
Руководители строительства нового завода пришли в замешательство. Никто не знал, как себя вести, если дехкане начнут строить рядом с заводом мечеть.
Инженер Данилко спорил со своей дочерью Марусей. Раскрасневшись, она требовала от отца, чтобы тот запретил строить молитвенный дом возле хлопкоочистительного завода и прогнал бы Исенджана с его опостылевшим шатром.
— Марюточка, нельзя же так! Это тебе не с комсомольцами иметь дело, а со старым, темным кишлаком, с азиатами…
— С азиатами! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты выбросил из своего лексикона вот этих «азиатов». Мне просто непонятно: человек учился, считает себя культурным, а выражается, как… как последний арбакеш.
— Да не все ли равно: узбеки, мусульмане, азиаты?
— Не все равно! А все ли равно, что ты «хохол» или украинец? А этого шатра чтоб не было! Ты же тут хозяин?
Инженер уважал и пыл и современные мысли своей единственной дочери. Даже сам когда-то в Мариуполе предложил ей вступить в комсомол. И теперь был рад проявлению в ней такой самостоятельности.
— Я поговорю с ними… с твоими мусульманами. У меня об этом нет никаких указаний.
— Позвони в управление. Это же дикость: завод — и рядом с ним у колхозов будет своя мечеть. Ты понимаешь, что мы идем к бесклассовому обществу. А тут тебе мечеть, мулла. Разве для этого Ленин бросил лозунг…
— Ну, пошла агитировать! Да я уже слыхал о твоем бесклассовом обществе, а вот о том, разрешил бы Ленин кзылюртовцам мечеть…
— Папа, не смей оскорблять память! Ты ничего не понимаешь в политике, — сказала Маруся и надула губки.
Данилко махнул рукой и снова принялся рассматривать чертежи маслофильтровального цеха. Но Маруся не унималась.
— Так как же будет с мечетью? — снова наседала она на отца.
Сотрудники строительной конторы переглядывались между собой и потихоньку усмехались. Многие из них по меньшей мере прогнали бы ее отсюда, чтобы не мешала им работать. Не детского ума это дело. Своих родителей они так не поучали.
— С мечетью? — поднял глаза Данилко и улыбаясь ответил: — Она отделена от государства.
Все присутствующие, сидевшие за столами (а среди них были и бывшие офицеры анненковской армии, теперь канцелярские служащие и техники в самых глухих уголках Узбекистана) громко захохотали.
А во дворе шло строительство советского завода, который каждым движением шкива, дрожанием приводного ремня будет вызывать у некоторых из них, может быть, и слезы злости.
Смущенный отец поднялся из-за стола и потянулся к телефону. Все сидевшие в канцелярии замерли, желая услышать, какое же будет принято решение по такому, казалось бы, пустому делу.
Телефонисты разыскивают начальство. Раздается звонок телефона, и Данилко прикладывает трубку к уху. Ему хочется бросить все это и скорее управиться со своими делами. Но встревоженная и сердитая его единственная дочь стоит и, укоризненно глядя на него, требует ответа. Из Намаджана отвечает Храпков, который не понимает, почему это заместитель строительства должен знать о каких-то пустяках.
— Тогда обратитесь к Лодыженко, если вам нечего больше делать, — услыхал напоследок Данилко и выпустил из рук трубку.
— Ага. Хорошо, хорошо… Спасибо! — услышала дочь. — Ну что же, революционерка? — улыбаясь промолвил инженер, вешая трубку. — Мы не можем вмешиваться в личные дела колхозников. Узбеки — люди темпераментные. Тут как раз очень кстати отделение церкви от строителей.
Маруся хлопнула дверью конторы, и только дома припала к обессилевшей от духоты матери и расплакалась, жалуясь ей.
— Да это пройдет, — утешала мать свою дочь, не совсем понимая, в чем дело.
Только шум стройки как-то успокаивал и приглушал боль от оскорбления, нанесенного молодому восприимчивому сердцу.
XV
— Ну вот, видите, Евгений Викторович! Вас назначили заместителем именно тогда, когда на строительстве случилось все это… Удивляюсь, право, удивляюсь. У вас, кажется, и ум не из обрезков, а все же… Ну, какая цена вашему заместительству, если касса и бухгалтерия опечатаны сургучом? Когда сотрудники Штейна вмешиваются в распорядок вашего приема в кабинете и арестовывают шоферов?
Евгений Викторович считал замечания Преображенского основательными, чувствовал тяжесть своего положения, но, рассуждая искренне, никак не мог понять, почему все это так трогает инженера. Он смотрел на часы, которые должны были сию минуту возвестить ему начало рабочего дня.
Любовь Прохоровна еще не выходила, и Преображенскому открыла дверь Мария, управившись с капризной девочкой. Что Преображенскому тут нужно?
— Я вас понимаю, Виталий Нестерович. Вам тяжело… за строительство, конечно, — сочувственно сказал Храпков.
— Больно.
— Но вашего-то шофера все же отпустили! А какой у вас влиятельный секретарь! Достаточно было вам послать его со своим протестом… Ну, а послезавтра мы дадим первую воду.
— Дадите? — закричал со злостью Преображенский. — Какая идиотская выдумка! Электричества нег, механизмы шлюзовых ворот не работают, приходится все регулировать вручную… А как вы его отрегулируете, если от главного сооружения, до центрального распределителя на сорок шесть километров протянулись степь и горы? Строительство Майли-сайской плотины не закончено.