Роман межгорья

— Они повели к голове канала толпу верующих с кораном. Ну конечно… и их сагитировали там принять участие в празднике пуска воды. Это какое-то стадо дураков, а не политики, — сказал с раздражением Преображенский. Потом он встал напротив корреспондента, помолчал минуту, будто взвешивая, не осмеливаясь что-то высказать ему. Наконец он тряхнул головой, отвернулся и отошел.

— Инженер, вы хотели мне что-то сказать? — долетел до Преображенского вопрос, в котором чувствовались нотки приказа. — Не стоит так нервничать: как инженер и начальник отдела вы сделали все. У Мухтарова нет оснований обвинять вас в нелояльном отношении к строительству. Если вас беспокоит именно это…

— Да перестаньте! Все это значительно сложнее, куда сложнее… Каждая мина… Да разве только мина? Слово «вредительство» стало ходячим на строительстве. Узбеки превратили его в бранное слово «вердитла», а нашего брата, европейца, называют если не «шайтаном», «неверным», то «вердитла»…

Преображенский оборвал фразу, услыхав характерный скрип дверной ручки. Но Молокан так стремительно распахнул дверь, что, наверное, понял, о чем шла речь.

— Прошу извинения, Виталий Нестерович, но у меня неотложное дело, — заговорил он, встав на пороге.

— Что такое? У вас, товарищ Молокан, удивительная манера находить неотложные дела… Ну, давайте, что там такое?

По тому, как инженер нервно бросил недокуренную папиросу прямо под ноги Молокану, тот понял, что помешал беседе этих двух до удивления неразлучных людей. И он улыбнулся как-то слегка, не то презрительно, не то с торжеством, медленно наклоняясь, чтобы поднять недокуренную папиросу Преображенского.

— Срочная телефонограмма от Мухтарова. В пятницу будет пробный пуск воды. Но это все юрында, тут… — И Молокан замялся. Преображенскому уже давно бросилось в глаза, что Молокан как-то неестественно, словно нарочно, говорит это слово «юрында».

— Ну? — поторапливал он секретаря, почувствовав, что за молокановским «тут» кроется нечто более значительное. Молокан посмотрел на корреспондента: удобно ли, мол, при нем говорить. Преображенский без колебания утвердительно кивнул головой, разрешая секретарю говорить обо всем. А он вытянул голову вперед, предостерегающе приложил палец к губам и, пронизывающе вглядываясь в обоих, сообщил:

— Вашего шофера вызвал к себе Август Штейн!..

— Моего шофера? — переспросил Преображенский, хватаясь за телефонную трубку. Он не мог скрыть своего испуга от наблюдательного Молокана.

— Не надо звонить! — крикнул Молокан. — Может, какая-то юрында. Разрешите мне пойти и от вашего имени выяснить…

Рука Преображенского замерла на телефоне. У него от напряжения разболелась голова. Он, наверное, держит себя не совсем пристойно. Больше выдержки!.. Затем он медленно повернул голову в сторону своего секретаря, который с угодливой миной подошел к нему и подал телефонограмму начальника строительства.

— Хорошо! Пойдите выясните. Если что-то серьезное… сообщите мне по телефону… — произнес он немного смущенно, а потом, вполне овладев собой, добавил: — Я и сам приду к Штейну. Идите! Да не забудьте позвонить… Погодите: заготовьте приказ инженеру… Кто у нас там есть из инженеров для поручений? Инженеру Эльясбергу в пятницу быть на главном сооружении канала и обеспечить напор воды. Надо с вечера поставить надежную сипайную шпору…

— Понятно, Виталий Нестерович, приказ Эльясбергу передам… Так я махну к Штейну.

Корреспондент, закрыв свою папку с бумагами, вышел из-за стола.

— Что за человек этот секретарь? — спросил он вполголоса.

— А то, что видите. Больше ничего.

— Почему же он так предостерегал нас, приложив палец к губам? Ведь… его можно отдать, как…. вредителя! Вы думали об этом?

— Но Молокан, во всяком случае, меньше всего пригоден для той роли, которую вы ему прочите… Да и вообще… чего стоят все эти вредительские планы на строительстве, если коммунизм в лице, скажем, Лодыженко организует… рабочие массы? Вредить вот здесь, в аппарате, стремиться перерасходовать смету то ли руками Молокана, то ли кого-нибудь другого — всему этому грош цена. Лодыженко сумел собрать бедноту со всего Узбекистана и поселить ее в Голодной степи. Они уже заканчивают строительство. А ишаны и обительские идиоты продолжают агитировать в кишлаках среди тех, что и без этого не пойдут в степь. Да сами же колхозники выгонят их отсюда. Ни в одном кишлаке в степи нет мечети и с минарета не звучат божественные призывы. Бойкот, организованный в кишлаках, сослужил службу Мухтарову и Лодыженко. При чем же здесь серенький человечек — Молокан?!

— Но ведь и вы руководите делами?

— Достаточно с меня подозрений! Меня, а не Молокана какой-нибудь Лодыженко не сегодня-завтра схватит за горло…

— Что делает на строительстве Исенджан?

— Видите что: с главного сооружения канала принес от Мухтарова распоряжение о празднике, — сказал Преображенский и снял пиджак. — Мне кажется, что старик увлекся строительством в Голодной степи. Его следовало бы прикрепить к кишлаку, построить для него мечеть, хотя бы, скажем, в Кзыл-Юрте.

— Стройте, деньги небольшие! — И высокий, сухой мужчина направился к столу. — Так в пятницу? — спросил он, не оборачиваясь.

— В пятницу, — ответил Преображенский.

В кабинет вошел Лодыженко, а за ним инженер Тяжелое.

Первое впечатление у Лодыженко было такое, что здесь только что выгоняли мух и поэтому еще не улеглась поднятая пыль. Корреспондент сел за свой стол, заваленный газетами на разных языках, и зажег недокуренную сигару.

Он так примелькался сотрудникам строительства, что на него не обращали внимания даже при решении важных дел. Корреспондентский мандат, да к тому же и от «профсоюзной» печати, оберегал его от всяких неприятностей, и он… читал.

— Виталий Нестерович! — обратился Тяжелое к Преображенскому, здороваясь с ним за руку и не снимая шляпы, сделанной из капюшона плаща. — Товарищ Лодыженко говорит, что на Майли-сайскую систему тоже будет дана пробная вода. Я руководствуюсь пока что вашим распоряжением, а вот…

— А разве я знаю… — раздраженно перебил инженера Преображенский, пожав плечами. Потом полез в карман за табаком — он бросил трубку и иногда курил сигары корреспондента… — Не знаю… — процедил он сквозь зубы, поглядывая на Лодыженко, облокотившегося на стол. — Может быть, у товарища Лодыженко есть последний приказ начальства? — Он всегда подчеркивал слово «начальство» и никогда в третьем лице не называл Саида по фамилии или по должности. — Мне начальство вот как приказало, — и подал телефонограмму Саида. — А впрочем, — спохватился Преображенский, — у товарища Лодыженко есть основания для такого решения. Если вода нужна центральному району, так почему же не дать ее и майлисайцам?

— Но ведь там еще не забетонирована вся дамба. Если прорвет ее, то погибнет вся система.

— Ну отчего же — «вся система»? — засмеялся Преображенский. — Дамбу восстановить не тяжело, но зачем же ее портить, если воду можно дать только до первого нуля в показателе распределителя.

Тяжелов покачал головой и отошел. Он был молод годами, но еще более молод как инженер. Даже несложные вопросы он решал только самолично. На его участке давно бы уже были закончены работы, если бы не эта дамба, в которую вложили более двухсот тысяч рублей, чтобы подать воду через ущелье, соединявшее центральный распределитель с Майли-сайской системой. Но одетые в бетон лёссовые берега плотины-канала, перегруженные водой, могут легко испортиться. Тогда вода хлынет по ущелью и ударит по Майли-сайскому распределителю. Предусмотренные проектом предохранительные средства предполагалось строить в последнюю очередь, Это и беспокоило молодого инженера.

XIV

Жизнь в Голодной степи забурлила еще сильнее. Упавшие духом дехкане ожили, услыхав о том, что скоро в степь пустят воду. Некоторые уже подумывали было о возвращении к своим старым очагам, а были и такие, что ночью поднимались и уходили.