Роман межгорья

Привыкшие к покорности, дехкане только взглядами могли повторить за ним это «майли».

III

Лодыженко шел по извилистой улице между дувалами вместе с несколькими активистами, возмущавшимися болтовней исполкомовца. Чувствуя доверие к ним, он спросил:

— Кому нужно подобное словоблудие Азизбекбаева. Меня интересует… почему вы узбекскую женщину держите взаперти? Боитесь, что кто-то украдет или… Ведь женщина — человек, ей тоже хочется людей повидать, да и себя показать… Или они у вас какие-то неуклюжие, некрасивые, прошу извинить меня?..

Мираб-баши посмотрел на Лодыженко и с достоинством ответил:

— Так издавна повелось: приезжали царские чиновники, жандармы и расспрашивали только об этом… А кроме того, Азизбекбаев — человек испорченный, извините, хотя, кажется, и записался в коммунисты… это — странный случай. У нас не верят в искренность его партийности. Но лучших пока что очень мало.

Юсуп-Ахмат Алиев нанизывал слова, как ожерелье на нитку. Лодыженко снова подумал о том, как разумно поступил мираб, пригласив его к себе «на беседу»: говорить он, как видно, умел хорошо.

Открывая калитку, Лодыженко готов был произнести властное «пошт», чтобы предупредить женщин о своем появлении. Но странно, почему сам хозяин не делал этого? Лодыженко нарочно говорил громче, вызывая едва заметную улыбку мираба.

Лодыженко чуть не ахнул, переступив порог, — это был обыкновенный узбекский дом с нишами, коврами, чилимом, но передняя стенка комнаты была увешана образцами старинной резьбы и какими-то изречениями.

— Что это за письменность? — остановившись, спросил Лодыженко. — Простите, что…

— О, пожалуйста! Это действительно старинное письмо. Начиная от двери, там написано: «Не противься злу». А дальше…

— Не противься злу? Да это же…

— Высказывание Толстого, — так же спокойно ответил мираб, сбрасывая шелковый чапан без подкладки и снимая с головы чалму, изрядно тронутую временем. Почтение, которое вызывал в нем этот человек, заставило Лодыженко пожалеть о том, что, войдя в комнату, он не поздоровался, как этого требовали обычаи страны. Только теперь он заметил пожелтевшие корешки книг, размещенных вдоль стены.

— Это ваши книги? — садясь, произнес он, сам того не желая, таким тоном, будто поймал мираба на месте преступления. «Кто же притащил их сюда целые кипы?» — мысленно спрашивал он себя и тут же поражался: «Да ты гляди, какая у этого мираба библиотека!» Лодыженко был в восторге. Его уважение к Юсупу все росло.

— В этом только и радость моя, — произнес Юсуп и тут же крикнул: — Гулям-бай!

В комнату вошел мальчик лет десяти. Он был без косички, и это поразило Лодыженко больше, чем наличие библиотеки в глиняном узбекском доме.

— Ты покажи товарищу книги, а я выйду. Потом придете чай пить, — сказал Юсуп и быстро вышел.

Лодыженко получил доступ к книгам хозяина. Он бросился к первой же полке и, не выбирая, вытащил первый попавшийся ему том.

Его сразу же охватило разочарование и досада на себя за незнание языка. Он глядел на пестрые титульные страницы, казавшиеся ему такими же загадочными, как и сам хозяин дома.

Среди кучи газет, лежавших в углу, он заметил несколько экземпляров брошюр, изданных после революции. А остальные, будто шелковой, как снег, чалмой, были старательно покрыты тем, что хочется стереть из жизни: «Аллагу акбар. Аллагу акбар».

Старательно разбирая узбекское письмо (в арабском начертании), Лодыженко с трудом прочитал на титульных страницах: Фирдоуси, Метерлинк, Достоевский, Низами-Ганджеви, Руссо, Толстой, Навои, Тагор… и другие имена, не часто встречавшиеся ему. Он с еще большим удивлением подошел ко второй, к третьей полке и едва разобрал среди неизвестных ему фамилий имена Абу-Али ибн Сина, Омар ибн аль-Фарид. Какое несметное множество идей заложено в этих книгах и каковы жизненные стремления их владельца!

Лодыженко заметил отдельно лежавшую на столике книжечку нового издания. По всей вероятности, это настольная книга хозяина. Книга была в необычной обложке, разукрашенной цветами. Он напряженно вчитывался в неизвестное ему словосочетание: «Ядгари хур-рият». В верхней части обложки была напечатана длинная фамилия, которую Лодыженко уже не раз слыхал: «Хамза Хаким-заде Ниязи».

— Хамза! — громко повторил он фамилию автора книги.

Мальчик сидел, поджав ноги, и смотрел, как жадно перебирал этот человек отцовские книги, словно торопился выбрать самую нужную и поскорее уйти.

— Пойдемте, отец зовет, — услыхал Лодыженко, едва поняв, о чем говорил ему мальчик.

Вдруг он вспомнил о задании, с которым приехал в Ходжент, и это посещение мираб-баши показалось ему таким странным и забавным.

Кое-кто думает, что, организовав собрание дехкан, прочитав им большущий доклад, можно будет создать не одну артель: они так и побегут наперегонки туда, успевай только протоколы составлять, успокаивая свою совесть. Но здесь очень сердечно поблагодарили за доклад, пригласили на чай да попотчевали развязной галиматьей в поэтической беседке на берегу Сыр-Дарьи, вот и все. Где же эти колхозы, где энтузиасты строительства в Голодной степи, где артели желающих идти заканчивать стройку? Все точно соблазнительный мираж, очаровывающий и многообещающий лишь издали.

Юсуп-Ахмат Алиев стоял, опершись о косяк двери, и кроткой, загадочной улыбкой встречал взволнованного гостя.

Только сейчас понял Лодыженко, что его пригласили на женскую половину и, вопреки заплесневелым грозным запретам адата, покажут ее обитательниц.

Познай вначале сам этот быт, погляди на него собственными глазами, а потом уже бросай крылатые слова, давай обещания…

— Тохта-а! — властно крикнул мираб-баши, да еще и ногой топнул на кого-то в ичкари. Там кто-то кратко, но покорно ответил, а затем все стихло. Хозяин произнес еще несколько слов, не понятых Лодыженко, и снова, приветливо улыбаясь, пригласил:

— Пожалуйста! Вам хотелось поговорить с нашими женщинами. Я предоставляю вам такую возможность, надеясь, что об этом никто не будет знать. Пожалуйста, заходите… — еще раз повторил он, давая дорогу Лодыженко.

На коврах сидели три женщины с открытыми лицами, испуганно глядевшие на Семена. Самая старшая из них, как показалось Семену, враждебно посмотрев на него, тотчас отвернулась и поднялась с ковра. Лодыженко ощутил, что своим присутствием он оскорбил ее. Инстинктивно, будто прося у нее прощения, он перевел взгляд на других женщин.

— Юсуп-бай! Я должна заняться хозяйством, — сказала пожилая женщина так, точно она всю жизнь прожила в подземелье и только сейчас впервые услыхала свой голос.

— Хо-ош! — ответил Юсуп и обернулся к Лодыженко. Он заметил на лице своего гостя выражение не то страха, не то удивления, но так же спокойно и приветливо, как и раньше, представил:

— Моя дочь — Назира-хон, две жены…

Лодыженко скорее почувствовал, чем понял, какая из двух оставшихся женщин дочь и какая — жена; самая старшая из женщин, которая, по всей вероятности, была матерью девушки, сторонясь Лодыженко, уже вышла из ичкари.

К Лодыженко подошла девушка лет пятнадцати — в этом краю она могла считаться совсем взрослой женщиной, — и не успел он молвить ей слово или сделать движение, как она своим пальцем поставила на его лбу точку из священного ила Сыр-Дарьй. Это было выражением самого глубокого почтения к гостю.

А потом она улыбнулась. Улыбнулась чистосердечно, не сдерживая себя, открыв белоснежный ряд мелких девичьих зубов. Затем, будто завершив шутку, она наклонила голову и исподлобья наблюдала, какое произвела впечатление на молодого человека.

Лодыженко растерянно поглядел на хозяина, стоявшего у двери, словно не понимая толком, действительно ли он находится здесь, или это ему только кажется. Хотелось перешагнуть порог, скрыться. Но долг вежливости…

Так вот она, узбекская женщина!

Молодая жена, ростом немного пониже своей неродной дочери, быстро набросила на голову платок, принесла медный чайник, из которого клубился пар.