Страница 54 из 171
XVIII
Вихрем пронеслись над строительством в Голодной степи правительственные следствия, допросы, составление актов, протоколов. Несколько специальных комиссий подрывников, военных саперов старательно выясняли у строителей, кто закладывал взрывчатку под кампыр-раватской скалой, сколько ее было заложено, кто и какие ставил взрыватели.
Но от всего этого не стало яснее — почему преждевременно взорвались бурки. И у членов каждой комиссии срывалось с уст страшное слово:
«Диверсия!»
Но это слово в протоколы, в акты так и не было занесено. Пророческие слова, сказанные инженером Синявиным: «Эта скала принесет нам беду», — чуть было не обернулись против него самого. Кое-кто пытался обвинить инженера во вредительском замалчивании опасности. От Синявина требовали объяснений, ему задавали зловещие вопросы.
Наконец пришли к выводу — самовоспламенение. Синявин считал, что подмытая потоками воды, потрескавшаяся скала сама начала оседать от взрывов на соседних участках работ. В этот день оседание усилилось. Под давлением оседавшей скалы поднялась температура в месте заряда, наполненном несколькими тоннами взрывчатки, и поэтому произошел взрыв…
Много детей после этого взрыва осталось сиротами. Глиняные дувалы заглушали громкие рыдания, а густые волосяные чиммат скрывали неутешные вдовьи слезы. Из великодушия не спросят руководителей строительства о безвозвратной потере, а советами не уймешь тяжелую сиротскую боль.
В мечетях, в обители ишаны безнаказанно вопили о каре аллаха и цитатами из корана объясняли этот «промысел божий». Они пророчили, что за этим обвалом придет смертельная эпидемия и вавилонское смешение языков. Аллах больше не мог сносить глумления над правоверной мусульманской верой.
А в Голодной степи, несмотря на эти ужасные пророчества, кипела жизнь, продолжалось строительство.
Придавленный горем, но еще более уверенный в правоте своего дела, в больницу приехал начальник строительства. Тяжелые переживания покрыли его лоб морщинами, но не сломили воли. Суровый, молчаливый, около часа он просидел у постели инженера Мациевского, всматриваясь в бледное, обескровленное лицо, будто гипнотизируя больного своим ожиданием.
И он дождался. Впервые за несколько дней Мациевский пришел в сознание. Он открыл глаза и узнал Саида-Али Мухтарова.
Улыбка не появилась на лице инженера, но Мухтаров почувствовал ее. В порыве радости он поцеловал пылающие губы Мациевского и вскочил, не имея сил сдержать бурю чувств.
— Ты будешь жить! Мы еще поборемся! — произнес он, уходя от больного.
За дверью палаты он неожиданно встретился с. Любовью Прохоровной. Почему она здесь в такое время? Ему даже показалось, что она стояла возле двери и прислушивалась, ждала.
Потускневшие глаза Любови Прохоровны вдруг округлились, в них вспыхнули искры нежности, но тут же постепенно угасли, будто потушенные удивлением Мухтарова. В этом удивлении Любовь Прохоровна почувствовала нечто большее, и она испугалась…
Неужели это ненависть? В такое время, в пору тяжелых неудач, бурных волнений он возненавидел ее?
— Саид-Али… Я приехала выразить вам…
— Не надо, Любовь Прохоровна. Мы сами. Нам не нужны сочувствия.
— Погодите!
Но он прошел по коридору мимо нее. А потом все-таки остановился, оглянулся и стал поджидать.
— На строительстве, Саид-Али, у вас нет друзей. Вам завидуют…
Это его только рассмешило. Он подошел к женщине, которая с огромным трудом подыскивала слова для выражения своих чувств, погнавших ее из Намаджана в больницу Голодной степи.
— Я вам благодарна, очень благодарна… За Евгения Викторовича…
— За что именно? — искренне удивился Мухтаров.
— Он председатель конфликтной комиссии.
— Ну и что же, Любовь Прохоровна? Евгений Викторович нынче самый популярный человек на строительстве. У нас тут аварии, катастрофы, увечья, а он лечит, спасает людей! Ему доверяют… За что же тут благодарить?
— Вы этого не поймете, Саид… Мне тяжело быть женой рядового, серого муравья, который копошится где-то в своем уголке, никому не ведомый. Да вы не смейтесь надо мной, пожалейте женщину.
— Итак, благодарю за соболезнование, Любовь Прохоровна. Евгений Викторович, кажется, у себя в кабинете.
Мухтаров взял руку Любови Прохоровны, которую она прижала к груди, свидетельствуя свою искренность, и дружески пожал ее. Он заметил, как вздрогнули нежные губы женщины, как задрожали ее длинные, густые ресницы.
Так и не нашла она слов, чтобы выразить подлинные чувства, толкнувшие ее на это свидание.
Из кабинета выбежал озабоченный, деятельный Евгений Викторович. Он давно уже забыл о своей прилизанной прическе с пробором посередине. Теперь он расчесывал свои черные кудри пятерней. Мухтаров тут же задержал его. Даже взял его за плечи и вернул снова в кабинет.
— На вас, Евгений Викторович, вся надежда! Он пришел в сознание.
— Кто сейчас у него?
— Врач и, кажется, Таисия Трофимовна.
Храпкову почудился в словах Мухтарова какой-то намек.
— Я вам не помешаю? — спросила Любовь Прохоровна, входя в кабинет. Она уже вполне овладела собой и даже сумела выдавить улыбку.
— О, милости просим, Любовь Прохоровна. От вас нет секретов… Таким образом, Евгений Викторович, прошу вас взять Мациевского под свою личную опеку. Он должен жить! Понимаете?
— Боже мой, товарищ Мухтаров. Приложим все силы… Любочка, милая, не мешай нам. Я сейчас освобожусь. Такие дела.
— Хорошо, хорошо. Я посижу. Или лучше подожду тебя на дворе.
Какое-то время она постояла возле двери, мимолетным, даже почти равнодушным взглядом еще раз встретилась с глазами Саида-Али Мухтарова и вышла. В коридоре уже толпились дехкане, женщины, закрытые черными чиммат, с узелками и, наверное, подумала Любовь Прохоровна, со слезами на глазах.
— Но вы должны подписать соглашение тут же. Иначе дело передадим…
— Никуда не надо передавать.
Услыхала это за дверью, обернулась, точно хотела броситься спасать Мухтарова, так припертого ее Женечкой к стенке. Но решительно прошла между людьми и вышла во двор.
XIX
В тот же день, перед открытием широкого совещания строителей, прибыл на стройку второй секретарь обкома КП (б) Уз. Из конторы на центральный участок его привез инженер Преображенский, по дороге рассказав о совещании, о представительстве от рабочих, с особенными подробностями о старике аксакале Исенджане, возглавлявшем представителей рабочих.
— Понимаете, товарищ Щапов: с одной стороны, это будто мусульманский мулла, правоверный аксакал, которому буквально поклоняются все эти «мардыкеры» и «чайрыкеры». А с другой — это прямо-таки патриот строительства! Где среди рабочих появился Исенджан, там не нужны десятники, чтобы следить за дисциплиной.
— Интересно. Очень стар?
— Да, еще и какой старый, — ему под семьдесят лет… Но… право, интересный экспонат.
Лодыженко уже успел собрать актив коммунистов строительства, и Щапов попал на это собрание прямо из автомашины Преображенского. Шестнадцать человек партийного актива обсуждали один вопрос: кого избрать председателем широкого совещания строителей.
Коммунисты предлагали Лодыженко вести совещание. Мухтарову это делать неудобно — он выступает с отчетным докладом. А обсуждаться будет сложный вопрос о кампыр-раватском взрыве, о гибели и увечье стольких рабочих…
Но и Лодыженко, оказывается, по тем же мотивам не следовало председательствовать на этом совещании. И Щапов вдруг спросил:
— А почему бы не избрать председателем совещания инженера Преображенского! Умный и вполне лояльный человек, как мне показалось.