Роман межгорья

— Откуда Вася может знать, что я приеду ночью? — спросил Саид-Али.

— Ага! Да это такой Вася! Как раз он знает. Вася обо всем знает, что творится на строительстве, он же секретарь…

— A-а, ну конечно…

— Я как раз ехал к тебе в Намаджан по поводу этого приказа, — сказал Лодыженко. — Что-то у нас дела идут не так, как нужно.

— Что именно?

— Начальника строительства можно лишь где-нибудь случайно встретить вот здесь, или… или в Чадаке хоть с помощью борзых ищи…

— Ну-ну, давай, давай, я слушаю.

— Саид-Али, нечего обижаться. Строительство стало уже таким огромным, и работа на нем ведется такими темпами, что всякие там… личные дела начальника строительства или секретаря партийной организации вредят работе!

Мухтаров прикрыл дверь и подошел к окну. Рождалось свежее, тихое утро. Лишь где-то вдали скрипели несмазанные колеса арб да разбуженный скрипом ишак оглашал поселок своим воющим мычанием.

— А разве секретарь партийной организации тоже увлекся личными делами? — спросил он Лодыженко.

— Говорю тебе — нечего обижаться. С тобой разговаривает не только секретарь партийной организации, но и друг. В самом деле, кому понадобилось устроить ненужную переброску тысячи рабочих, вагонеток узкоколейки, инструмента? А начальника даже по телефону нигде не найдешь…

— …даже «с помощью борзых», — добавил Саид. — Это правда. Даже всезнайка, как сказал сторож, Вася и тот не нашел. В котором часу ты звонил ко мне? В конторе я был до пяти часов вечера. А потом выехал… Разумеется, не в Чадак. Гафур Ходжаев вызывал к себе секретаря парторганизации строительства. Но его в это время ни по телефону нельзя было разыскать на строительстве, ни… как там у нас это называется?

— Ни с помощью борзых… — примирительно добавил Лодыженко.

— Именно так. И мне самому пришлось срочно выехать в обком партии…

— Партийное руководство у нас на строительстве не имеет постоянного места. Оно — как зять у плохой тещи.

— А начальник строительства, кажется, предлагал партийному руководству кабинет и телефон? — спросил Мухтаров. — Но… видишь ли, секретарь — великий пуританин, боится «обюрократиться» и, вместо того чтобы послушаться совета окончательно увязшего в личных делах начальника строительства, предпочитает ютиться на задворках у плохой тещи.

За это короткое время они, напряженные и изнервничавшиеся, столько наговорили друг другу, что теперь должны были умолкнуть. Мухтаров отошел от окна, снова стал шагать по кабинету. А Лодыженко стоял неподвижно, и его душу терзало раскаяние.

— В Чадаке, товарищ Лодыженко, я не был уже более трех месяцев после происшествия с моей сестрой. Неужели не имел права заехать тогда в Чадак по такому поводу? Наконец, у нас в партии принято всякие принципиальные вопросы, касающиеся поведения коммунистов, обсуждать на партийном собрании. Как член партии, я готов ответить на вопрос: почему я, коммунист, разрешил себе позаботиться о судьбе своей сестры и возвратить ее из обители к матери?

— Саид-Али! Ты меня должен понять, что, упрекая тебя, не это я имел в виду…

— Ты, Семен, сказал то, о чем думал. А думал… по-моему, уж слишком прямолинейно и, если хочешь, бессердечно.

— Да прекрати ты наконец углубляться в такие колючие дебри! Как секретарь я ничего не говорил о твоих личных делах, об этом тебе хорошо известно. А мог бы кое-что сказать… у каждого большевика есть и его личная жизнь, если хочешь, и вот эти сердечные дела. Устав партии никому не запрещает любить, иметь семью. Партия лишь заботится о чистоте и святости этих взаимоотношений, а также о том, чтобы коммунист не забывал о своих основных обязанностях, за выполнение которых он в первую очередь отвечает перед партией и народом!.. Но пойми, Саид-Али, что я… правда, кое-что сгоряча, не по уставным соображениям… Пойми это и… извини. Такая сложилась ситуация, нервы…

В кабинет не вошел, а вскочил, словно подгоняемый псами, инженер Преображенский. Он стал у порога, не отрывая своей руки от дверной ручки, будто пережидая, когда эти двое вдоволь наговорятся, и глядя на них пятнами своих дымчатых очков, скрывавших и его белесые веки, и выражение глаз.

Он все понял. Ему было известно, как настойчиво добивался Лодыженко разговора по телефону с начальником строительства, как попал к Мациевскому, протестовал и злился. Он все это знал и каким-то подобием улыбки старался маскировать чувства, обуревавшие его в этот момент. Наконец, оторвавшись от двери, он приблизился, по пути деловито подобрав с пола смятую копию своего приказа Мациевскому.

— Просто чудесно! Точно по заказу — я вас обоих сам разыскиваю всю ночь. Доброе утро. Не мешаю?

— О нет, наоборот! Мы вас тоже поджидаем еще с рассвета, — ответил Мухтаров.

— Как жаль! А я к вам, товарищ Мухтаров, в Намаджан ездил. Даже доктора Храпкова побеспокоил, думал, может быть, он вас где-нибудь встречал. Кстати: Любовь Прохоровна просила передать вам привет. Она еще болеет, дочь родила! Такое хорошенькое черненькое создание… — Но вдруг Преображенский изменил тон, выпрямился, стал серьезным: — Я, собственно, и предполагал, что происходит нечто странное. Ваша телефонограмма, товарищ Мухтаров, буквально сбила меня с толку.

— Получается, что Мациевского вы перебросили на основании какого-то моего приказа?

Преображенский, вполне владея собой, молча достал из кармана брюк связку ключей на цепочке и, не садясь в кресло, вытащил из среднего ящика стола бумагу.

— Вот, пожалуйста. Я никого не обвиняю. Но прошу и меня понять: как я должен был поступить, получив директиву в такой категорической форме?

— Позвольте, вы ведь говорили со мной около пяти часов вечера по телефону и ни на что не жаловались, а, наоборот, сказали — все в порядке.

— Разумеется, все в порядке, товарищ Мухтаров. Мациевский исключительно оперативно перебросил своих людей на Кампыр-раватскую плотину, несмотря на некоторую нервозность со стороны товарища Лодыженко. Он даже свой скоростной вариант предложил.

Саид-Али пробежал телефонограмму, пожал плечами и передал бумажку Лодыженко.

«Срочно. Инженеру Преображенскому. Получил ваши сводки. Темпы Мациевского диктуют немедленный переход к строительству Кампыр-раватской плотины. То, что вы оттягиваете строительство этого ответственного участка, граничит с преступлением. Под вашу личную ответственность строительный отдел должен принять срочные меры, чтобы строительство плотины было завершено до окончания северного туннеля. Мухтаров».

XI

Выходя из конторы, Саид ощутил какую-то рану в сердце. Еще не так давно рабочая делегация напомнила ему о том, что на строительстве не все в порядке.

«Не думайте, что вам посчастливится получить награду за то, что мы своими костьми устелим дно Кзыл-су», — еще и поныне звучит в его ушах чей-то злой голос.

«Своими костьми…» В самом деле, почему он сам не расследовал каждый несчастный случай? Правда, у него есть помощники. Их сотни. Каждый из них получает заработную плату. Хотя бы это в какой-то степени обязывает их наравне с ним отвечать перед людьми!

И тут же вспомнил одного из своих главных «помощников», который только что так благородно доказывал свою невиновность, совершив очевидную и грубую ошибку…

«Ошибка? А может быть, это и есть вредительство? Использовавшее некоторые неточности в приказе, самое настоящее вредительство!..»

В его воображении, как живой, стоит в своей угодливой позе Преображенский, подающий ему эту злополучную телефонограмму. Может, следовало бы крикнуть ему прямо в рыжую морду: «Вы больше не начальник строительного отдела! Я не нуждаюсь в вас…» «Ведь имел же я, в самом деле, право так сказать? Так почему же не сказал и сразу не снял его с работы в отделе?» — почти вслух подумал он, уже садясь в машину. Но нужно быть спокойным и рассудительным. Не надо действовать сгоряча, поддаваясь минутному настроению. Преображенский — беспартийный «спец», может быть, даже и совсем аполитичный… Как мало у нас людей! Сотни инженеров, техников работают, а за строительство перед страной должны отвечать Саид-Али, Лодыженко, Каримбаев. Они обязаны заботиться о Голодной степи, о людях, которые оставили свое хозяйство, семью и пришли… чтобы взять за горло его, Саида, потому что завхоз не каждую неделю варит плов.