Страница 35 из 171
Недаром Саид-Али Мухтаров, еще будучи студентом в Ленинграде, исполнением именно этого концерта заслужил себе право быть вольнослушателем консерватории…
Любовь Прохоровна при первых же звуках скрипки невольно обернулась и застыла в напряженной позе. Обеими руками она схватилась за подоконник, будто боялась, что может сорваться и упасть на колени перед песней любви, перед скрипкой или, может быть, и перед скрипачом.
Когда же к скрипке так неожиданно присоединился лирический аккомпанемент пианино, женщина не выдержала. Она бессильно опустилась в кресло, не скрывая от присутствующих лица, увлажненного теплыми слезами. Слезы — это ее собственность, как и сердце, как и дитя в утробе, которое она уже так пылко любит…
Скрипка умолкла. Но Саид держал ее в том же положении. Лишь когда Синявин коснулся в последний раз клавишей и последняя нота постепенно затихла, как вечернее дыхание ветерка, Саид положил инструмент. Взволнованные слушатели даже забыли поблагодарить его аплодисментами.
Саид-Али, положив скрипку в футляр и осторожно поставив его около портрета, обернулся к присутствующим, которые теперь осыпали его комплиментами. Взлохмаченный, вспотевший, исполненный воодушевления, Синявин пробился к скрипачу, молча обнял своими огромными руками и поцеловал в губы.
— В вопросе о нациях я, Саид-Али, еще разберусь, обязательно разберусь. А вот вопрос о дружбе, о большой человеческой дружбе, которую вы мне предлагали, я уже решил!.. Как же вы чудесно играете, мой дорогой товарищ Мухтаров…
Заскрипело кресло. Саид-Али чувствительно реагировал на каждый звук, доносившийся оттуда, и резко обернулся. Любовь Прохоровна поднялась и подала ему руку. Саид-Али почувствовал в этом рукопожатии и искреннюю благодарность, и признание большой вины перед ним.
Торопливо попрощавшись с остальными, он направился к выходу. Храпков оценил тактичность гостя, который, заметив волнение хозяйки дома, быстро удалился, чтобы дать ей покой.
Саид вышел со двора вместе с Синявиным и Касимовым. Он молча слушал, как они продолжали расхваливать его игру. На первом же углу он сердечно попрощался с ними и исчез в ночной мгле.
Намаджан давно уже спал.
Х
Первый этап подготовки к строительству в Голодной степи, этап дискуссий, предположений закончился. Наступила пауза. Не верившие в строительство отмечали, что газеты стали меньше писать о нем, а энтузиастов длительное молчание начинало волновать — они ожидали перехода от слов к делу. А тут еще передачи зарубежных радиостанций, разговоры о концессиях, слухи, пускаемые враждебными элементами!
Мухтаров и Лодыженко, посоветовавшись в обкоме, подготовили большой доклад о решениях Четырнадцатого съезда партии — индустриализировать свою страну собственными силами и средствами, сделать невозможной кабальную зависимость от капиталистических государств.
Саид-Али с большим подъемом прочитал этот доклад на митинге трудящихся в Намаджане. В течение двух часов они вместе с Лодыженко отвечали затем на сотни вопросов о Голодной степи и английских концессиях. Оба даже охрипли, но остались довольны результатами своих выступлений.
— Это то, что мы должны были сделать уже давно, Саид-Али. Люди нервничают, слушая всякие небылицы.
— Да. О нас думают, как о каких-то авантюристах, проходимцах… Поэтому мне кажется, что тебе нужно все технические вопросы передать Мациевскому, а самому засучив рукава взяться за самое основное — за работу с людьми. Намаджан, Уч-Каргал да и Караташ снова будут нашими…
— А как ты, Саид, смотришь на то, чтобы Мациевского, Каримбаева и еще нескольких человек принять в партию? У нас даже партийная организация, так сказать, центрального штаба состоит всего из нескольких членов партии и одного кандидата. А нужно, чтобы на каждом участке было хотя бы по одному партийцу.
Мухтаров оживился.
— О, такой разговор мне по душе! Потому что без этого — нас тут и куры заклюют. Что нужно для того, чтобы принять еще несколько человек?
— Рекомендации. Каримбаев — рабочий, с ним легче. В Уч-Каргале есть еще двое рабочих — один ведает инструментальным складом и второй в изыскательской группе… А вот Мациевский, он интеллигент…
— Ну так что же! Я дам Мациевскому рекомендацию. Ты дашь… Он инженер, энергичный работник, честный советский человек. Поезжай к железнодорожникам на узел, поговори с ними, посоветуйся в обкоме… Мациевский у нас работает на изысканиях. Ему можно будет поручить еще и уч-каргальскую контору…
Касимов повез в центр протоколы и выводы комиссии. Через несколько дней туда же вызвали и Мухтарова. А оттуда он поехал в Москву. Окончательного решения союзного ЦИК ждали со дня на день.
В намаджанской конторе инженер Синявин набирал рабочих и следил за проектированием. Преображенский весьма старательно, даже с вдохновением, стал помогать Синявину, и тот охотно принял эту энергичную помощь. Квалифицированный инженер рвется в бой — зачем же держать его в простое?!
Когда Мухтаров вернулся из Москвы и зашел в кон-гору, он застал там Преображенского, одетого в рабочий комбинезон. Тот напористо и по-деловому отчитывал техника, только что вернувшегося из Голодной степи.
— Ну, что вы привезли? У инженера Мациевского есть все нивелировочные данные, касающиеся левого крыла степи вплоть до подножия гор. Вас же за этим и посылали. А вы что привезли?
— Продольный разрез будущей трассы, товарищ Преображенский.
— Да знаете ли вы, или я, иль кто-нибудь другой, где будет проходить эта трасса? «Продольный разрез будущей…» Сегодня же поезжайте еще раз… А, товарищ Мухтаров, здравствуйте. С приездом вас… Мы вот здесь гадаем с техником, где будет проходить трасса магистрального канала, и немного поспорили.
— Слыхал. Правильно говорите, товарищ Преображенский.
В нерабочие часы Преображенский сильно скучал в Намаджане. Жил он в гостинице один, не требовал квартиры, не привозил из Ташкента на постоянное местожительство жену. Соня приезжала на свидание с мужем. Обычно останавливалась она в Намаджане у Храпковых, а к мужу лишь наведывалась во время работы. Однажды она остановилась и в гостинице, ибо намеревалась уговорить своего мужа сопровождать ее до Самарканда на экскурсионную прогулку; одна она не отваживалась ехать. В начале весны она приезжала навестить свою сестру Любовь Прохоровну, которая уже была в положении. После этого визита отношения Преображенских и Храпковых, до сих пор «официально родственные», стали более близкими. Любовь Прохоровна так и подумала, что Соня приезжала «вводить Виталия Нестеровича в круг друзей Евгения Викторовича».
Правда, Преображенский чаще всего приходил в дом Храпковых именно тогда, когда Евгения Викторовича не было дома; очевидно, ему было приятно проводить время в беседах с Любовью Прохоровной.
— У меня не муж, а какой-то непоседа, извините меня, Виталий Нестерович. Из дому уходит рано, а возвращается поздно… — как-то, между прочим, сказала Любовь Прохоровна Преображенскому, явно намекая на нетактичность подобных посещений. Но Преображенский не смутился.
— А мне, знаете, прелестная Любовь Прохоровна, очень приятно проводить время именно с вами. Соня мне столько рассказывала о вашем чутком сердце, и я убедился, что она еще не знает всей глубины вашей душевной красоты. Из вас получится идеальная мать… Я просто авансом начинаю ревновать вас к будущему дитяти…
— Что вы говорите, Виталий Нестерович, опомнитесь! В такую краску бросаете женщину… — искренне сердилась хозяйка.
— Ваша доброта к нашей семье дает мне право, извините меня, так далеко заходить в своей откровенности. Я очень завидую Евгению Викторовичу. Быть в этих дебрях почти знаменитым хирургом, активным государственным деятелем и… отцом ребенка такой молодой женщины!..
Любовь Прохоровна вспыхнула еще сильнее, резко бросила вопросительный взгляд прямо в его глаза, прячущиеся между белесыми веками, и вдруг с ужасом поняла: он все знает! Откуда? Может быть, от старых аксакалов, живущих в Чадаке?