Роман межгорья

Ишаны хорошо понимали, к чему стремился Преображенский. Они и сами хотели того же.

— Крови! Крови Саида-Али Мухтарова!

— Но ведь он бессмертный! — как обухом, ударил чей-то уверенный возглас. — Бессмертный!

Сколько раз пытались они уничтожить его, и каждый раз если не случайность, то искусный хирург или Лодыженко помогали ему, и он оставался в живых.

— Крови-и!

Преображенский горел злобой. Даже слезы текли по его рыжему, веснушчатому лицу, перекошенному яростью.

Десяток ишанов покорно и решительно поднялись на ноги. Старый ишан вытащил из-за пояса нож, резанул им по своему пальцу и появившейся на нем кровью измазал свою грудь.

— Клянусь! Я умру от этого ножа или… Мухтаров умрет от него.

— Бисмилла, бисмилла!

Преображенский подошел к обрыву и сел. Ишаны в порыве религиозного экстаза падали на разостланные чапаны и воздавали хвалу аллаху за то, что тот надоумил их перейти к решительным действиям и вселил в них силы для выполнения клятвы.

А что им оставалось делать на этом свете? Камень Исенджана — это слишком мертвая, вечно холодная вещь.

Они хотят жить, как жили их предки. Они уже научились так жить. А Саиды-Али, Каримбаевы хотят эту старую жизнь оросить влагою, как и проклятую, вечно голодную степь, и распахать ее тракторами.

Солнце рассеивало густой туман, клубившийся над Советской степью.

XVIII

Утром из Дома культуры выходили участники совещания. Была их там не одна сотня. Они приняли решение:

«Ликвидировать обитель мазар Дыхана! Посевную кампанию в Советской степи провести как массовую политическую кампанию, как этап решающего боя с классовыми врагами!»

На совещании Инаят-Кави Ратнакар встретился с Саидом и все время находился возле него. Ему хотелось изучить этого человека, сблизиться с ним. Инаят-Кави сам был человеком сильной воли, и ему пришлись по душе выдержка и настойчивость Саида. Восемь часов отстаивал Саид свои боевые позиции и добился своего. Восемь часов он пламенно доказывал людям правоту своих революционных убеждений, пока не убедил их в необходимости закрыть обитель, не добился принятия почти единодушного постановления об уничтожении этого очага мракобесия.

Участники совещания уходили с твердым решением — осуществить на следующий день революционную волю трудящихся Советской степи, поддержанную жителями Караташа, и превратить обитель мазар Дыхана в детский санаторий.

Слух этот разнесся по Кзыл-Юрте. В обители всполошились. Когда взошло солнце и правоверные прослушали второй азан суфи, их уста вместо молитвы шептали:

— Вот оно… наконец свершилось… Они оскверняют адаты отцов, дедов и прадедов, нарушают незыблемые законы шариата! Аллагу акбар. Теперь уже закрывают…

Как ни воинственно был настроен старый шейх, замещавший Алимбаева, как ни ободрял его Преображенский, но холодный рассудок подсказывал ему, что и на этот раз большевики Советской степи сдержат свое слово.

Уже в обеденную пору из кишлаков к обители стали направляться люди. Даже из Советской степи, не дожидаясь завтрашнего организованного похода, шли сюда одиночки. Любопытство, желание получить ответ на волнующие их вопросы, удивление или же фанатический страх перед будущим побуждали их идти сюда, чтобы все видеть собственными глазами.

Но в обитель шли люди и с другими намерениями. И тоже, не дожидаясь следующего дня, поспешили они туда. Одни торопились, чтобы предупредить расхищение и уничтожение народного добра, другие искали повода, чтобы свести счеты со своим извечным врагом.

— Достаточно натерпелись! Быстрее бы покончить с этим, лишь бы не изнывать от сомнений и ожиданий!

Вечером и ночью обительские чайханы, сады и улицы заполнялись людьми. Стихийно возникали острые споры, порой заканчивавшиеся дракой. Вечером и ночью стало ясно, что у сторонников обители, заботившихся о ее судьбе, было явное преимущество над своими противниками. Обительские служители старательно использовали свое превосходство. Утром… уже все знали о том, что во время закрытия обители будет пролита кровь во имя аллаха.

Во имя бога будет пролита кровь, которая смоет позор измены!

Преображенский лишь на рассвете прилег отдохнуть. Он опоздал всего на один день. Пошел бы вслед за Алим-баевым и по горным тропам пересек бы границу. Теперь ему снова придется какое-то время находиться в опасном, страшном подполье, опять полагаясь на непрочные, рассеянные во время последнего разгрома силы. В большинстве — это ишаны, с которыми трудно говорить даже через переводчика. Они немедленно отправили его в заброшенный в горах кишлак. Поскорее бы через горы махнуть за границу. А там что будет, то и будет! У него уже нет сил. Опасное кольцо вокруг него все сужается и сужается. Закрытие обители будет последним этапом в его стараниях отдалить неизбежную гибель.

Последний этап, последнее звено.

XIX

Саид-Али находился у Гафура Ходжаева, когда принесли телеграмму из Ташкента. В телеграмме не было ничего нового — только подтверждалось прежнее решение правительства: обитель мазар Дыхана нужно ликвидировать, потому что этого хотят трудящиеся дехкане, рабочий класс Узбекистана — это будет способствовать нормальному росту и укреплению социалистического хозяйства, культуры.

В ту минуту, когда Саид-Али выходил уже на улицу, Ходжаева вызвали к телефону для разговора с Ташкентом по очень срочному делу.

Саид-Али поджидал возле автомобиля. Тот же автомобиль, на котором он разъезжал по строительству, сейчас любезно был предоставлен ему Синявиным для поездки в обитель. Синявин должен был немного позже выехать туда же с дирекцией завода в Кзыл-Юрте.

Автомобиль стоял возле здания райисполкома. У Саида не хватило терпения сидеть в машине, и он стал прохаживаться по улице. Вдруг среди людей, шедших по противоположной стороне улицы, он услыхал незнакомую ему речь. Он был немало удивлен, увидев странную группу людей. Правда, его теперь мало что удивляло. То, что реабилитированная жена Преображенского шла в обществе иностранных агрономов-негров, индуса-учителя, — могло только заинтересовать его, но не удивить. Но среди них был и Гоев, да к тому же и Щапов… Этот анахорет Щапов, который, казалось, китайской стеной отгораживался от женщин, теперь шел рядом с Преображенской, и не только шел, а разговаривал с нею и, по-видимому, чувствовал себя в таком соседстве совсем неплохо. Он только что перестал смеяться, но его лицо было веселым.

— Алло, товарищ Мухтаров! Вы еще не уехали?

Саид не успел ответить на этот вопрос, как другие засыпали его словами. Все девять человек, пересекая дорогу, направились к Саиду.

Гоев сказал Мухтарову, что они всей компанией тоже собираются поехать в обитель.

— Мы берем автобус «Интуриста». Лодыженко едет с нами, — поспешила проинформировать его Преображенская и добавила с некоторым кокетством: — Может быть, и вы с нами… в обществе гостей поедете? — и грациозным жестом указала на агрономов.

— А почему бы и нет? Охотно! — долго не раздумывая, ответил Мухтаров. — Только вам, товарищи, туда не следует ехать, — добавил он, обращаясь к Щапову и Гоеву.

Те переглянулись между собой.

— Совсем не потому, о чем вы подумали, — предупредил их Саид-Али. — Нет, не в том дело, что вы русские, а мы закрываем мусульманский монастырь…

Преображенская даже вздрогнула. У нее это совсем выпало из головы. Именно ради этого их обязательно надо повезти туда. Безусловно так и надо объяснять это закрытие: «Русские, коммунисты, приехали на узбекскую землю закрывать…» — так наставлял ее в уютном местечке ферганского музея Батулли.

Саид тем временем продолжал:

— На закрытии будет немало и русских, и узбеков, и людей других национальностей, которым в одинаковой степени вредят и вредили неразумные деятели религии — то ли мусульманской, то ли христианской, то ли буддийской. Поверьте, что я не об этом хотел вам сказать. Вам обоим надо быть на участках. Мы приехали сюда на посевную кампанию. Давайте не будем терять напрасно время. Пускай уж я… — И Саид так засмеялся, что его смех красноречивее слов говорил присутствующим, почему именно он должен присутствовать при закрытии обители. А кто же другой, если не тот, кто первым предложил эту идею, кто так напористо добивался реализации ее, кому телеграммой из Ташкента поручили руководить этой процедурой?