Роман межгорья

XVII

Преображенский не успел выехать в Фергану. На вокзале в Ташкенте его успели предупредить свои люди, что их «обнаружили». Кроме ареста Батулли и еще нескольких националистов, имеются еще и другие тревожные симптомы. На днях кто-то вернулся из Турции и говорил, что туда еще не приехал да-мулла Алимбаев, отправившийся из обители через горы со священным кораном. Имама сопровождал только один человек, да и тот — мусульманин-иностранец. Правоверные беспокоятся не столько об Алимбаеве — аллах всемилостив, — сколько о коране. Им было только известно, что этот странный отступник, ушедший с Алимбаевым, всеми силами старался завоевать у него доверие и узнать о связях его с имамами Ширам-Шахе и Амритсара, поскольку он хотел принять имамство если не в горной мечети, то где-то в ближайшей долине.

Казалось бы, в этом не было ничего страшного. Но когда Преображенскому в обители подробно поведали о беседе с этим человеком перед выходом в горы, когда рассказали ему, что тот, собираясь в такую рискованную дорогу через границу, выражал недовольство неверными, то он стал на каждом шагу более внимательно оглядываться по сторонам. Ему было ясно, что Молокан именно его, Преображенского, имел в виду.

«Есть у нас один друг, рыжий от природы человечишка… О нем только и сожалею я, пойти бы и ему вместе с нами. Искренне сожалею. Да, я верю, что такие друзья, как мы, еще встретятся на тесной земле. Очень уж часто скрещиваются наши жизненные пути. Я же просто… своим его считаю! Своим, как вещь, как детскую игрушку…»

Он вполне допускал, что Амиджана Батулли не арестовывали длительное время, наверное, для того, чтобы специально проследить за их встречей и поймать сразу обоих. Преображенский был рад, что успел порвать всякие связи с агентурой Батулли.

Не ожидая «счастливого» случая, он выехал совсем в другом направлении. У него было намерение заглянуть в обитель, а оттуда… одной обители известными путями вслед за Алимбаевым все же перебраться через границу.

Он не поехал по известной дороге в Караташ, а добрался к обители по горным тропам.

Из-за гор поднималось солнце. Даже Преображенский, этот загнанный теперь волк, и он залюбовался восходом солнца, ощущая всю красоту узбекского утра, и ему захотелось отдохнуть. Взбираясь по крутой горе к молитвенному камню Исенджана, он снова вспомнил о Васе Молокане.

«На кой черт я с ним связался? — не один раз он укорял себя. — Дали ему фальшивый паспорт, отправили за границу, связали с организацией… Идиот! Этот Молокан, вероятнее всего, работает у Августа Штейна».

Вася Молокан неоднократно выражал недовольство по поводу своей, как он говорил, «неопределенной» роли. Во что он здесь обошелся Преображенскому, а сам для дела ничегошеньки не сделал. Даже этих несчастных «делегатов» не сумел спровоцировать как следует.

После смерти Исенджана камень, где он молился, не был забыт. Нашлись правоверные, которые приходили к этому камню из Кзыл-Юрты, даже из обители, чтобы в утреннем молитвенном экстазе предаться воспоминаниям о святом арык-аксакале. Преображенский об этом не знал и, когда, обогнув кручу, нарвался на группу правоверных, должен был овладеть собой и остановиться, благочестиво ожидая конца молитвы.

Обительские ишаны узнали инженера. Один даже, кое-как пробормотав молитву, раболепно поздоровался с Преображенским.

«В тихом болоте черти водятся», — подумал Преображенский.

— Молитесь, святые отцы? — пробормотал он, придя в себя.

— Молимся. Слыхали?.. — Ишан не сказал, о чем именно должен был услышать Преображенский, но сделал такое движение в сторону Кзыл-Юрты, что тот почти безошибочно понял его. Преображенский лишь кивнул головой и сел на камень. Около десятка любопытных правоверных окружили Преображенского. Более проворные из них стали готовить чай.

«О, да здесь в недалеком будущем будет мазар Исенджана…» — решил Преображенский, любуясь, как из-за скалы доставали медные чайники, брали из родников воду и кипятили чай. От этого зрелища ему становилось легче на душе. Увядшие мечты, подавленные страхом надежды возвращались к нему, пусть на минуту, и он повеселел.

Правоверные ему жаловались на притеснения, которым подвергается обитель. Ее не закрыли, но отобрали жилые корпуса, готовятся к приему первой партии детей. Санаторный врач, завхоз расхаживают по обители, заглядывают в худжры, что-то планируют, решают. К пасеке приставили своих людей — одного даже сам Штейн привел туда.

В обители — полная растерянность. Имам, после всех этих неудач, взял коран и пошел возложить его на престол Магомета в Медине. Пошел — и как в воду канул. Разнеслись какие-то страшные слухи о том, что с ним произошло несчастье в горах. Теперь выяснилось, что вместе с ним направили одного правоверного из иностранцев. Вполне достоверно известно, что ни имама, ни корана в Медине нет, а также ничего не слышно и о его спутнике.

При упоминании о Васе Молокане в таком новом для Преображенского освещении на душу его снова повеяло могильным холодом.

— Вот что я вам посоветую: не прислушивайтесь-ка вы к ложным слухам… Не знаете, отыскали ли уже ферганскую женщину? Если бы она погибла, то должны были бы ее труп обнаружить вблизи Караташа.

— Ллоиллага иллалла! — громко прошептал знакомый Преображенскому ишан. — Как исчезла она в ту ночь, когда появился правоверный Молокан, так до сих пор неизвестно — куда. Он сам разыскивает ее. Наверное, умерла…

— Да… Снова Молокан. Хорошо. Значит, разыскивает ее?.. А в отношении имама не верьте всякой лжи. Отборные английские вооруженные силы переброшены со Средиземного моря к границам этой страны. Всемусульманское ханство — это не только идея, которую поддерживают Турция, Иран и иные государства. Это уже, собственно, и не идея, а готовый проект, который ждет осуществления. Скоро Москве солоно придется!

Десяток правоверных ловили каждое слово из уст переводчика, покачивали головами так, что Преображенскому становилось грустно. Будто он рассказал им о том, что уже загорелись пески Кара-Кума, наполнилась взрывами вулканов Зеравшанская долина, а на Ферганскую долину надвигаются льды. Вместо того чтобы радоваться этому, они монотонно покачивали своими головами.

— Ну, чего вы головами мотаете? — зло спросил их Преображенский и подумал: для кого же, как не для собравшихся здесь, старается он, радея о создании все-мусульманского ханства, а от них хотя бы тебе слово сочувствия, благодарности или поддержки…

К толпе из-за скалы подошел по-будничному одетый, взволнованный пожилой дехканин. Он так торопился сообщить им последние новости, что едва переводил дух. А новостей в Кзыл-Юрте было много.

— Из Ташкента приехала бригада с машинами. Тысячи людей со знаменами идут и идут с участков, подписывают договоры по соревнованию на лучшее проведение сева и дают клятву уничтожить обитель мазар Дыхана. С ними ехал один правоверный, фамилия которого записана в священном коране.

— Аллагу акбар!

Все повторяли эти слова, даже Преображенский, как-то не подумав, произнес их.

— Но правоверный не доехал.

— Что с ним?

Дехканин посмотрел на присутствующих.

— Он ехал в вагоне… Вместе с Мухтаровым. Но в Уч-Каргале их разлучили. Батулли арестован.

— Это дело рук Мухтарова! — дрожащим голосом сказал Преображенский.

— Аллагу акбар!

— Саид-Али Мухтаров, — повторили эту фамилию несколько человек.

Преображенский взял пиалу чаю и, стараясь подладиться под общее настроение, тоже торжественно хлебнул этого напитка.

Минута была исключительно подходящей. Преображенский стремительно возвратил ишану пиалу и вскочил на ноги.

— Теперь вы видите, кто такой Саид? Его ближайший друг укорачивает жизнь самому из достойнейших мужей, Исенджану…

— Айи-алал-сало… — громко читал молитву старый ишан. Преображенский, не слушая его, словно под аккомпанемент его слов, продолжал.

— А сам Мухтаров выдает в руки ГПУ культурнейшего человека нации…