Роман межгорья

Девушки посмотрели друг на друга и впервые каждая из них прочитала в глазах подруги, что им сегодня лучше было бы отдельно, врозь идти по Иджарской улице. Чинар-биби завидовала и ревновала свою подругу, которая имела возможность сказать Саиду хоть несколько слов. А Назира-хон злилась из-за того, что он не наговорил Чинар-биби столько же, сколько ей.

— Что, нам теперь идти на занятия этой бригады?

XV

Назавтра Саид собирался пойти на вечер встречи с агрономами в Дом науки и техники. Ночью закончили основной монтаж прессового агрегата, руководить которым Саид на заседании бюро партколлектива взялся сам лично. Теперь он на удивление крепко спал, почти впервые за последние четыре месяца чрезвычайно напряженного труда.

Ему удалось подогнать монтажные работы в кузнечно-прессовом цехе и ввести их в график.

В первом часу ночи, когда Саид обтирал тряпкой руки, к нему подошел инженер Эльясберг и попросил извинения.

— Что? — спросил Саид, не понявший сразу, о чем шла речь.

— Я тогда… вообще у нас почему-то недоразумение за недоразумением происходит. Я снял свою подпись под заявлением вашего брата и получил вчера от ЦКК…

— Это заявление?

— Нет, напоминание о выговоре с предупреждением. Давайте помиримся.

— Глупости вы говорите. Перестаньте киснуть. Мы с вами не ссорились, идите и работайте. Только работайте, товарищ Эльясберг, а не позируйте! Это вам пользы не принесет, — и он запачканной рукой пожал протянутую Эльясбергом руку.

Утром ему доложили, что в двух мартеновских печах начинают наваривать поды, а монтажный цех очищают от строительного мусора, приступают к монтажу конвейера.

— Значит, мое слово — это их слово: они его сдержат!

Все это он так живо припомнил, собираясь на вечер к агрономам. Ему почему-то захотелось забыться на минутку. Забыть обо всем, поговорить с каким-нибудь интересным собеседником, ну хотя бы с этим негром.

Вдруг раздался звонок у парадной двери. Кто же это такой вежливый? Ведь к нему заходят смело, только постучавшись в среднюю дверь, а порой и без этого. Он хотел было уже выйти из-за стола, на котором укладывал бумаги, чтобы на всякий случай привести в порядок комнату. «Никаких случаев», — убеждал он себя, выходя из-за стола, и остановился.

Он услыхал, что кто-то открыл дверь и заговорил в передней. В ответ на легкий стук смело и громко крикнул:

— Алло, мархамат[63], — потому что услышал знакомый голос.

В двери показался вначале Абдулла, а за ним, хромая и опираясь на палку, вошел Семен Лодыженко. Он из больницы приехал в Ташкент вместе с Евгением Викторовичем и остановился у него. Саид был немного обижен этим, но размолвка продолжалась недолго.

Спустя некоторое время извозчик внес в комнату вещи Лодыженко.

Саид стоял. Открытое лицо его было таким милым!.. Он не знал, познакомились ли уже эти двое в передней, но что они не знают друг друга — в этом можно было не сомневаться. Знакомить или нет? Он еще не знает, кто пришел к нему: только студент-практикант Абдулла Мухтаров, молодой, горячий член партии, писавший на него заявление в ЦКК, или, может быть, все-таки брат Абдулла.

Ни один мускул не дрогнул на лице Саида. Его глаза изучали юношу, который вначале вошел смело, а потом утратил свою решительность, съежился и оглянулся, будто прося помощи у этого постороннего ему хромого человека, рассчитывавшегося с извозчиком.

«Да, это брат», — решил Саид. «Это брат», — сказало ему сердце. У него потемнело в глазах, а в памяти затеплилась далекая забытая материнская ласка.

Саид поморщился, преодолевая и темноту в глазах, и неожиданную вспышку чувствительности. Но эта гримаса задержалась у него на лице лишь одно мгновение. Она перешла в улыбку, а глаза сияли родным, братским приветом. Теперь он уже шагнул навстречу Абдулле.

— Саид-ака, — первый, едва сдерживая свое волнение, промолвил Абдулла.

Саид твердо держался на ногах. Он, не отпуская руки брата, одной рукой протирал свои глаза, хотя это не были ни слезы радости, ни слезы злости. Просто от напряжения немного увлажнились его глаза.

— А ты… вырос и возмужал, Абдулла-ака. Складка появилась над бровями.

— А у самого?

— Ну, у меня — что? У нас род такой. Помнишь, Абдулла, у отца? Да, вы же незнакомы. Это Абдулла, мой брат, недавно из Москвы. А это — Семен Лодыженко, мой друг.

И пока они здоровались, в самом деле по-дружески, Саид почему-то заглянул в другую комнату, будто проверяя, не унес ли извозчик Семеновых вещей. Без причины он то и дело теребил свои волосы.

— Это ты по-человечески сделал, что приехал сюда. А то заест тоска холостяцкая. Давай, черт возьми, хотя бы вдвоем на одной женимся, чтобы в доме хозяйка была. Клянусь, не так уж плохо жить на свете. А Суламифь тебе не придется искать.

— Я хотел бы поговорить с тобой, потому что у нас… совещание, — обратился к Саиду Абдулла, вполне овладев собой и будто напоминая, что он желал бы поговорить с ним наедине.

— Может быть, я мешаю? — неуверенно спросил Лодыженко, присаживаясь на мягкий диван.

Саид только улыбнулся ему. В этой улыбке был дан ответ, но он вдруг напустил на себя строгость и сказал:

— Да, да… Уходите, а мы договоримся с братом, как провести эту чудесную ночь… — и, не досказав, махнул рукой.

Лодыженко задумчиво улыбнулся, посмотрел на младшего Мухтарова. Старший уже спрашивал:

— Совещание? Если действительно оно такое срочное, так начнем. Или, может, отложим до завтра?

— Нет, сегодня. Я хочу завтра уехать.

— Куда? Ведь практика заканчивается только двадцать пятого, а сегодня двенадцатое.

Абдулла сперва сел, а потом поднялся и оперся на стол. Расстегнул пальто. Саид предложил ему раздеться.

— Не стоит. Я очень спешу. Саид, это я написал заявление на тебя…

— Хорошо сделал, — улыбаясь, ответил ему Саид.

— Ты серьезно говоришь? — спросил Абдулла.

Тогда Саид перестал смеяться, подошел и стал рядом с братом, тоже опершись о стол.

— Конечно, шучу. Ты должен был бы посоветоваться со Щаповым или… или по крайней мере со мной.

Абдулла слушал брата и поглядывал на Лодыженко, который так близко принимал к сердцу их разговор. Ведь он, в этом нет сомнений, знает, о каком заявлении идет речь.

— Но я забирать его не буду. Лучше пускай так.

— Советую забрать.

— Мне неудобно. Меня могут обвинить в карьеризме и мало ли чего еще не выдумают.

— Ничего не выдумают, если… А впрочем, давай-ка послушаем постороннего человека. Семен, как ты советуешь поступить этому юноше?

— Двух мнений не может быть. Конечно, писать второе заявление будет еще смешнее. А самому надо пойти в ЦКК, рассказать им всю историю с отречением и прочее да забрать заявление — это настоящий партийный поступок. Конечно, если вы сами убеждены, что…

— Я убедился в том, что поступил глупо, как мальчишка.

— Тем лучше для вас.

Саид подошел и сел рядом с Лодыженко.

— Ноя все-таки уеду, Саид-ака.

— Никуда ты не поедешь! Ты должен закончить практику. Десять дней… ты что же — шутишь с этим? Такая практика, на таком строительстве!

Убедившись в том, что Абдулла остается, добавил:

— А теперь вот что: у меня на сегодня есть приглашение. Я хотел бы воспользоваться им, но только вместе с вами.

— О нет, тут я уж буду непоколебим. У меня совещание, я должен рассказать об этом разговоре сегодня на бюро. Нет, нет. Идите вдвоем, а я побежал. Всего…

— Так не уедешь? — крикнул Саид вдогонку брату.

— Нет, — откликнулось эхом в передней, за дверью.

XVI

Все пошло кувырком после получения тревожного письма Преображенского. В стройной системе, созданной бессонными ночами, Амиджан Нур-Батулли не учел старого знакомства Преображенского с Любовью Прохоровной. Откуда ему было знать об этом? Преображенского он встретил впервые в тот день, когда, по совету друзей из Амритсара, рекомендовал его на должность референта музея. К тому же он и в глаза не видел этого человека. И надо же быть такой беде! Преображенский оказался демаскирован по меньшей мере в глазах третьего, пускай даже и одного человека. А кто может поручиться за то, что этот третий человек не сказал еще одному? Ведь у нее есть Мария. Преображенский так и пишет в своем тревожном письме, что у Любови Прохоровны нет никаких тайн от своей «экономки».