Роман межгорья

Уже собрались все, кроме Гоева (члена бюро партколлектива) и младшего Мухтарова. Насупленный Эльясберг сидел с краю стола.

Щапов начал заседание в половине одиннадцатого. На лица членов бюро наложили свой отпечаток неумолимые, с каждым днем нараставшие темпы монтажа завода. Испачканные краской, маслом, несколько человек скрывали от глаз Саида свои перевязанные пальцы.

В комнату вошли Гоев и Абдулла.

— Слово предоставляется товарищу Эльясбергу. У нас сегодня на повестке дня один вопрос. Давайте, Эльясберг.

Эльясберг говорил резко и лаконично. Его так разбирала злость, что он не досказывал слова, проглатывал отдельные слоги. Он не возражает. Он только спрашивает, этично ли коммунисту-инженеру в присутствии по существу беспартийного начальника грубо снимать своего помощника, тоже коммуниста, и выгонять его из цеха. Он ждет ответа только на этот вопрос.

Возможно, Эльясберг не заметил, что Саид-Али, этот «по существу беспартийный начальник», присутствовал здесь и был задет его словами. Во всяком случае, когда Эльясберг говорил, то забыл о присутствии Саида.

После Эльясберга говорил «обвиняемый» Гоев.

— Я пытался быть как можно более вежливым и лишь сказал товарищу Эльясбергу, что больше не нуждаюсь в его помощи. Категорически заявляю, что товарищ Эльясберг — такой же плохой инженер по монтажу, как и по проектированию. И совершенно напрасно товарищ Мухтаров Саид по каким-то личным, что ли, симпатиям к Эльясбергу допустил его к монтажу.

— Эту вину со всей ответственностью признаю, — заявил Саид.

Присутствующие на заседании удивленно посмотрели на него, и он смутился.

— Верно. Разрешите мне закончить. Во всем цехе не бывает столько аварий, как на участке инженера Эльясберга. Он всегда спешит, непродуманно организует работу. Одно дело экспериментировать на бумаге, а другое — в цехе с ценными машинами и деталями…

Саид-Али говорил совсем мало. Он подтвердил слова Гоева и лишь добавил, что независимо от срывов и аварий монтаж прессового цеха будет закончен своевременно. Он с нынешнего дня сам возьмется за организацию монтажных работ.

Члены партийного бюро выступали чистосердечно и откровенно. В этих выступлениях Эльясберг услышал резкий ответ на его вопрос. Ответ неприятный, но логичный. Он почувствовал, что снова хватил через край, не рассчитал.

Абдулла несколько раз бросал свои реплики, но с каждым разом все тише и тише, — ни одна из них не долетала до слуха Щапова.

Последним выступил Щапов, не дав вторично слова Эльясбергу.

— Что и говорить, Эльясберг, как член партии, был оскорблен перед «беспартийным начальником» заявлением Гоева. Но Гоев, как член партии и инженер, отвечающий за монтаж цеха, действовал правильно. Сегодня мы, очевидно в присутствии товарища Мухтарова, выскажем мнение о том, что Эльясберга надо снять не только с монтажа.

— Вполне уместное предложение, — снова подтвердил Мухтаров.

— Ну, вот и отлично. Эльясберг недобросовестно отнесся к своей работе и — еще хуже — к пониманию своего партийного долга.

— А Гоеву? — задали вопрос из угла.

— Гоеву? По окончании строительства видно будет, что придется сказать Гоеву. Теперь вот что: товарищ Мухтаров Саид-Али подал заявление в ЦКК, в котором он обжаловал решение бюро обкома партии.

Саид насторожился. Он почувствовал, как забилось у него сердце, сперло дыхание. Глубоко вздохнул, преодолевая желание высказаться. И молчал.

— …У нас было еще два заявления, — продолжал Щапов, — заявление члена партии, временно прикрепленного к нашей партийной организации, и второе — члена нашего коллектива. Эти заявления в свое время мы прямо направили в ЦКК, не приложив к ним мнения партбюро. Теперь нам напомнили об этой отписке, если не сказать хуже, и потребовали от нас немедленно прислать мнение партийного бюро по поводу содержания заявлений и… их авторов.

— Одно заявление было… я только поддержал… — поторопился Эльясберг и умолк, поняв свою ошибку.

— Ну, майли, одно твое заявление, то есть поддержка. Словом, у меня есть предложение послать в ЦКК наше развернутое решение — поддержать апелляцию Саида-Али Мухтарова и дать отрицательную оценку этим документам. Прошу высказать ваше мнение.

Мнение было единодушным.

Саид попросил разрешения уйти, потому что у него вдруг разболелась голова. Он понял, что второе заявление на него написал брат.

XIV

В Ташкент из Южной Америки приехали одиннадцать агрономов-хлопководов. Среди них три негра. О их приезде было сообщено в печати. Ташкентскому гостиничному тресту пришлось поработать, чтобы достойно встретить гостей. Одиннадцать квалифицированных хлопководов из Южной Америки приехали знакомиться с техникой выращивания хлопка в Советской степи. Саид как-то прозевал это сообщение в газетах и был крайне удивлен, увидев на Иджарской улице настоящего негра. Тот стоял возле киоска и жестикулировал так, будто разговаривал с глухонемыми, — то всем своим туловищем наваливался на прилавок, за которым стоял продавец, то снова обращался к двум девушкам — судя по одежде, узбечкам. Наконец, выбившись из сил, он беспомощно поглядел вокруг. Девушки переглядывались и усмехались, но не уходили от негра, который стоял окончательно обессиленный и смотрел куда-то вдаль, возможно, вспоминая далекую Аризону или Рио-де-Жанейро, где ему приходилось говорить на нескольких языках колонизаторов.

Его растерянные глаза встретились с глазами Саида, который, замедлив шаг, с интересом наблюдал за этой картиной. Они обменялись выразительными взглядами. Саид понял, что негру нужна помощь.

— Was wollen sie, bitte? — обратился к нему Саид на немецком языке. Негр, как ошпаренный, подскочил к Саиду и обеими руками схватил его руки выше локтей. Он был так рад помощи! Он должен купить в киоске цветные карандаши. Девуш и хотели помочь ему, но у них ничего не получилось.

Саид только начал переводить узбеку-продавцу просьбу этого красавца негра, как вдруг неожиданно услыхал свое имя. Он оглянулся.

— Родные мои! — обратился к девушкам Мухтаров по-русски. Перед ним стояли Назира-хон и Чинар-биби, насилу сдерживавшие себя, чтобы не засмеяться. Особенно зарделась Назира-хон, радуясь тому, что она наконец снова встретила Саида-Али Мухтарова.

Благодарный негр записал адреса всех троих и, тепло попрощавшись с ними, ушел.

— Где вы его отыскали? У которой же из вас такие экзотические вкусы?

Девушки хохотали, краснели, а когда Саид спросил их, куда они идут, не могли ответить. Они забыли о том, что им надо было спешить в библиотеку САКУ[62], где они с бригадой должны готовить задание.

— Мне так хотелось с вами встретиться, — набралась храбрости Назира-хон. Это была уже не та Назира, что не находила слов для ответа Лодыженко на его вопросы и намеки. Эта девушка уже умела держать себя с достоинством и настолько знала русский язык, что осмелилась подойти к негру и попытаться помочь ему, предполагая, что он знает русский: ведь кто не знает языка Москвы?

Саиду было приятно вспоминать о бывшей Назире-хон и видеть перед собой эту, сегодняшнюю.

— Почему это я не вижу с вами вашего… забыл, как его?

— Юрский? — подсказала Чинар-биби.

Назира покраснела.

— Да, да, Юрский. Он так тогда ревновал, бедняга. О, вам неприятно, Назира-хон, не обращайте внимания. Я шучу, — сказал Саид-Али, не понимая, что с ним творится, но чувствуя, что хочется ему одного — шутить.

— Ну вот, видите. Так оно лучше. Смех — это здоровье. Вы же с Юрским были такими… друзьями. Или, может быть, уже и обручены?

— Вы такой… злой, Саид-ака.

Держись, Саид-Али! Опасна эта наивная искренность. Эти юные женские чувства! Назира-хон смотрела прямо в глаза Саиду и ожидала ответа.

— Да, я злой. Я действительно злой… а впрочем, мне здесь надо сворачивать, — вдруг спохватившись, будто он стоял уже на краю пропасти, добавил: — Да вы не принимайте это близко к сердцу. Передавайте привет Юрскому. Может, когда-нибудь зайдете ко мне с ним: я проверю ваш голос под аккомпанемент скрипки. А что злой — плюньте. Вас я, во всяком случае, не трону, — сказал Саид и направился в переулок.