Наливайко

Молодая казачья сила народилась и взрастала в обстановке завоевательных интриг султанов Турции и королей Польши, а также польской шляхты, стремившейся использовать эти интриги для собственного обогащения. Интриги становились ремеслом для шляхты. А вооруженный отпор ей неминуемо превратился в ремесло для казаков.

Рядом с казаками в широких степях селились крестьяне, бежавшие от помещиков.

Привыкая к независимости, такой поселянин не хотел вновь превращаться в панское быдло, и малейшее притеснение вызывало у него справедливый протест. Он охотно присоединялся к низовикам, шел в казачьи отряды отбиваться от помещика, иногда невольно становясь орудием в руках какого-нибудь ловкого политического интригана.

Низовое казачество несколько лет знало Криштофа Косинского. Теперь его избрали гетманом в кругу, — собственно, он сам себя выбрал, когда призывал низовиков к походу против Острожского. Сперва он повел себя нерешительно, несмело и с оглядкой убеждая сечевиков, что Острожский, хоть и православной веры, и евангелие печатает на понятном языке, все ж таки — пан и сына своего Януша воспитал у католика Петра Скарги. Но потом Косинский стал выступать на Низу как мститель за панские обиды казакам, уже полным голосом заявляя, что Острожский тайно готовит унию, хочет ополячить Украину.

Была лютая зима начала 1593 года. На полях лежали непролазные снега, а поверху ветер разносил колючие иглы льдинок. Дороги в лесах прокладывались сквозь горы снега, а на реках раскалывался и ребром вставал аршинный лед.

К низовым казакам, неравнодушным к легкой добыче, присоединялись поселяне, ополчение бушевало и кружило, как зимние ветры по заснеженному полю.

Косинский гетмановал.

Знал ли он как следует, какими силами он орудовал, — трудно сказать. К нему даже и не обращались за приказами или советами. Он гетмановал, а верховодили в ополчении старшины, в свою очередь предоставлявшие полную волю сорви-головам. Грабежам и насилию, которые временами происходили в селениях, открыто Косинский не потакал, но и на жалобы обиженных не обращал внимания.

Некогда было, — он гетмановал.

Еще в Киеве Криштоф собрал кого мог из своих войсковых старшин. Жестокие морозы и снежные завалы страшили его армию. Выступать из Киева пешими не хотели, оттягивали поход до первых мартовских дней.

— Что же, господа, выступить испугались? Ждать весны, изнежиться здесь средь мещанства киевского, разбрестись кто куда? Да нас тогда перебьют по одному, как зайцев. Вооружение — и солидное — у нас есть, добровольцев набралось не мало. Низовая конница полковника Нечипора пойдет вперед, на разведку, а за нею пустим артиллерию и пехоту.

— Есть недовольные, пан гетман, — сказал толстый, усатый запорожец Григорий Лобода.

— Кто? Может быть, кто-нибудь из голяков? Так пусть вернется к своему помещику. Ему не понять того дела, за которое мы с вами, пан Лобода, взялись. Я — польский шляхтич, и то головой своей рискую, воюя за счастье этого нового и огромного края!..

Говорить Косинский умел и всегда подчеркивал перед казаками свои жертвы за дело чужой ему страны. Но, ведя двойную игру и желая знать, как относится коронное панство к его планам, он тайно послал двух верных людей в Краков. Один из них попал в руки Курцевича-Булыги, выболтал часть секретов Косинского и раскрыл тайные силы, которые помогли Косинскому собрать его ополчение. О другом посланце не было никаких вестей, но он, верно, благополучно выполнил поручение, раз казачий гетман не получил отпора из Кракова.

— Мы добьемся своего, господа старшины. Нужно только не впадать в отчаяние из-за морозов да одергивать разных проходимцев, чтоб они не раздражали посполитых. Когда мы провозгласим свое государство и булаву казачьей Украины высоко поднимем над киевскими православными крестами, тогда распустим весь этот сброд по их помещикам… А за нами- победа, и она не за горами. Мы одолели Переяслав, захватили Киев. Пойдем на Волынь, уничтожим княжье магнатство и своих старост казачьих посадим в замках украинских земель. Я был доверенным слугой воеводы Острожского, я знаю его намерения. Он хочет владеть не только поместьями своих трех воеводств, а всею Украиною. Для сына Януша готовит корону. Для вас печатает греческой веры евангелие, а сам получает ежегодных доходов десять миллионов злотых. Кусочек, а?.. Семьдесят тысяч в год платит дворцовому маршалку за то, что тот в торжественные дни стоит за его креслом, чтоб князь казался, видите ли, знатным воеводой…

От таких слов казачье начальство становилось живее. Косинский умел так пересчитывать богатства Острожского, что в ушах казачьих старшин начинал отдаваться переливчатый звон этих самых миллионов злотых. И жадные сорви-головы, обходя разговоры про Украину, про булаву, пьянели от золотых грез, начиная верить, что этот поход стоит многих походов на крымского хана, на Белгород. А Косинский продолжал подогревать старшин:

— При дворе Острожского в торжественные дни бывает не менее тысячи литовских и польских дворян. А у каждого из них свои злоты, свои слуги и… девушки редкой красоты…

И казачье начальство наконец согласилось вести дальше огромное десятитысячное ополчение. Через поля, занесенные глубоким снегом, пробирались беспорядочные отряды и просто толпы людей. И хотя Косинский не делал запасов для довольствия своей армии, — не пустыней же проходят, а богатыми землями брацлавского воеводства, — казачество не голодало по дороге. Села, которые лежали на пути казачьего ополчения, долго помнили тот зимний поход казаков. К казакам присасывались жадные до легкой, безнаказанной поживы люди. Они шныряли, как изголодавшиеся псы. Из ларей, из сундуков, из кошельков посполитых вытряхивались позеленевшие от давности трудовые гривны…

Косинский не обращал на это внимания.

Иногда более трезвые из ополчения заходили к нему и жаловались на безобразия в селах. Жаловались потому, что видели в Косинском вождя обиженных, а грабежи и насилия в селах вызывали в них смутное подозрение и недоверие.

— На войне — не без калеки, — успокаивал их гетман. — Казаки жизнью своей жертвуют, а какой-нибудь хуторянин, любитель поваляться, на печи лежит и живот свой греет под боком у молодой жены. Пусть хоть жильем да хлебом поможет в общем деле.

Однажды морозным вечером передовые сечевики остановились. Перед ними по луговому низу вдоль речки разлегся Острополь. Спрятанное за тучами солнце выставило где-то над Константиновом высокие огненные столбы, и от них еще долго отсвечивали снега в степи, будто кто-то поставил за снеговыми горами три исполинских свечи и осветил ими таинственный простор.

— Будут покойники, — заговорили в лагере.

— Скорее бы добраться до Константинова. Передохнули бы.

— До Константинова? Кажется, обходить придется..

— Почему? Панской крови жалко нашему шляхтичу?

— Ну тебя, дурило! Плетет такое… Под Константиновом войск князя видимо-невидимо…

В среде сечевиков чувствовалось затаенное недоверие к этому гетману, который ни в походах на Низу, ни в горячих боях ничем до сих пор не проявил себя перед казачеством. Полз шепоток, что Криштоф отдал приказ не трогать замка Януша Острожского, потому что князь — ученик варшавского католического проповедника Петра Скарги и женат на католичке.

6

Приближался решительный бой. Княжеская дружина собиралась вокруг, Константинова. Князь Януш без особой охоты прибыл с Волыни и начал регистрировать посполитых, созванных княжеской милицией.

Разъезды сообщали, что Косинский идет из Белой Церкви прямо на Волынь и по дороге собирается взять и разрушить Константинов. С каждым новым донесением росло количество казацкого вооружения, и княжичу Янушу даже приходила в голову мысль, не отступить ли от Константинова вплоть до самого Острога, под надежную защиту старинного родового замка. Но старый воевода из Острога упрямо настаивал на том, что Косинского никак нельзя впускать в Константинов, где собраны самые ценные сокровища родового богатства Острожских.