Наливайко

уловил какую-то новую ее улыбку. И двинулся, не выпуская из рук поводьев. Лашка попробовала дернуть поводья.

— Пожалуйста, пани Лашка, переночуем здесь, в этой придорожной дубраве. К утру я бы сам достал в селе свежих коней… — Заученная улыбка сотника искривилась, будто в плаче.

Лашка внезапно изо всех сил ударила сотника нагайкой по лицу, рванула поводья и помчалась в сторону, только пыль поднялась вслед. Неожиданность и боль ошеломили Стаха. Он обеими руками схватился за лицо и упал.

— Стократ… проклятая баба… Какой же ты дурень, Остап Заблуда: за один поцелуй лукавой пани погубил себя. Что теперь сделает со. мной пан гетман?

Лашка была уже далеко внизу и скрылась за дубравой. Поехала ли она в село, поскакала ли вдоль речки опять на большую дорогу — этого сотник не мог уже видеть. Сидел и плакал, и проклинал, и больше не улыбался своей картинной улыбкой красавца.

Конь сотника донес Лашку на другой конец села и тоже остановился. У ворот стояла Мелашка, внучка старого рыбака Власа. Теперь она уже не казалась девочкой, как при встрече с Наливайко, стала взрослой и стройной девушкой. Со двора к плетеным лозовым воротам шел с веслом старый, совсем седой рыбак дед Влас.

— Смотри! А конь под панной тяжело дышит. Упадет, ей-ей, упадет, дрянная тварь.

Конь и в самом деле еле стоял, широко растопырив дрожащие ноги. Лашка поняла, что и он загнан.

— Ой, помогите! — крикнула она на крестьянский манер, пренебрегая самолюбием шляхтянки.

Мелашка оглянулась на деда, подбежала к пани, взяла ее на сильные руки и сняла с седла.

— Ах, матушки мои! Такая нежная пани и по- мужски в седле едет! Да вы, пани, больны.

— Нет, нет, не больна, милая девушка. От грабителей я убежала из замка. Там наливайковцы родителей моих убили.

— Наливайковцы? Не должно быть. Может быть, вы, пани, ошиблись, мало ли кто зовет себя наливайковцем. Верно, злодеи какие-нибудь…

— Но я была бы счастлива спрятаться от них… Золотом заплачу.

Мелашка подвела Лашку к воротам, вопросительно посмотрела на деда.

— Человеку в беде всегда следует помочь. Но если они за вами в погоню пустятся, а конячка изнемогла, вот-вот насядут…

— Спрячем, дедуся. Я отведу пани в рыбацкий погреб, а сама стану морочить преследователей. Кони ж этого на луга, туда, далеко в вербы, спровадим. Неужели Наливайко? Нет, пани, верно, ошиблись вы, по ложному слуху бесчестите казаков.

Лашка пожала плечами. Она поняла свое положение.

— Наверное не знаю. Однако так называют себя…

— Сердитесь, пани, на людей, а не знаете, кто они. Уж не знаю, как и помотать вам. Вас, должно быть, самые обыкновенные грабители обидели.

— А может, то и грабители были, милая девушка. Прошу простить мне слово, сказанное в горячую минуту. Я заплачу за спасение.

— Так идем со мною, пани. На лодке довезем ночью до самою плеса, а там хутор есть и кони подходящие. А к золоту мы не привычны…

Пани не побрезговала признательно поцеловать девушку и, едва переступая с ноги на ногу, пошла за. дедом Власом во двор. Наскоро съела пирог с яблоками-дичками, — показалось, что в жизни своей не ела ничего более вкусного. Одеревенелыми ногами ковыляла через двор, к речке; прежде чем войти в спасительный челнок, еще раз поцеловала девушку. Мелашка прониклась добрым чувством к незнакомой пани и, провожая глазами лодку, подумала: «Если таких поцелуев у пани много;—она за них далеко убежит от самой свирепой погони… Славная пани…»

4

В Стобниц пани Лашка приехала только осенью. В дороге заболела горячкой и долго отлеживалась у старого шляхтича, куда привез ее дед Влас. С лица побледнела, даже пожелтела, потеряла свой звонкий голос и льняные кудри свои оставила где-то, скрываясь от ненавистного мужа.

Барбара с маленьким Томашем гостила у отца. Она сердечно приняла у себя несчастную беглянку и слушать не хотела об ее отъезде в Краков раньше морозов и санной дороги.

— Такою тебя и Краков не узнает, — шутливо уверяла она.

С рождением сына Барбара стала успокаиваться. Так и не полюбила Барбара мужа и не полюбит его никогда. Раньше плакала о своей погубленной молодости, а с появлением ребенка все чувства перенесла на «него. Рассказ Лашки о насильственной свадьбе снова разволновал Барбару. Но потоки сентиментальных слез довольно быстро потушили неприятные воспоминания обеих подруг.

Начались дожди и ночные заморозки. Женщины в замке Тарновских разыскали прошлогоднее незаконченное вышивание и модные аппликации, коротали за ними вынужденное отсиживание в комнатах.

Однажды, после позднего завтрака, Барбара и Лашка вышли погулять в сосновой дубраве, вплотную прилегавшей к саду пана Тарновского. Барбара, хорошо знавшая местность, обещала сосняком провести подругу до самой речки, где с прибрежных круч открывался на юг очаровательный вид. Зеленые сосны шумели высокими вершинами, точно стонала сама земля. В дубраве настроение подруг поднялось, даже Лашка впервые за несколько дней непринужденно смеялась.

— Ах… — вдруг вздрогнув, тихо воскликнула Барбара и остановилась.

Из-за сосны вышел вооруженный с ног до головы человек. Восклицание пани Замойской на миг остановило его. Оглянулся, рукой дал знак Барбаре молчать и подошел ближе.

— Пани графиня будет милостива, не выдаст верного слугу, — промолвил он.

— Бронек, откуда ты появился?

— Каким рыцарем стал Бронек! — сказала Лашка, узнав молодого слугу Замойских, приезжавшего с графиней позапрошлой осенью, когда у Тарновских гостил и Наливайко.

Воспоминание о сотнике взволновало Лапшу. Красавец-сотник был так неприступен, и все же его взоры вселяли смелую надежду.

— Бронек поступил в военный конвой пана графа? — опросила Лашка.

— Да, этот… Бронек пану канцлеру служит… в военных делах, — пролепетала Барбара.

Лашка, считая неприличным присутствовать при разговоре подруги со своим слугою, отошла в сторону.

— Пан граф, верно, что-нибудь передать велел, Бронек, или письма какие прислал с тобою? — продолжала графиня.

— Ничего у меня нет, милостивая пани, ведь я… от пана Наливая приехал, — тихо закончил Бронек.

— От Наливайко?

— Да, вельможная пани… Пан старшой велел передать вашей милости пани графине, чтобы вы остерегались пана гетмана Жолкевского и писем никаких не посылали бы. Он благодарен за внимание пани, но желал бы сам эту благодарность с глазу на глаз выразить милостивой пани графине.

Бронек коротко сообщил Барбаре, что прибыл он из-под Луцка, куда Наливайко пришел со своим войском за порохом и оружием.

— Враки все это про нас, будто мы занимаемся грабежом и убийствами. Пан Калиновский ребра поломал отцу Наливайко, так что тот умер, но наш старшой пощадил жизнь Калиновскому, сжег только его замок. В Луцке панство, шляхта грубо повели себя с нами, отказали нам в постое и в порохе, нескольких казаков, наших послов, замучили насмерть, как грабителей. Так разве за такое кто-нибудь помилует? А я в Краков спешу, поручение Наливая выполню и вернусь…

Латка подошла. Бронек уже кончил разговор, рыцарским поклоном попрощался с обеими женщинами и не спеша пошел через дубраву, выбирая заросли погуще.

— Граф предупреждает о набеге Наливайко? — спросила Лашка, вспомнив единственное слово «Наливайко», которое донеслось к ней из разговора Барбары с Бронеком.

— О нет, моя возлюбленная сестра… В нашу прошлую встречу я не таилась от тебя со своими… тревожными чувствами к этому сотнику… Как родной, откроюсь тебе и сейчас…

— Барбара, ты его…

— Да! Именно он — тот кавалер, какого должно жаждать женское сердце, когда его волнует молодая кровь. Я любила бы его, как ветер степной, любила бы, как дуб зеленый, как душистый напиток, пусть бы он и был ядовитым. Но этот украинец заговорен от чар женской любви…

— Слабыми же эти чары оказались, если молодой сотник не поддался им, — поддразнивая, лукаво выпытывала Лашка.

Но на этот колкий намек Барбара дала такой же едкий ответ: