Наливайко

— Хотелось бы верить, Ян… Однако потомки — дело будущего. А сегодня необходимо скорее провести унию, отделить в делах религии Украину от Москвы, разорить украинских магнатов и вместо казачьих полков поставить по границам верную традициям шляхты польскую вооруженную стражу…

Замойский, уловив острую тоску во взгляде жены, оставил гетмана и направился к графине. Пани Барбара беспомощно улыбнулась и махнула рукою канцлеру, словно хотела сказать: «Оставайся со своею вечною политикой…»

— На окраинах, пан Стась, у нас и в самом деле не все ладно… Но я, собственно, позвал тебя, чтобы поговорить об академии и королевском разрешении… Сигизмунд позволяет мне открыть здесь филиал Краковской академии. Что только филиал — это простая формальность. Спустя некоторое время, когда и столицу перенесем из Кракова в Варшаву…

В дверь быстро вошел шустрый казачок, и Замойский на полуслове прервал беседу. Замолчал и Жолкевский. А графиня задержала дыхание: что-то скажет запыхавшийся казачок, который смеет являться без зова только в особо важных случаях?

— Там казак, посол от воеводы Острожского с Украины, прибыл. Изволите принять? Бумаг у него никаких, а с виду рыцарь славный, — сообщил казачок, трижды кланяясь в простор комнаты, словно приветствуя не господина, а стены.

— О!.. Янек, я хочу видеть настоящего казака с Украины. Никогда еще не видела. Прими его…

Замойский переводил взгляд с жены на запыхавшегося казачка, напряженно вникая в смысл его сообщения. Трудно было ему оторваться от мечты о новой столице, об этом будущем центре шляхетского могущества Польши, экономической крепости страны, где у пана графа уже имелись свои дворцы и немалые интересы. Варшава — мечта, особенно дорогая графу.

Наконец велел просить посла в комнату.

— Я опять получил жалобу из Кракова, от сына Острожского — Януша. Жалуется на поведение Косинского. Беспокоит Косинский старика, не дает развернуться в воеводстве…

— Да и на всей Украине, почему только в воеводстве? — подхватил Жолкевский, но умолк: Замойский ждал посла, и всякое вмешательство теперь в его государственные обязанности звучало бы как обида.

Пани Замойская меж тем выбирала из вазы цветок, примеривая перед венецианским зеркалом, какой из них будет ей больше к лицу.

«.. и с виду рыцарь славный…» — мысленно повторяла она. Не прислушиваясь, Барбара слышала, как под чьими-то ровными шагами скрипели новые, еще не притертые ступени, как звонко бренчали казачьи шпоры.

Казак, сам открыв дубовые двери, так взглянул на смущенного казачка, что тот вмиг исчез с глаз. Графиня отошла от окна, оперлась о высокую спинку кресла канцлера и с неодолимым любопытством следила за «славным рыцарем» — казаком с Украины.

Комнату всю, казалось, заполнил ровный, сдержанный голос казака:

— От брацлавского, киевского воеводы пана князя Острожского ясновельможному, ваша мощь, пану графу поклон…

Казак почтительно стал у стола и отдал хозяину продолжительный рыцарский поклон одною только головой. Трудно было догадаться, заметил ли он в комнате еще кого-либо, кроме хозяина. Жолкевский готов был провалиться сквозь землю — настолько оскорбляли его независимые манеры, этого хлопа. Пускай он посол такого магната, как Острожский, но кто дал ему право пренебрегать присутствием польного гетмана?..

Невольно Жолкевский оглянулся на пани Барбару, ища сочувствия своему возмущению таким пренебрежением к чести его мундира, личности и возраста. И пожелтел от злости, когда увидел по глазам пани, что она довольна дерзостью казака и рада неприятности гетмана.

— Пану воеводе князю Константину наша шляхетская благодарность и уважение, — медленно произнес канцлер Речи Посполитой, стараясь придать своему голосу возможно больше официальности.

И почувствовал, что в голосе казака было больше уверенности и силы, нежели у него, всесильного канцлера. Он пристально взглянул в лицо казака, — оно дышало искренностью молодости. Канцлер невольно мысленно сравнил свои годы с годами этого степного хлопа, оценил его красоту, и боль уязвленного самолюбия и зависть затуманили глаза знатного шляхтича. Казак был одет в такой дорогой, хотя и простой казачий жупан, что это лишний раз подчеркивало богатство и высокое положение украинского владетельного князя, нарочито пославшего в королевскую канцелярию простого казака…

Казак только теперь крепко приставил ногу к ноге, и шпоры его при этом так вызывающе звякнули, что пани графиня вздрогнула и цветком, так и оставшимся в руке, заслонила свои непокорные губы. Вздрогнул от неожиданного звона казацких шпор и бывалый вояка Станислав Жолкевский. Даже Ян Замойский почувствовал неожиданное волнение. Этих украинских повес казаков следует — и как еще следует! — проучить, чтобы они как должно уважали не только государственного деятеля, владетельного поляка, но и наследственного шляхтича…

— Прошу, прошу пана… Князь, верно, прислал вас с каким-нибудь неотложным делом. Есть письма?

Нервное возбуждение подбодрило канцлера, он уже властно приказывал. Снисходительным жестом он пригласил казака сесть на скамью возле стола. Пригласил к столу и Жолкевского:

— Прошу вас, пан гетман, принять участие в беседе, выслушать вести с Украины.

Казак вежливо приподнялся, намереваясь приветствовать гетмана. Но в этот момент пани Барбара, зашелестев платьем, вышла из-за кресла. Затаив дыхание, казак остался недвижим, ожидая, что хозяин представит его своей дочке (такой нежно-юной показалась ему пани с первого взгляда). Он видел, как шевельнулись, открыв ряд мелких белых зубов, ее губы, точно расцвели они: вот-вот брызнет молодой здоровый смех. Его и самого подмывало от всего сердца улыбнуться красивой паненке — такою речью заговорили с ним эти женские уста и искрившиеся смехом глаза…

Наступившая пауза начинала шокировать светски воспитанных панов. Жолкевский заговорил первый:

— Что слышно, пане казак?

— Сотник гусарского князя Острожского полка, — поправил гетмана посол.

— Ах, простите, пане сотник… Что слыхать на Низу? Говорят, низовики снова нарушают королевские приказы и беспокоят наших крымских соседей…

Сотник не пропустил еле слышного, раздавшегося уже у самых дверей женского смеха и воспринял его как похвалу за то, что поправил самого гетмана коронных войск. Неторопливо сев на скамью, он взглянул на Замойского, но обратился к гетману:

— Пожалуйста, пане гетман…

— Вельможный, прошу пана… — отплатил в свою очередь Жолкевский, не в силах забыть казаку смех пани Замойской.

— Пожалуйста, вельможный пане гетман… Про низовое запорожское войско ничего точно сказать не могу, да и не имею на то поручения от своего господина. Однако, если вельможный пан гетман интересуется невесть откуда идущими пересудами об украинских землях, могу передать, как сам слышал. О том; что кто-то беспокоит крымских соседей, ваша мощь пан гетман, у нас ничего не слыхать. Об этом нет времени говорить и самым болтливым. Теперь украинец сам вынужден защищаться от нечистых на руку этих ваших соседей… Это к тому же и казацкий хлеб….

— Заманчивый корм…

— Горький, вельможный пан гетман, но есть нужно.

— Хотя бы и наперекор королевским универсалам, которые запрещают трогать крымцев и турок?! — вмешался Замойский.

— И не запрещают защищать свой православный край от многочисленных нападений ханов, ясновельможный пан.

— Для защиты православного края незачем ходить к Перекопу, разорять Очаков, пане сотник…

— На войну идучи по чужую голову, простите, вельможные паны, неси и свою, — как говорится в казацкой поговорке. Когда нападают, то и терпят по собственной же вине. Да и не знаю я про какой-то Очаков. Я верный слуга его мощи пана воеводы князя Острожского, а он давно оставил казакованье и за весь срок моей службы ни одного ханского аула не разорил. Я же послан перед очи ясновельможного пана канцлера, чтобы просить защиты от несправедливых нападений и грабежей Криштофа Косинского, который в настоящее время стал уже гетманом всего войска низовых казаков…