Неправильная пчела

– Витька Цой в башне жил, под самым шпилем, – прохрипел он и закашлялся.

Глина не поверила, но переспрашивать не стала, лишь задрала голову вверх.

– За пятихатку могу внутрь провести, – предложил бомж, и девушка с интересом посмотрела на него. Разумеется, со стенами сталинки говорить ей не стоило, она просто могла не выдержать такой перегрузки, но внутри дома была вещь, которая хотела отдать ей свою память.

Она вытащила купюру и протянула ее бомжу, а тот, кряхтя, поднялся с бетонной чаши, набрал код на двери и впустил Глину в темное нутро высотки.

***

Очнулась Глина, лежа на широком подоконнике в парадной.

Незнакомое лицо участливо склонилось над ней, бомжа рядом не было.

– Приход словила? – спросила девчонка с розовыми дреддами.

– Сама не поняла, – Глина села и помотала головой. В руках у нее был розовый шарик неправильной формы, величиной с крупную сливу. Шарик такого размера она не скатывала никогда.

– Чем затарилась? – снова спросила незнакомка.

– Да ничем вроде, – Глина помотала головой.

– Это чо у тебя? – девчонка ткнула пальцем в шарик

– Ты его видишь? – удивилась Глина.

– Этот пластилин? – уточнила незнакомка, – вижу. На фиг ты его сюда приволокла? Это курят или нюхают?

– Я его не приволокла, я его отсюда взяла, – честно сказала Глина.

– Не было такой фигни тут, точно, – уверенно помотала дреддами девчонка, – может, Саныч тебе дал?

Глина тупо уставилась на розовую сливу, восстанавливая в памяти события. Вот она поднялась на последний этаж, стараясь не касаться руками перил, вот она стоит перед дверью в квартиру. Еще за тысячонку ее впускают внутрь. Квартира отремонтирована, в ней живут чужие, временные… Кажется, что здесь нет ни одной вещи, которая могла бы ее позвать.

Девушка с розовыми дреддами загундосила, что здесь, дескать, жила легенда русского рока, шустренько изложила Цоевскую биографию, основные вехи жизни. Глина ее не слушала. Она почувствовала зов, очень сильный и отчетливый, откуда-то со стороны окна. Оттолкнув девушку, она наклонилась и стала на колени у подоконника. Не обращая внимания на удивленные возгласы стоявших сзади, Глина зацепила ногтем краешек обоев, оторвала полоску. Девушка взвизгнула и попыталась ее оттащить, но Глина сильно пнула ее, и та отлетела к дивану. Бомж хрипло закричал что-то, но Глина драла и драла одну полоску за другой. Под белыми однотонными обоями показались желтые птички, а за ними – зеленые полоски, а под ними – неожиданно тайник.

Глина сунула туда руку и вытащила две странные фигурки. Это были старинные оловянные солдатики, раскрашенные неумелой рукой вручную. На одной подставке было нацарапано «Папа», а на другой – «Витя». От них шло неимоверное тепло, но они ничего не сказали Глине, кроме фразы «Наконец-то!», а потом ее вырубило.

– Где солдатики? – спросила Глина.

– А! Не парься, – девушка махнула рукой, – Сашке отдам. Это явно вещи его отца, не понятно, как ты только их нашла. Ты ясновидящая Рейни? Из программы «Битва магов»?

– Битва дебилов, – не нашла ничего умнее для ответа Глина и вяло поплелась прочь из подъезда. Розовую сливу она положила в карман, и затвердевшая память чужого детства ласково грела ее ладонь.

Эта слива помогла ей пережить трудные дни. Глина растянула ее на неделю, унимая боль за грудиной, которая не давала ей дышать. Оказывается, что сердце может болеть, и это совсем не романтично. Глина прекратила всяческое общение с Тимом и не реагировала на звонки в дверь. Телефон она отключила, а дверь на балкон держала закрытой. Глинтвейн и ночные посиделки закончились, как и все, что к ним прилагалось.

Ко всему прочему у нее истаял денежный запас, и Глина позвонила Евгению, который пообещал подогнать клиентов, ничего не говоря Веревкиной. Вскоре ручеек людей протянулся к ней, и Глина стала выходить из квартиры и подолгу пропадать, продавая мёд, в который она вмешивала прозрачную субстанцию. Вместе с деньгами к ней пришла информация о Софье Максимовой. Глине не составило труда понять, о ком говорил Тим в их последнюю встречу. У Глины появился повод убить Максимову, гораздо более серьезный, чем раньше. Но теперь она не собиралась делать этого сама. Глина поумнела.

Тим встретил однажды Глину в подъезде и подошел к ней.

– И долго ты будешь дуться? – спросил он примирительно.

– Всегда, – безапелляционно ответила Глина.

– О как, – Тим почесал за ухом привычным кошачьим жестом, словно у него за ухом жил целый рассадник блох, – тебе не приходило в голову, что у тридцатипятилетнего мужика были и другие бабы?

– Не приходило, – ответила Глина и закрыла дверь перед носом Тима.

Она не хотела ничего объяснять Тиму, и слушать его объяснения она тоже не собиралась. Она обижалась на свою недалекость, ведь зарекалась же не влюбляться после смерти Береста?

Когда Тим узнал, что Глина продает бусины, он подкараулил ее в подъезде и предупредил:

– Это плохо кончится, поверь. Я не хочу, чтобы ты сдохла на свалке чужой памяти.

– Собаки дохнут, Тим, – сказала бесстрашно Глина, – я пока человек, причем живой.

– Ты будешь хуже собаки, ты станешь пчелой в чужом улье. Поверь мне, я через это прошел. Ты оставляешь следы, тебя поймают.

– А, может, я этого и жду? – Глина, криво усмехаясь, отстранила его.

***

Софья Максимова не любила принимать пациентов с утра, она была типичной «совой» и просыпалась окончательно только часам к десяти, выпив пару чашек кофе, пролистав ленты социальных сетей. Но Санкт-Петербург, как и Москва, никогда не спит. Для кого-то восемь утра – все еще продолжение глубокой ночи, и бессонного бодрствования, а для кого-то энергичное начало рабочего дня. За окнами серело, фонари давно погасли, открылись фастфуды, а значит… Пора работать. С Виталием они работали по очереди – день через день, так как не могли договориться, как делить крохотный офис. Отколовшись от конторы Пасечника, Софья словно обрела себя: ей всегда нравилось работать не с сопливыми, неорганизованными и шумными школьниками, а с прилично одетыми, обеспеченными и взрослыми людьми. Виталий на первых порах делился клиентурой с Софьей, но теперь у нее уже был свой круг пациентов. Лучше рекламы, чем «сарафанное радио» пока не придумали. Принимая пациентов, Софья выполняла одновременно функцию «Ищейки». Как справедливо заметил Пасечник, одаренные люди часто страдают, не понимая, что же их так гнетет. «Слышишь голоса – шизофреник, предчувствуешь беду – параноик. Дело «Божьей пчелы» помочь не только детям, но и взрослым», – говаривал Пасечник, и Софья была с ним вполне согласна. Софья находила таких людей, и они работали на нее.

Посетительница Софьи была записана заранее, по звонку знакомого знакомых, так к Софье стекались ручейки ее клиентов, и сейчас перед ней в кресле сидела худая, одетая в кожаный жилет и длинное в пол черное платье молодая женщина. Ее длинные волосы были гладко прилизаны на висках и закручены в тугой узел на затылке. Бледное с резкими скулами лицо было наполовину закрытое темными очками. По тону помады угадывался агрессивный макияж.

Софью трудно было удивить, даже вечерним макияжем в восемь утра, но вот руки посетительницы в черных перчатки из тонкой непрозрачной материи, выглядели необычно. Зачем посетительница носила их? Прятала экзему или это была часть ее образа?

Софья напомнила себе, что честно заработанные деньги не пахнут, открыла блокнот и сделала пометку. Быстро задав ряд обязательных вопросов, она узнала, что посетительницу зовут Галиной, ей двадцать лет, она не замужем и вообще не имеет семьи, как и постоянного места жительства, учебы и работы.

– Вы можете сформулировать свою проблему? – спросила Софья, черкая в блокноте и подавляя зевок.

– Да, я очень часто хочу кого-то убить и мне трудно себя сдерживать, – спокойно сказала посетительница.

Софья подняла на нее глаза, скрывая удивление. Склонная к эпатажу пациентка могла быть психически не здоровой.