Бурелом

— Я не кусочник, — Платон ниже нагнул над столом лобастую голову, шея напряглась.

— Ладно, ладно, я пошутил… Скука, понимаешь! Волком бы завыл, да таланта нет, — Генка зачем-то показал на свой рот. — Все от скуки сделаешь…

— Выходит, и за Волошиной от скуки ударяешь? — Платону вдруг захотелось уязвить чем-то Заварухина, «баш на баш», как сказал бы Витька Сорокин.

Парни переглянулись. Над столом нависла предупреждающая тишина. Платон видел, как заварухинские пальцы сжались в кулак, потом медленно, словно нехотя, разжались. На стол выпал сплюснутый кусочек хлеба.

— В квите, — мотнул чубастой головой Генка. Не глядя взял стакан, постучал донышком по столу: — Налей!

Костя поспешил выполнить его просьбу.

— Ты что мне одному наливаешь? Гостю наливай! Я сегодня с Корешом пить буду, у него башка на плечах…

Генка пил водку как пресыщенный алкоголик. Он медленно тянул ее сквозь зубы, как бы загонял ее насильно в рот. Почти ничем не закусывал и быстро пьянел.

— Д-давай, К-кореш, о В-волошиной ни с-слова, — он стал заикаться. — Не ч-чета она н-нам с тобой, н-начальство…

«Может быть, в этом ты и прав — не чета она нам», — невольно подумал Платон.

— Что лыбишься?

— Да так, вспомнил один случай…

— А ваши-то с-слабаки, а?

— Кто наши? — не понял Платон.

— В-ваша б-бригада. К-комсомольская! — И Заварухин снова глуховато, простуженно рассмеялся.

— Это ты брось, — насупился Платон.

— А ч-что б-бросать. З-заткну в-вас за п-пояс — баста!

— Посмотрим, — сказал Корешов.

— В-вызываю вас на с-соревнование, — хлопнул ладошкой по столу Генка.

— Идет, — согласился Платон.

Генка совершенно опьянел. Платон стал собираться домой. Пока он надевал ватник, Заварухин сидел, не меняя позы, уронив голову на руки. Он будто дремал. Но потом дернулся к двери следом за Платоном. Пошатываясь, проводил его на крыльцо.

— Стоп, Кореш, ч-что я т-тебе хотел с-сказать, — выдавил Генка, опершись плечом о косяк двери. — Н-нарочно я тебя з-зазвал, х-хотел проучить. Но п-парень ты с-свойский… А В-витьке передай, мало к-каши ел, ч-чтобы со мной т-тягаться… — Он повернулся и нетвердой походкой ушел в общежитие.

«Вот так влип! — Платон на самые глаза надвинул кепку. — Принял вызов на соревнование, а Витька узнает, взбеленится. Ну, и соревнуйся с ним, скажет…»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Небо хмурилось, грозилось дождями. По вечерам между вершинами сопок, точно между верблюжьими горбами, садилась лохматая, как бездомная собачонка, туча. Потявкает далеким громовым лаем, поблещет иглами молний — и уберется восвояси.

В поселке спешно чинили крыши. На грязных улицах, вдоль заборов укладывали доски, кое-где подсыпали гравий. Делали это каждый год, и как раз когда начинались дожди, начиналась слякоть — начинались доделки…

В эту дождливую пору Леонид Павлович Наумов окопался в конторе.

Изредка позванивал в леспромхоз, передавал сводку, а то распекал незадачливого завхоза Еремея Наливайко.

В эту дождливую пору рабочие лесоучастка большую часть времени просиживали в обогревательных будках. В дождь по правилам техники безопасности работать воспрещалось. Скользкие бревна могли «сыграть» по спине или ногам…

В эту дождливую пору женщины чаще ходили друг к другу в гости. У всех только и разговору — Нестер Полушкин купил Анне котиковую шубу. Чесали языками, щелкали поджаренные кедровые орехи.

В эту дождливую пору в поселке сыграли две свадьбы, а Виктор Сорокин по-прежнему за углами целовался с Сашенькой и никак не решался сказать — давай поженимся…

В эту дождливую пору Платон по вечерам читал Поликарпу Даниловичу записки Панаса Корешова…

В эту дождливую пору вспучилась, поднялась, как на дрожжах, вода в реке Тананхезе…

Вода залила подполье вдовы Катерины, поварихи, сдобной, пышной женщины. Катерина, прибежав в контору, наделала переполоху.

— Потоп! — не своим голосом закричала вдова и решительно повела наступление на Наумова. Тот, отгородившись письменным столом, бормотал что-то невнятное. Завхоз Наливайко, вставший было на защиту начальника, мигом был отброшен к двери. Дверь с грохотом распахнулась, завхоз очутился в коридоре.

Вдова бессильно плюхнулась на стул. Стул тоненько пискнул, но выдержал: он был сделан в местном промкомбинате…

В дверь кабинета осторожно вполз Наливайко.

— Еремей, — перевел дух Наумов, — сходи к Катерине, посмотри, в чем дело, может, переселять будем…

— Пусти козла в огород, — грозно повела плечом Катерина. — Чтобы завтра нашенское бабьё языки чесало, дескать, Катерина уж и завхоза заарканила… И переселяться я никуда не собираюсь! Если что, на крыше отсижусь!..

«Глупая баба», — подумал Наумов. Ничего не оставалось, как пойти самому. А на улице морось, идти никак не хочется. Сопя, Леонид Павлович натянул шуршащий плащ, кивнул головой.

— Идем!

Катерина жила в собственном домике, срубленном еще ее покойным мужем на самом берегу реки. Река здесь делала изгиб и, как подстреленная птица, билась о берег пенными хлопьями мутной воды. По поселку шли гуськом. Впереди, втянув голову в плечи, обходил лужи Наумов. За ним, бесстыдно приподняв подол длинной цветастой юбки, катилась Катерина. Следом за ней семенил Еремей Наливайко, жадным взором щупая полные икры вдовы.

В подполье у Катерины действительно плескалась вода и плавал бочонок. Но вода от дома была пока еще далеко и в сущности никакой опасности не представляла.

— И что глотку драла?! — разозлился Наумов. — Потоп, потоп!..

— Но вода-то, вода в подполье! — тыкала вниз пухлым пальцем Катерина. — Куда прикажете картошку засыпать?! Может, к тебе в подпол?

— А кадка-то, кажется, из столовой, — заглядывая в подполье, заметил Наливайко, решив хоть чем-то насолить вдове.

— Чтоб глаза твои на лоб повылазили! — снова забурлила Катерина. — Я купила этот бочонок на свои деньги!.. Сегодня замокать его опустила…

— А ну тебя! — отмахнулся Наумов. — Отрываешь людей от дела, — и, хлопнув дверью, вышел из дома. Наливайко поспешил за ним.

«Однако вода прибывает», — подумал Леонид Павлович, все еще негодуя в душе на глупую женщину, которая заставила тащиться по грязи через весь поселок. Раздула из мухи слона. — Почему здесь досок не настелили? — не оборачиваясь, через плечо спросил он завхоза.

— Да сюда только одна Катерина и ходит, — стараясь оправдаться, быстро вставил Еремей.

— Одна! — рассердился Наумов. — Небось и ты бегаешь?.. Надо бы мост закрепить, не то снесет к чертовой бабушке, — на деловой тон перешел Леонид Павлович. Хотел спросить о лесе, но вспомнил, что его уже по настоянию Волошиной перекатали дальше от берега. — Чем у тебя лошади заняты? — спросил Наумов.

— Воду одна к столовой подвозит, — начал перечислять Наливайко, никак не успевая следить за ходом мыслей начальника. — Другая от пилорамы лес возит…

— А остальные?

— Едят, — отчего-то упавшим голосом сказал завхоз.

— Едят, едят! — передразнил Наумов. — Проедают государственные денежки, дери их за хвост!.. Только ударят морозы, в лес отправлю, пару тракторов на трелевке заменят… И что ты за мной, как хвост, бегаешь?! — неожиданно осердился Леонид Павлович. — Дел нет, что ли?

— Да я хотел отпроситься на пару деньков, — робко начал Наливайко. — В колхоз съездить… Зерна для курочек раздобыть…

Но Наумов не слышал завхоза. Его внимание привлекли люди, столпившиеся у моста на том берегу реки. В душе Леонида Павловича шевельнулось нехорошее предчувствие. Оставив просьбу Наливайко без ответа, он поспешил к реке, на сей раз вышагивая прямиком по лужам. По голенищам сапог хлестали мутные, грязные брызги.

— Что там такое? — еще издали крикнул Наумов, стараясь через сетку дождя разглядеть, что делается на том берегу. Вода ударяла о накаты, переплескивалась через них, омывала настил из досок. Мост поскрипывал, вздрагивал. Сердце у Леонида Павловича упало — снесет. — Э-эй, там! — позвал он. — Давай сюда! — но потом осмелел, ступил на мост и, шлепая по мокрым доскам, сам направился к людям.