Бурелом

— И только?

— А что еще! Думаешь, в милицию тебя заберут. Признаться, я хоть и вырос здесь, а ни о каком таком Панасе Корешове и не слышал. Да ты брось хандрить! — Виктор в шутку толкнул Платона плечом. — Ну его к дьяволу этого деда, стоит за него нервы портить. Пойдем-ка лучше сегодня на танцы. С девчатами познакомлю…

— Пойдем, — согласился Платон.

Воскресным ранним утром, когда Платон и Виктор еще сладко посапывали в постели, Поликарп Данилович вышел из дому. Небо было густо усыпано звездами. Поликарп Данилович на зрение не жаловался, да и с завязанными глазами нашел бы он тропку. Она начиналась за крайними домами, бежала прочь от поселка, теряясь в зарослях молодого пихтача. За околицу его провожала свора разбуженных псов, недовольно и сонно тявкавших. Потом отстали и они. На сей раз старик Сорокин прихватил с собой остро отточенный топор с коротким походным топорищем. Обильная роса, лежавшая на листьях, брызгала в лицо. Тропа шла вдоль таежного ключа, сипло бурчавшего в темноте. По левую руку тянулись старые поруби. Здесь он с Волошиным работали погонщиками на конно-ледяной дороге… Странно даже и вспомнить — поперечная пила, топор и волокуша — вот и вся тогдашняя техника в лесу.

Поликарп Данилович припомнил себя молодым, и ноги понесли его быстрей. Всю ночь старик Сорокин не спал, ворочался в кровати. Платон живо напомнил ему Панаса Корешова. Странная, запутанная история… Не те времена, чтобы внуков преследовать за то, что совершили когда-то их деды… А все-таки боялся признаться, стыдно, рассуждал старик Сорокин. Да, по закону внуки не отвечают за дедов, а все-таки совесть жжет… Вот возвращусь из тайги, расскажу ему все, что знаю о его деде… А может быть, не стоит? Тут же спрашивал себя Поликарп Данилович. Не стоит новой поросли знать о той трухе, на которой она выросла…

Воспоминания и сомнения. Они бередили душу Поликарпа Даниловича, пока не разомкнулась над тайгой ночь и солнечный свет не обласкал землю. Вместе с ночью ушли они куда-то за отроги Сихотэ-Алиня и будто ничего такого на белом свете вообще не бывало.

Старые поруби давно остались позади, а старик Сорокин все шагал и шагал без устали, все дальше и дальше углубляясь в тайгу. В сумерках Поликарп Данилович сделал привал, стал готовиться к ночи. Разложил костер, вскипятил чаю. Потом отгреб уголья, набросал на прогретую землю еловых веток, лег и уснул. Во сне он до хрипоты спорил с Иваном Вязовым, что не следовало бы так строго наказывать Волошина…

Утром проснулся с пересохшим горлом, залпом осушил недопитый вчера чай. И скоро снова шагал по тайге, ища на деревьях едва заметные зарубки. По его подсчетам в полдень он должен дойти до Арсеньевского перевала, а там и землянка, которая почти год не давала ему покоя.

Платон не успел и ахнуть, как кто-то смазал его по носу. От следующего удара он инстинктивно увернулся и, в свою очередь, сунул кому-то кулаком. Наверное, в лицо. Послышался стон, потом топот убегающего — и все стихло. По-прежнему неподалеку гундосила гармошка и девчата пели грустную, берущую за душу «Рябинушку».

«Вот так знакомство!» — дотронулся до носа Корешов. Постарался восстановить в памяти сегодняшний вечер. Они с Виктором переоделись и пошли за околицу поселка к реке. Здесь некогда был нижний склад — площадка ровная, земля утрамбованная. Местные ребята называли это место «тырлом». Пойти на «тырло» означало пойти на танцы.

Как новому человеку, Платону было странно видеть, что танцуют на земле. Почему не построить танцевальную площадку? Но Виктор заметил по этому поводу: когда естественное превращается в казенное, тогда к нему пропадает прежний интерес… Возможно, он был прав.

Но что же произошло? Вечер был на удивление теплым, тихим, лишь от реки тянуло сыростью да нещадно жалили комары. Около площадки лежали два бревна. Девчата сидели на одном из них, парни на другом. В кругу парней баянист — рассудительный Тося. Он помахал Платону рукой: присоединяйся, мол, к нам. Потом заиграл вальс. Корешов одернул гимнастерку. Среди девчат он давно заметил Риту Волошину. И ничего-то начальственного в ней сейчас не было — обыкновенная девушка, как и другие. Платон пригласил Риту на вальс. Оказалось, она ему по плечо и танцевала легко. Но Корешов тоже не ударил лицом в грязь — кружился так, словно и не был в кирзовых сапогах.

— А вы здорово тогда трос на берег вытащили, — первой заговорила Рита. — Не простыли?

— Меня и сам дьявол не возьмет, — вдруг расхвастался Платон, притягивая девушку ближе к себе. «Она не такой уж и сухарь», — подумал он.

— А вы все такой же нахальный, — отстранилась Волошина. — Смотрите, могут ноги переломать…

— Пусть попробуют, — петушился Платон, а сам чувствовал, что отвечает глупо.

Кончился танец. На зубах хрустит пыль. Виктор тянет сзади за рукав Корешова.

— Знакомься, Платон, это Саша.

В Сашеньке не было ничего необыкновенного, ничего такого, что бросалось бы в глаза. В действительности она выглядела даже хуже, чем на той фотографии, которой в армии козырял Виктор. Широкое лицо с крупными чертами, широко расставленные глаза, полные, по-детски припухлые губы.

Она сказала, что Платона знает давно еще по письмам, а потом по рассказам Виктора.

— Да и я о вас наслышался немало, — и хотел добавить, что о Сашеньке знала вся рота, и что Виктор чуть ли не всем показывал фотографию, но вовремя прикусил язык.

Тося снова растянул мехи баяна. Платон снова направился к Рите, но сзади на плечо легла чья-то рука. Корешов резко обернулся, встретился с черными озорными глазами парня.

— Давай знакомиться, — без всяких предисловий предложил тот, назвавшись Генкой Заварухиным. — Не слыхал такого?

— Еще бы! О тебе каждый день в газетах пишут!..

— Остряк, как я посмотрю, — хохотнул Генка. — Пой ласточка, пой… Запомни, новенький, к Рите не липни.

— Иди к черту, старенький, — неожиданно обозлился Платон. Отвернулся от парня, решительно зашагал к бревну, где сидела Рита. Но на сей раз она отказала Платону.

Он отошел в сторону. Танцы неожиданно показались ему скучными и неинтересными. «Давал же себе слово больше не ходить на танцы вообще». Уже порядком стемнело. Правда, площадку тускло освещала лампочка, висевшая высоко на столбе. Платон не стал дожидаться Виктора, медленно побрел к поселку.

Вспомнился общественный суд, Рита, которая тогда сидела по правую руку матери. Вспомнился стоявший на сцене Иван Вязов. «Пожалуй, этот Вязов был прав, — подумал Платон. — Но почему не пошла танцевать?» За спиной быстрые шаги. Корешов обернулся и тотчас получил в нос. Дал сдачи. В темноте так и не разобрал кому именно.

«Ну, хорошо же!» — Корешов повернул назад. Танцы как ни в чем не бывало продолжались, пиликал на баяне Тося, на бревне курил Заварухин. «Не он, тогда кто же? — Платон внимательно оглядел лица парней. — Чепуха какая-то!» Дотронулся до носа — болит, значит, не чепуха. Поискал глазами Риту. Ее на площадке не было.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Болотные сапоги с налипшими к подошвам комьями глины стали вдруг невероятно тяжелыми. По капюшону брезентового плаща нудно ударяли мелкие капли дождя, попадая на волошинский нос. Он то и дело вытирал его тыльной стороной ладони, чертыхался, но продолжал измерять волок ровными, тяжелыми шагами. Через несколько метров останавливался, тыкал острием палки в расквасившуюся почву — и снова шел. Галька залегала неглубоко и это радовало Волошина. Два километра дороги от верхнего склада сидели, что называется, в печенках у мастера. Машины здесь без помощи тракторов пройти не могли.

За поворотом Илья наткнулся на лесовоз. Он сидел глубоко в грязи. Около лесовоза — водитель.

— Илья Филиппович, надо трактор, иначе хана, — упавшим голосом сказал он.

— Вижу. Здесь неподалеку бульдозер Марченко, пусть гонит сюда.

Мастер отбросил с головы капюшон — дождь перестал. От земли пахло прелью. Волошин обошел машину, постучал палкой по колесам, присел на пенек, закурил.