Страница 16 из 97
12
Нас проводили в обеденный зал. Сердце болезненно колотилось, оглушало. Руки тряслись — теперь я боялась опозориться. Я с ужасом представляла, как сяду за стол и возьму приборы, как они станут ходить в неловких пальцах. Мателлин получит лишний повод глумиться над моей неловкостью, над моими манерами. Омерзительный гнусный толстяк. Знал бы он, как я его ненавижу! Казалось, за всю мою жизнь не нашлось никого, кого я могла бы так презирать.
Я ожидала увидеть длинный бесконечный стол, но все оказалось довольно скромно. Было накрыто на четверых на небольшом прямоугольном столе, застланном вышитой белой скатертью. Одна из голых рабынь выросла передо мной, указала на стул с высокой спинкой:
— Прошу, госпожа.
Я замерла, не в силах оторвать взгляд от ее матовой кожи, от выкрашенных торчащих сосков. Это было немыслимо, дико, но одновременно завораживало до какого-то странного необъяснимого чувства. Я невольно посмотрела на бедра, опоясанные кольцами аргедина. Еще ниже виднелся густой черный треугольник. Я отвернулась, кажется, слишком порывисто, чтобы это не заметили. Но тут же увидела, как толстяк ухватил двумя пальцами сосок стоящей рядом с ним девушки и оттянул так, что мне едва не стало плохо.
Я поспешила опуститься на стул, чтобы иметь возможность смотреть лишь в пустую блестящую тарелку. Тенал уселся с торца стола, толстяк — по правую руку, как почетный гость. Я сидела слева, а место напротив пока пустовало. Но ждать, казалось, никто не собирался. Голые рабыни невозмутимо обносили нас блюдами, снимали и опускали колпаки из жидкого стекла, наливали вина. Я старалась быть аккуратной, повторять исключительно за наместником и не брезговала алисентовым вином. Хотелось немного захмелеть, чтобы избавиться от сковавшего меня напряжения. Но я в жизни не пробовала такого вина. Сладкое, тягучее, оставляющее во рту невероятное терпкое, будто звенящее послевкусие. И этот яркий чернильный цвет…
Несмотря на мои опасения, меня не тревожили разговором — старики прекрасно секретничали вдвоем, склонившись друг к другу. И меня это совершенно устраивало. Когда рабыня поставила передо мной небольшое блюдо с горкой подрумяненных в масле розовых плодов, щетинившихся крошечными серебряными вилочками, я едва не открыла рот от восхищения. Капанги. Я столько слышала о них, но, конечно, никогда не пробовала. Это слишком дорого. Говорят, нет более имперского блюда. Но в них либо влюбляешься сразу, либо не сможешь распробовать до конца жизни.
Я подцепила одну из вилочек, но так и замерла с поднятой рукой, потому что в этот момент открылась дверь, и Мателлин, будто опомнившись, подскочил со стула, согнулся. Это значило, что входящий был выше по положению. Наместник не шелохнулся, остался на своем стуле. Я запоздало поняла, что мне тоже следовало подняться. Отложила капангу, склонила голову, не решаясь смотреть, опасаясь, что это сочтут неучтивостью. Лишь услышала новый голос:
— Прошу прощения, дядя. Кажется, я опоздал к ужину. — Повисла немая пауза: — И вы здесь, ваша светлость…
Звучало с нескрываемым презрением.
Я не выдержала, вскинула глаза и непозволительно замерла, не в силах оторвать взгляд.
Казалось, уже просто видеть молодое лицо было чудом. Но я чувствовала, что краснею, будто меня с шипением заливала бурлящая пена. Я закаменела, не в силах оторвать взгляд от недоверчиво сощуренных глаз совершенно необыкновенного аметистового цвета. Цвета разбавленного алисентового вина. И эти глаза без стеснения рассматривали меня. Долго, будто с нажимом. Сначала я увидела в них сиюминутное удивление. Потом — вспыхнувшее любопытство. Теперь же — явный интерес. И, наконец, вопрос.
Спина Мателлина превратилась в настоящий горб, обтянутый голубым. Толстяк снова подметал глянцевый мрамор собственными кудрями:
— Ваша светлость…
Я, наконец, опомнилась, и тоже поклонилась, касаясь стола кончиками пальцев — боялась упасть. А внутри все ходило ходуном, сердце отбивало безумную мучительную дробь. Хотелось вновь вскинуть голову и смотреть. Я даже стиснула зубы, стараясь уберечь себя от глупого шага — это неприлично. Неприлично так разглядывать мужчину. Это вино! Больше не сделаю ни глотка.
Молодой Тенал не торопился приветствовать Мателлина. Повисла неловкая плотная тишина, которую нарушил наместник:
— Я уже не надеялся, что ты почтишь нас своим присутствием, Рэй.
— Как вы могли сомневаться, дядя? Когда у вас такие гости…
Я краем глаза наблюдала, как рабыня придержала стул, и Рэй Тенал уселся за стол. Только после этого толстяк занял свое место. Я поспешила опуститься следом, потому что ноги уже не держали. Впервые в жизни я чувствовала себя настолько неловко. Но я кожей ощущала на себе прямой раскаленный взгляд.
— Вы здесь проездом, Мателлин? — ровный обманчивый голос, будто под приторной мягкостью скрывался жесткий прочный остов, готовый обнажиться в любой миг.
— Да, ваша светлость. Возвращаюсь в столицу с важным поручением.
Я не видела лица Рэя Тенала, но мне казалось, что его губы презрительно изогнулись:
— Снова рылись в чьем-то грязном белье?
— Ну что вы, ваша светлость. Вы всегда наделяете меня несуществующими талантами.
— У вас их нет. Но я был бы признателен, если бы вы представили мне вашу спутницу.
Я похолодела. Так и сидела, сцепив руки на коленях. Но чувствовала, что в этот миг Мателлина просто распирало от важности и собственной значимости:
— Девица из Контемов, ваша светлость.
Я уже поняла, что толстяк по какой-то причине не озвучивает моего полного имени. Но и в таком виде оно звучало, как самая прочная, самая верная броня. Как проклятие. Через мгновение я перестану существовать для Рэя Тенала. И это будет только к лучшему.
— Ваше имя, госпожа?
Я не сразу поняла, что он обращается именно ко мне. Сидела, уставившись на собственные пальцы. Вздрогнула, будто опомнилась, подняла голову:
— Сейя, ваша светлость…
Рэй Тенал пристально смотрел на меня, прищурив необыкновенные глаза под черными бровями. Его лицо в обрамлении прямых темных волос казалось нарисованным, четким, благородно-бледным в сравнении с пунцовыми щеками сидящего рядом толстяка, раскрасневшегося от вина, почти как вериец. Теперь Мателлин на его фоне казался раскрашенным престарелым паяцем. Фальшивым и скользким. И сейчас, в этот миг, я отчаянно боялась, что обманчивый облик младшего Тенала может скрывать такое же испорченное имперское нутро.
— Вы очень хороши, госпожа.
Я с трудом сглотнула:
— Благодарю, ваша светлость.
Вновь повисла напряженная плотная тишина и, наконец, застучали приборы. Рэй Тенал молчал, старики вновь перешептывались о чем-то своем. А я боялась поднять глаза, чтобы не встретиться с прямым аметистовым взглядом. Смотрела на ершащуюся вилочками горку капангов, но теперь даже не намеревалась пробовать — кусок не полезет в горло. Я делала вид, что ковыряюсь вилкой в тарелке, попросила рабыню налить воды. Больше не притронусь к вину.
— Как вы находите Форсу, госпожа?
Я подняла голову, стараясь не показывать собственную неловкость, но, кажется, от этих стараний было только хуже:
— Я мало что увидела в темноте, ваша светлость… Но этот дворец прекрасен.
Толстяк приосанился:
— Я хотел показать госпоже, как выглядит приличный дом, ваша светлость. Ей не лишним будет хоть немного побыть в достойном обществе, каким, без сомнения, является общество его сиятельства. И ваше, разумеется.
Меня едва не затрясло от этих слов. Толстяк был вынужден терпеть Рэя Тенала, но считал своим долгом тут же отыгрываться на мне.