Ливень в степи

Вечером к умирающему пришел Очиржап-бабай, злой и язвительный. Поглядел на Балму, проговорил:

- Вы всегда на нужду, на бедность жаловались, а у самих деньги в земле. Чем богаче люди, тем больше прибедняются. Знал бы, никогда не дал бы вам, хитрым гадам, десять рублей пятьдесят копеек. Десять раз кукиш показал бы… Когда найдете свои деньги, сразу несите десять рублей пятьдесят копеек. И за две копны сена, за десять фунтов муки… Поняли? Больше не стану верить тем, кто болтает о бедности.

Очиржап-бабай ходил со своей палочкой вокруг свежих ям, тыкал то сюда, то туда:

- Может, здесь лежит, здесь копайте…

Уставшая за день Балма ткнулась в постель. Она думала о кладе, в душе упрекала мужа за то, что раньше не сказал, где зарыл. Был же он в полном уме, в сознании, помнил же… Всю жизнь прожила с ним, а не знала, что у него на душе. Кто мог догадаться, что он от себя, от родных детей прятал какие-то деньги?

Балма не могла уснуть. Нет, не кашель мужа, не слабые его стоны мешали, к этому она давно привыкла. Горестная, тревожная дума о маленьком чугунке, о двухстах десяти рублях не давала ей покоя. «Бывает же, что злые духи или хозяева гор и степей спрячут что-нибудь от людских глаз, тогда хоть возле раскрытого клада пройди, не увидишь, будто слепой. Стоит чугун, а покажется, что круглый камень… А другой сразу увидит, что не камень, а чугунок. Тот увидит, кому он должен достаться. Может быть, злые духи отводят и мою руку с лопатой, чтобы клад мне не достался… Говорят, что каждый клад караулит пестрая змея, а за змеиной шкурой у нее душа дьявола… Зачем только наш бедный отец зарыл то, что нам так нужно?… Может быть, злые духи заставили его забыть место, чтобы навсегда схоронить деньги от голодных детей?»

Стоны и кашель отца не мешали и ребятишкам. Рандал спал спокойно, видел во сне, что у него много раскрашенных бабок. Ведь они для него - настоящее богатство… И видится, что брат Гомбо вдруг отнял все бабки, роздал ребятам. Рандал жалобно захныкал.

А Гомбо видел во сне, что они не зря целый день копали землю. Вот он, клад… Только не чугунок, как говорил отец, а маленький сундучок, из зеленого блестящего камня, по углам золотые гвоздики. Найти-то сундучок нашли, а как открыть, никто не знает… Ой, какой он тяжелый, будто в нем не отцовские деньги, а каменные глыбы. Вдруг в руке у Гомбо оказался красивый золотой ключик. Гомбо обрадовался, побежал к матери. Во сне он улыбался…

Умер Монтоон тихо, как угасает светильник, когда в нем кончается масло. Позвали ламу, он как раз находился в Хандагайте. Одежда у Монтоона была старая, изношенная, лама себе не взял, отдал нищим. У Балмы же ничего больше не оказалось, чтобы расплатиться с ламой. Она отдала туесок масла, пять копеек и пообещала, что разыщет клад и принесет в жертву денег, чтобы святой лама отправил в рай душу усопшего.

После смерти Монтоона к Балме много раз приходил богатый сосед Очиржап-бабай, требовал, чтобы отдала долг мужа. Сам принимался копать землю, упрекал покойника в жадности и корысти, не переставал громко возмущаться людской хитростью. Балма, бедная вдова, худая и оборванная, и ее осиротевшие дети все еще не теряли надежды, продолжали искать клад, который никогда не существовал, который померещился только затуманенному сознанию умирающего. Ведь несчастный так хотел что-нибудь оставить своей осиротевшей семье…

ЗЕМЛЯ

Весна каждый день приносит новые цветы. Новая жизнь, великие социальные перемены порождают новые слова и понятия. Большая весна в жизни людей, наступившая после Октябрьской революции, принесла в улусы слова: «деление земли», «уравнивание земельных наделов». Эти слова были как невиданные цветы - яркие и не очень понятные: ведь никто не помнил в нашем улусе Тарбагатай, чтобы кто-то делил когда-нибудь землю. Земля же не бабки в руках ребятишек, не овцы и коровы, не халаты и унты престарелого родителя! Очень давно, может, на второй день после создания вселенной, сами боги поделили ее между людьми. Боги были, видно, бестолковые и нарезали землю кое-как: одному дали много, а другим по маленькому лоскуточку. С тех пор все так и есть: у одного - широкие луга, у других - узенькие полоски, все это переходит по наследству - от деда-отцу, от отца - сыну. А тут вдруг у всех на языке стало «деление земли», «деление земли».

Многие все же поверили, что это будет просто, особенно бедняки, у которых покосы были не больше заплатки на подоле халата. Они с надеждой ждали передела земли, уши у них были жадно открыты для всяких толков и слухов. Но дальние и ближние ветры приносили не всегда верные вести… Не беда, конечно, если какой-нибудь темный дедушка или болтливая бабушка, услышав от грамотного человека новости о земельных делах, по дороге к своему улусу половину позабудет и перепутает. Не в этом беда. Плохо другое, когда иные грамотные люди со злыми намерениями нарочно запутывали все, что было в ясных бумагах новой власти. Это были как раз те, кто владел обширными покосами, заливными лугами, те, против кого направила Советская власть беспощадное острие своих законов.

Видимо, те, кто стоял у новой власти, знали, что богачи почти все грамотны. Они раньше всех проведают о новых декретах и постараются извратить их, запутать, чтобы простые улусники ничего не поняли. Вот потому-то люди, стоящие во главе Советской власти, решили как можно быстрее обучить грамоте бедняков: пускай сами все читают, чтобы никто не мог замутить им головы.

Всюду открылись школы ликбеза.

Ох, как трудно было привыкать к тонкому карандашу людям, которые до того держали в руках только оглобли и жерди. К привычным заботам - сколько дней надо отработать богатеям, сколько копен сена, сколько фунтов муки отдать, прибавилась новая забота: не забыть, как пишется «аха» и как «таха». Пожилые люди ходили по улусу и шепотом повторяли: «Аха, таха аба» - «Брат, бери подкову». Это в букваре было так написано.

В те годы на каждый улус, на каждое село из города присылали только два букваря. У нас в улусе один букварь был у учителя, а другой ученики по очереди брали себе домой на одну ночь. Учебник был толстый, в зеленой корочке, с картинками на каждой странице. Такая была красивая книга, что каждый раз хотелось погладить ее рукой.

Однажды букварь получил самый молодой из учеников, двадцатилетний Ананда. Как он ждал этого дня, завидовал тем, чьи фамилии начинаются с буквы «А», ведь книгу давали ученикам по алфавитному списку! Что толку, что его зовут Анандой, когда фамилия Ямпилов? Вот и пришлось терпеть сорок один день, пока дошла очередь. Наконец книга была у него. Но тут случилось ужасное несчастье: маленький братишка Ананды тайком утащил учебник, вырвал первые страницы, исчертил книгу карандашом, измазал чернилами, оторвал корочки, вырезал ножницами картинки, а то, что осталось от букваря, бросил в кадушку с простоквашей. Ну и было же в тот день дома у Ананды шума, крика и слез! А еще больше шума было вечером в школе. Некоторые требовали даже изгнать Ананду Ямпилова из ликбеза, говорили, что он нарочно испортил книгу, чтобы люди оставались неграмотными. Что, мол, это сделано по указке кулаков или подкулачников.

Улусников учил грамоте Данзан Ламажапов, бывший учитель гимназии. Он был богат, имел самые лучшие луга. За последние сорок лет никто в улусе не накашивал сена больше, чем Данзан Ламажапов. Он, конечно, тоже слышал о делении земли, но не показывал вида, что его это касается.

Ученики наблюдали за своим учителем, но тот оставался непроницаемым, хвалил новую власть, говорил, что она разумная, справедливая, никогда не высказывал недовольства. Лицо его так и сияло светлой улыбкой. По лицу Данзана Ламажапова никогда нельзя было догадаться, что у него на душе…

Когда Ананда Ямпилов принес испорченную книгу, учитель заступился за него.

Учитель был умным, он решил, что нечего ему зря суетиться можно только навредить себе. А зачем же вредить себе злонамеренно? К тому же у него оставалась слабая надежда: ведь на свете много государств, где нет никаких революций, нет ликбезов и других никчемных диковин. Может быть, эти государства, большие и малые, снова соберут свои силы в единую колотушку и…