Долгая навигация

— Ладно, — с неожиданной и неизвестно кому адресованной угрозой сказал Шурка. — Димыч, вали на камбуз. Скажи Сереге: чтоб в течение суток каждые полчаса было ведро кипятку.

На правом борту, где трап с полубака проваливается на шкафут и леера ограждают его с трех сторон, осторожно сложили весла. Уперли в леерные стойки и смоленым концом прихватили мертво два бруса. Первые четыре весла косо легли лопастями в промежуток. Из люка вылез Димыч с ведром кипятка и кружкой. Лопасти щедро смочили кипятком и потянули вниз. «Осторожненько, осторожненько…» — «Хоп!» — «Крепи…» Весла дрожали, они были живыми, покорными, и четверка парней возле них волновалась как никогда.

…Ударил звонок — отметина в распорядке дня.

— Окончить планово-предупредительный ремонт! — густо и значительно проскрежетал по трансляции голос Дымова. — Произвести приборку!

Солнце заваливалось к берегу. Легли по кораблям теплые тени. Со швабрами и суконками замельтешил на палубах народ в сизых робах.

— По местам приборки, живо! — шумел внизу, в коридорах Кроха. — Серега! Как проба?

И все наверху отчетливо представили, как Серега надевает чистейшие, «пробные» колпак и куртку, чтобы, торжественно переступая через разлитые приборщиками лужи, следуя за дежурным по кораблю, пронести поднос с тарелочками и сиянием накрахмаленных салфеток в нарядную командирскую каюту и привычно доложить: «Товарищ командир! Ужин: салат из квашеной капусты, на первое суп мясной с макаронами, на второе хек жареный с гречневой кашей, на третье компот. Дежурный кок старший матрос Солунин». Назаров отведает ложку супа, отщипнет кусочек рыбы. Компот выпьет целиком, Серегин компот — всегда радость. «Раздачу пищи разрешаю. — Возьмет у Крохи предусмотрительно раскрытую книгу, в красном переплете, подумает — и поставит четыре. С плюсом. — Пересолил рыбу». И Серега в отчаянье дернет щекой, потому что командирский вкус на соль решительно расходится с общепринятым, и опять на баках будут сыпать соль в миски горстями, поминая господа бога и ржавую якорь-цепь.

Корабельные сутки насыщены делом так, что к вечернему чаю не всегда вспомнишь, что́ было утром.

Эта история — про весла и гонки — началась в понедельник. В понедельник на рассвете вернулись в бухту, в понедельник встали в плановый ремонт, утопили компот, вспомнили, что в воскресенье — День Флота, получили разрешение строгать весла и до ужина строгали их. После ужина часа полтора ходили на шлюпке, для чего испрашивали разрешение у командира, а командир — у оперативного дежурного. Погребли на совесть, но не в полную силу: мучительно вживались в единство, когда шесть весел работают будто от общего привода. Сеня в роли правого бакового оказался неожиданно неплох, больше забот было с Лешкой: он фальшивил и злился.

Во вторник, в шесть утра, в туманной дымке, пошли на шлюпке снова — вместо зарядки. Вернувшись, осмотрели распятые весла и остались довольны. Поплескались ледяной водичкой. Кроха, в плавках и с махровым полотенцем через плечо, ушел гордо в душ, объяснив, что пресная вода идет с берега и жалеть ее не стоит. Бачковые неслись по коридорам с тарелками и чайниками. В кубриках, где гулял сырой и свежий утренний воздух, на раскладных столах резали хлеб, делили на глаз масло и сахар. За столами смеялись, сидели в майках и голландках; кто с верхней вахты — в бушлатах; день начинался мирно — как вдруг по трапу скатился перепуганный Доктор:

— Весло…

Шурка с Димычем едва не сшибли стол, за ними вылетело наверх полкубрика. Излом весла оказался не смертелен. По гребню лопасти вынесло длинную щепу. Нагрузка при гребке пойдет в другую сторону, не страшно. Весло вынули, залили эпоксидкой, придушили двумя выбленочными узлами и положили просохнуть. «Крепче целого будет!» — заверил Кроха и пошел надевать штаны. Остальные семь весел промочили и усилили изгиб. Подняли флаг и принялись за работу, но дело валилось из рук. Ползли тревожащие слухи. Бригада знала, что на «полста третьем» неладно и Раевского нет. После гонок на рейде авторитет «полста третьего» ослаб, теперь же его напрочь сбрасывали со счетов. Перед многими кораблями реально замаячила победа, золотая победа в гонках Дня Флота. Шурка не помнил за три года подобной нервозности вокруг шлюпок. Командиры полностью освободили гребцов от работ и вахт, всюду спешно готовили шлюпки и весла, тренировались. Впервые за много лет выставили команды плавмастерские и береговая база. Соперники лихо задирали «полста третий», звонче всех ликовал «сто восьмой». Дьяченко шел у них правым загребным, под его руководством делали весла — копия прошлогодних «полста третьего»: облегчали лопасть, валек заливали свинцом. Участие Женьки понимали на «сто восьмом» как залог успеха. В шлюпке там в основном молотили комендоры, народ задиристый и бестактный. Даже Саня Кожух, кореш и душа-парень, свистел Шурке с полубака и язвительно показывал пеньковый кончик: грубый намек на буксир.

Шурка тихо рычал. Иван перестал улыбаться. Кроха осунулся и посерел. Карл виду не подавал, но щетина у него стала расти вдвое быстрее, и он, обычно обраставший к обеду до ушей, пробирался коридорами, как лазутчик, опасаясь нарваться на начальство. Лешка Разин стал вдруг весел и от ненормального такого веселья утопил, работая с тросами, молоток и свайку.

Кончилось все это тем, что Иван жестоко разругался с Крохой из-за пустячного дела: воды. Вода с берега не шла, Крохе надо было спешно умыться, попросил Ивана, чтоб качнул из цистерны, а Иван ответил как-то не так, и они позорно разорались под дверями старшинской каюты. Иван припомнил Крохе какие-то данные в долг и пропавшие гаечные ключи, Кроха вовсе несправедливо обвинил Ивана в том, что зимой он давал на свой кубрик больше пара, чем на первый, помянул и затопления кубрика при наполнении цистерн, и как пробили трубу офицерского гальюна и все дерьмо пошло опять же в первый кубрик, а Иван кричал, что это Сеня, которого послали пробить в смысле промыть, а он долбанул ломом, и раз он в отделении Крохи, то вышел весь в своего старшину… вспомнили Димыча, который два года назад зачем-то полез в компрессор, и загаженные при подрыве клапана ростры, и смятое на учебном пожаре ведро, и прочие-прочие казусы — мелкие и неистребимые, как племя судовых тараканов.

Когда воздух у обоих кончился, то вокруг себя они увидели благодарных зрителей: дурного со сна мичмана Карпова (он только прилег вздремнуть, когда под дверью завопили эти балбесы), дежурного по кораблю Шуру, рассыльного Мишку Синькова, Колю Осокина, который высунулся по грудь из люка моторного отделения и мечтательно подпер голову рукой, Доктора, прочих молодых с кистями и щетками — и скучающего командира с сигаретой.

— Так, — спокойно сказал Назаров. — Что это было? Дымов.

— Виноват, товарищ командир, — пробурчал Кроха. — Я вот только у старшины первой статьи Доронина воды немножко попросил, умыться, на вахту заступать, а он сказал, что чуть-чуть попозже. И все.

— Во! — сказал мичман Карпов. — Как те сварщики: «Он мне металлом за шиворот капнул, а я ему: никогда, пожалуйста, так больше не поступай…» — Посмотрел на командира, сделал вид, будто ничего не сказал, и закрыл дверь.

— Доронин.

— Виноват, товарищ командир… Насчет воды.

— Разговор насчет воды. А что делает при сем дежурный?

— Слушает, — улыбнулся Шура.

Назаров показал ему два пальца и пояснил со значением:

— Два.

— Есть два наряда, — флегматично ответил Шура.

— Мало, — сказал за дверью мичман Карпов и опасливо засопел.

Кошки на кораблях дохнут: не хватает чувства юмора. Очевидно, из этих соображений в кубрике считают, что хорошо смеется тот, кто смеется все время. А если случится поругаться — то уж покричат.

— Покричать — это хорошо, — заметил Доктор, когда любопытные расходились. — Язвы не будет.

Охранив таким образом себя от язвенной болезни, улучшили и настроение. Иван спустился в машину и собственноручно качнул Крохе воды. Поужинав, спустили на воду шлюпку, на которой шли в гонках прошлого года. Рассуждая логически, она была лучше других: суше, легче, выше сидела, и вообще, можно было назвать тьму качеств, присущих лишь ей одной; семь лет подряд, от самого своего рождения, она была первой на гонках в День Флота. Но еще до команды «Навались!» они почувствовали почти неуловимое не то. Она послушно рвалась вперед под дружным ударом шести уключин, но отвыкшее от воды, латаное днище задирало волну и шлюпка вмиг уставала и виновато ерзала под веслами. Она годилась теперь только для грубой и неторопливой работы. Вопрос был решен, они вернулись к борту и с грустным уважением подняли покалеченную шлюпку на место.