Ржавый-ржавый поезд

Моё появление заметили сразу и мгновенно – и очень профессионально – перекрыли злосчастный переулок… Удирать пришлось по крышам.

К счастью, среди любителей покромсать друг друга во тьме не нашлось никого, кто смог бы тоже взбежать по стене на три метра, зацепиться за балкон, а дальше – влезть наверх по водосточной трубе. Я к тому времени был уже не просто на взводе – буквально кипел от переизбытка чувств, и поэтому минут пятнадцать ещё шнырял с одной крыши на другую и швырялся в бандитов черепицей. Потом один из них достал пистолет, и первый же выстрел – к счастью, в молоко – привёл меня в чувство. Тихо порадовавшись, что мне хватило ума хотя бы не скидывать капюшон и не светить свою приметную физиономию, я пересёк несколько улиц, спрыгнул на тротуар уже в безопасном месте и выбрался на площадь с противоположной стороны.

Здесь всё было как обычно – фонтан, торговцы-лоточники, скрипичная музыка из полуподвальных трактиров и ломтик луны, безжалостно нанизанный на ратушный шпиль.

Я побродил немного по округе, стараясь не слишком нагло разглядывать прохожих. Потом всё же разыскал сушёный имбирь, только не в сахаре, а в меду; купил от жадности целый кулёк и даже сжевал на пробу несколько ломтиков. Оказалось ужасно жгуче, но съедобно – в самый раз для любителей экзотики. У меня разгулялся аппетит, и я отдал ещё пару мелких монет за початок варёной кукурузы с крупной солью. Нанизано это роскошество было на длинную шпажку – для удобства. Я сел на бортик фонтана, вполоборота к холодным брызгам, и только хотел вгрызться в початок, как заметил на другой стороне, у выхода на неосвещённую улицу, знакомый силуэт.

«Служанка Кормье?»

Перехватив поудобнее шпажку, я спрыгнул с бортика и осторожно направился к женщине, стараясь держаться в тени – насколько это возможно на главной площади. Первое подозрение окрепло. Несмотря на объёмный плащ и низко надвинутый капюшон, не узнать служанку было нельзя. Та же походка, та же манера держать голову слегка откинутой назад, тот же едва ощутимый запах лимона и шиповника…

Мне стало любопытно, что она делает так поздно в городе. Я быстро догрыз кукурузу, протолкнул обглоданные початки сквозь решётку канализационного стока и постарался нагнать женщину.

То, что она не одна, стало понятно не сразу.

Служанка вскоре свернула на аллею Вийонских Курсантов. Фонари здесь горели через один. Мостовую обрамляли два ряда каштанов – ещё тонких, молодых, высаженных лет пятнадцать назад, не больше. Под ними густо разрослась ярко-оранжевая календула; ночью её запах становился острее, гуще, и на губах появлялось иллюзорное ощущение липкого, сладковатого сока. Там, где каштаны немного расступались, образуя поляну, устроили себе лежбище бродячие собаки – сплошь песочно-жёлтые, только носы, лапы и кончики ушей как углём припудренные. Когда служанка проходила мимо своры, то матёрые псы-сторожа подняли головы и ощерились. Женщина ускорила шаг, и тень её распалась надвое.

Перед служанкой, прячась за пышными юбками, вышагивал мальчик… или девочка в мужском костюме?

Внезапно из тени вынырнул поджарый кобель, то ли вожак, то ли защитник территории. Не зарычал, не залаял – сразу бросился к женщине, вцепился в платье и с урчанием мотнул головой, пытаясь вырвать клок.

– Уйди! Уйди, тебе говорю!

Служанка замахнулась ридикюлем и угодила кобелю по уху. Тот взвизгнул – и, как по сигналу, поднялась вся свора, захлёбываясь лаем. Одна здоровенная псина рванула и без того обслюнявленные юбки, другая, рыча, попыталась ухватить женщину за локоть, третья – оббежала вокруг, явно нацеливаясь на ребёнка…

Я понял, что если не вмешаюсь сейчас, то свора их просто загрызёт.

Идти с палкой или камнем против десятка собак – глупо, это мне ещё Ирма намертво вдолбила в детстве. Беззвучный свисток остался в фургоне… Зато нашлось кое-что получше.

Трубка с горючей смесью – неиспользованный реквизит с последнего выступления «Сына Падающей Звезды».

Быстро выдернув нитку-запал, я выждал секунд десять, пока смесь достаточно разгорится – и побежал к женщине, окружённой сворой, крича и размахивая фейерверком. Из трубки сыпались яркие холодные искры, горючая смесь трещала и шипела… Уж не знаю, кто больше испугался, мгновенно притихшая женщина или стая, но через полминуты на сотню шагов вокруг уже не было ни одной собаки.

Зато с площади начали подтягиваться зеваки.

Я аккуратно обстучал трубку о бордюр, вытряхивая остатки смеси, и сунул её за пазуху. Ещё не хватало, чтоб потом здесь нашли что-то, имеющее отношение к цирку – Макди за такую подставу мне голову снимет.

– Спасибо, юноша, – слабо кивнула служанка, пытаясь оправить платье. По лицу у неё текли слёзы – всё-таки она сильно испугалась.

– Не стоит благодарности, – шепнул я, слегка сдвигая капюшон назад. Глаза служанки удивлённо расширились. – Всегда рад помочь друзьям… Друзьям ведь?

– Ага! – встряла Мари-Доминик, осторожно выглядывая из-за потрёпанных, но по-прежнему пышных юбок. Ну, конечно, кто ещё это мог быть… Наряд мальчика ей шёл необыкновенно. А мне вдруг подумалось, что ещё лучше она смотрелась бы в зелёно-золотом трико, на канате, под куполом. – Спасибо! Вот встречка-то, да?

– Разные совпадения бывают, – фыркнул я. Мари-Доминик говорила не как маленькая госпожа, а как разносчица пирожков на рынке. – Только людей здесь становится многовато. Может, уйдём?

Служанка будто опомнилась.

– Да, конечно. Там, за углом, можно свернуть в подворотню, если отодвинуть в сторону ящики.

– Интересные у вас познания, – хмыкнул я.

Женщина неожиданно улыбнулась – не сухой улыбкой-призраком, как в особняке, а открыто, искренне, до ямочек на впалых щеках.

– В это сложно поверить, но когда-то я тоже была девчонкой-сорванцом.

Я представил её – молодую, гибкую, как ивовая лоза, с короткими волосами и непременно в синем моряцком платье – и тоже невольно улыбнулся в ответ.

«Заколдованная принцесса? Скорее, заколдованная пиратка…»

У меня появилось такое чувство, словно мы уже встречались прежде.

– Как вас зовут?

– Меня? – служанка даже растерялась на миг от вопроса. – Аннабель Коде.

Имя тоже показалось знакомым, но оно было не слишком-то редким… Даже у нас в труппе была одна Аннабель.

– Красиво. Вам подходит.

Она сурово сдвинула брови и ускорила шаг.

– Нехорошо делать комплименты даме настолько старше.

– Мой единственный учитель считает, что комплименты надо делать дамам в любом возрасте, – засмеялся я и, вспомнив волшебника, сунул руку за пазуху, проверить, не выпал ли кулёк с имбирём. Ветер колыхал разлапистые листья каштанов; по дороге и по стенам домов бродили неверные тени. Где-то невообразимо далеко захлёбывались лаем собаки, и болталась на ратушном шпиле продырявленная луна.

Идиллия.

– В таком случае, ваш учитель – льстец… Помогите-ка мне отодвинуть эти ящики, юноша.

– Меня зовут Кальвин. В честь Задиры Кальвина из «Тодда-Счастливчика».

Она посмотрела на меня, как на призрак, но ничего не сказала.

Ящики оказались лёгкими, почти невесомыми. Они стояли на низкой деревянной платформе о трёх колёсиках и, похоже, служили этакой «дверью» от чужаков – по городским законам строжайше запрещалось перегораживать дворы заборами, даже с калиткой. При этом за наваленный хлам даже штраф не назначали – поди разберись, кто намусорил, а вот найти владельца изгороди было бы уже не так сложно.

Узкий проулок шагов через пятнадцать переходил во двор, а затем опять сужался – да так, что там и два человека едва смогли бы разминуться. Мы шли гуськом – первой госпожа Коде, затем Мари-Доминик, замыкал цепочку я. Иногда мне мерещились за спиной лёгкие шаги, но каждый раз это оказывался то ветер, то птица, то собака. Фонари остались далеко позади; ориентироваться здесь можно было только на слух и на ощупь. Однако служанка шла уверенно и быстро, не натыкаясь ни на бачки, ни на ящики, не мешкая на поворотах. Через некоторое время впереди забрезжил оранжевый огонёк – свет одинокого фонаря, и мы выбрались наконец на широкую дорогу.