Слава столетия

— Каково доехал?

— Здоров?

— Стоит Петербург?

Волков. Спасибо. Съездил хорошо. Столица все украшается. А у вас какие новости?

Дмитревский. Мы, Феденька, без тебя тут каждый день репетировали.

Попов. Две части с нами прошел знаешь кто? Отец архимандрит.

Дмитревский. Вспомнил святой отец старину, как сам в семинарии игрывал. Каждое слово показывал, как говорить надо, каким жестом сопровождать, как двигаться по сцене. Ну, так хорошо, так хорошо получается!

Молодой купец. Что за драму вы готовите, ежели не секрет?

Дмитревский. «Комедию притчи о блудном сыне» сочинения Симеона Полоцкого.

Молодой купец. Ту, что семинаристы в прошлом году играли?

Дмитревский. Они другую играли.

Молодой купец. Тоже «притча» называлась.

Дмитревский. Так не одна же притча на свете!

Молодой купец. Ладно, поглядим.

Волков. Я тоже времени не терял, роль свою выучил.

Дмитревский. Когда будем репетировать?

Волков. Да хоть сейчас. Покажите, чему вас научил отец архимандрит.

Дмитревский. Сейчас покажем. Алеша, давай!

Друзья быстро сдвигают мебель с середины комнаты к стенам. Иван Дмитревский и Алексей Попов накидывают на плечи наподобие плащей скатерти и становятся друг против друга, уперев левую руку в бок; правую держа в полусогнутом положении.

Дмитревский. Ноги у тебя, Алеша, опять не в той позитуре.

Попов. Все позабываю про этот сценический крест! (Волкову.) Отец архимандрит говорит, что даже ходить надо, соблюдая этот крест. Трудно, зато красиво.

Дмитревский. Начинаем. Сцена, значит, представляет собою богатый двор, и в сем дворе отец беседует со своими двумя сынами — старшим и младшим.

Дмитревский становится в позицию. Он играет роль Отца, Попов — Старшего сына. Игра сопровождается выразительными жестами, предписанными в школьном театре: при вопросе слегка поднимается правая рука и отводится назад; при удивлении руки прикладываются к груди ладонями к зрителям, и так далее.

Отец (Дмитревский).

Благословен бог отныне до века,

иже от земля созда человека!..

Он ми науку дал и разум благий;

даде богатства господь мой предрагий.

К тому изволил в своей благодати

вас на утеху, сынов, мне подати…

Аз уже стар есмь, смерти ожидаю,

помощи от вас при кончине чаю.

Все вам вручаю, токмо мене чтите,

между собою мир, любовь храните.

Старший сын (Попов).

Отче мой драгий! Отче любезнейший!

Дмитревский. Погоди, погоди, Телодвижение должно быть прежде словес. Вот так. Сначала воздеваешь руки, а потом говоришь. (Показывает.) «Отче мой драгий!» Продолжай.

Старший сын (Попов).

Отче мой драгий! Отче любезнейший!

Аз есмь по вся дни раб ти смиреннейший.

Не смерти скоро аз желаю тебе,

но лет премногих, як самому себе…

Любо приемля благословение,

обещая ти повиновение.

Желаю всегда аз с тобою быти,

в обоем щастии с отцом моим жити.

Всякие труды готов поднимати,

отчия воли прилежно слушати.

Отец (Дмитревский).

Буди на тебе благословение

бога всесильна за то смирение!

Ты обещался с нами пребывати,

бог имать на тя милость излияти.

Окончив сцену, Дмитревский и Попов смотрят на Волкова.

Дмитревский. Ну как?

Волков молчит.

Дмитревский. Ну скажи, хорошо?

Волков. Знаешь, Ваня, ты все время думаешь про то, как ноги ставить, да как руку поднять, да каким голосом говорить. А уж про то, что говоришь, и подумать некогда.

Дмитревский. Трудная вещь — театральное искусство. Даже отец архимандрит считал–считал выразительные жесты, больше двух десятков насчитал и сбился.

Волков. Главное, следить за смыслом речей и чувствами, содержащимися в них. У всякого человека своя походка, свой голос, всякий, по–своему выражает и горе и радость: один руками всплескивает, другой, наоборот, каменеет. Посему эти старинные правила не на каждый раз годятся. Да и автор, когда сочиняет пьесу, думает не про движения ног, а следит движения души. Возьми хотя бы жалобу Блудного сына, когда он, обобранный собутыльниками, нищий, голодный, одинокий, сетует на свою несчастную судьбу. Сколько тут чувств! И горе, и раскаянье, и сожаление, и вопрос, и ответ, — да тут, ежели по правилам, при каждом слове надо принимать иную позитуру, и выйдет вроде не человек, а механическая кукла, которых на ярмарке показывают… Нет, не так надо играть.

Дмитревский. А как? Как бы ты сыграл?

Волков мгновение молчит, потом вскакивает с дивана. Товарищи молча уступают ему середину комнаты. Он уже в образе и проводит монолог в страстной, «бешеного темперамента», как говорили о нем, манере.

Блудный сын (Волков).

Горе мне бедну! Горе окаянну,

сущу бескровну, беспомощну, странну!

Людие злые вси ми расхитиша,

ниже́ на пищу мало оставиша.

Глад стражду велий, кто мя напитает?

Во стране чуждой никто мя не знает.

Едина токмо оста ми одежда,

на ту о хлебе последня надежда.

В осмысленной игре Волкова даже тяжелые вирши — не помеха восприятию переживаний несчастного Блудного сына. По сравнению с ним картонными, жалкими куклами кажутся разыгранные по всем правилам школьного театра Отец и Старший сын. Дмитревский и Попов замерли в восторженном молчании, потрясенные явившимся им Настоящим Искусством.

Волков. Что молчите?

Дмитревский молча разводит руками. Волков, поняв чувства друзей, улыбается.

Волков. Амбар кончили переделывать под театр?

Дмитревский. Не совсем. Недели через две будет.

Волков. Вот и ладно, значит, будет время порепетировать как следует.

Дмитревский. Расскажи, что видел в Петербурге, где побывал?

Волков. Ах, братцы, посчастливилось мне попасть в придворный театр. Кадеты Шляхетного корпуса играли трагедию Сумарокова «Синав и Трувор».

Молодой купец. Чай, в театре и знатные персоны были?

Волков. Были.

Молодой купец. А кто да кто? Государыня присутствовала?

Волков. Может, и государыня была. Только, наверное, я никого не приметил. Все на сцену смотрел. Синава играл кадет Бекетов. И я от той игры в такое восхищение пришел, что и не знал, где был — на земле или на небесах. Как он играл! Как играл!..

Молодой купец (совершенно ошарашенный). И государыню не приметил?..