Страница 25 из 81
Глядя на далекое, не столько видимое глазом, сколько угадываемое воображением движение на поверхности великого светила, Ломоносов необычайно явственно представил себе никогда не виденный человеческим глазом величественный пейзаж.
Его воображению рисовался бескрайний огненный океан, по которому, не находя берегов, перекатываются огненные валы; он видел, как над этим океаном крутятся пламенные вихри, шумят огненные дожди, а в бездне, будто вода, кипят расплавленные камни.
В солнечном сиянии, затопившем и небо и землю, померкла и, словно растаяв, стала невидимой приблизившаяся к Солнцу Венера.
Ломоносов неотступно смотрел на ту точку на краю Солнца, в которой планета должна была вступить на него.
Вдруг четкий край Солнца в этой точке как будто дрогнул, расплылся и стушевался.
Ломоносов задержал дыхание.
Там, где только что край Солнца представлялся неясным и стушеванным, появилась маленькая, но все же ясно заметная черная щербинка.
Венера вступила на Солнце.
Ломоносов махнул рукой Игнату.
— Четыре часа пятнадцать минут пятнадцать секунд, — быстро проговорил Игнат и заскрипел пером.
Черная щербинка увеличивалась. Она стала уже почти круглой, лишь незначительная часть Венеры оставалась за пределами Солнца.
Ломоносов поднял руку, готовясь дать знак Игнату о полном вхождении.
Неожиданно между еще не вступившей частью Венеры и закрытым ею солнечным краем быстро проблеснуло тонкое, как волос, сияние. Оно сверкнуло и в ту же секунду погасло.
Ломоносов схватился за винты горизонтальной и вертикальной наводки.
— Четыре часа двадцать пять минут пять секунд, — сказал Игнат.
Темная, как старая копейка, Венера двигалась по солнечному диску, и казалось, что она переплывает солнечный океан, качаясь на огненных волнах.
Ломоносов оторвался от окуляра. Он еще раньше решил наблюдать лишь начало и конец прохождения, но зато во всю силу глаза: через негусто закопченное стекло.
Ломоносов ушел в дом. К телескопу сел Игнат.
Около десяти часов Венера приблизилась к противоположному краю солнечного диска.
Ломоносов снова начал наблюдения.
Он ясно видел, как темный круг планеты шел по оранжевому Солнцу. Между ним и краем Солнца оставалось совсем маленькое расстояние.
Но раньше, чем передний край Венеры приблизился к границе Солнца, впереди нее, на краю Солнца, появился светлый пупырышек. Чем ближе подходила она к краю, тем пупырышек становился больше и явственнее и рос, как надуваемый пузырь. Затем пузырь вдруг пропал.
Через пятнадцать минут Венера окончательно вышла за пределы Солнца.
Ломоносов зажмурился, давая отдых уставшим глазам, и просидел так несколько минут. Потом открыл глаза, молча вынул перо из рук Игната, так же молча, жестом, отстранил его и сел на его место.
Он записал свои наблюдения, возобновляя в памяти все увиденное до мельчайшей подробности.
«1. Перед самым вступлением Венеры в Солнце примечено мною, что чаемый край оного вступления столь неявственен и несколько будто бы стушеван…
2. Течение посредине мною не примечено, затем, что глаз устал…
3. При выступе Венеры из Солнца — пупырь…
4. Выхождение заднего края было также с некоторым отрывом и с неясностью солнечного края…»
После обеда пришел из обсерватории веселый Курганов.
В гостиной жена Ломоносова, Елизавета Андреевна, что–то шила, двенадцатилетняя дочка Ленхен читала книгу. Мелькнув в воздухе белой напудренной косичкой, Курганов приложился к пухлой руке Елизаветы Андреевны, кивнул в ответ на книксен Ленхен.
— Где Михайло Васильевич?
— Фатер у себя, — пискнула Ленхен.
Из кабинета через все комнаты послышался голос Ломоносова:
— Иди сюда, Гаврилыч!
— Все в порядке, Михайло Васильевич, — с порога кабинета сказал Курганов. — Все удалось как нельзя лучше! Весь путь прохождения засекли. Вот, принес вам журнал.
А каково ваше время вступления?
— Ты другое мне скажи, Гаврилыч, — не отвечая, спросил в свою очередь Ломоносов. — Ты приметил, что, когда Венера подошла к Солнцу, ясный край солнечный при этом сближении вроде затуманился?
Курганов смутился:
— Вроде бы нет…
— А при выхождении не виделась неясность солнечного края?
— Мы, Михайло Васильевич, только время следили.
Ломоносов протянул Курганову запись, сделанную в беседке.
— Вот, почитай–ка, каковы мои наблюдения.
— Какое же объяснение даете вы, Михайло Васильевич, этим явлениям? — спросил Курганов, возвращая листок.
Ломоносов медлил с ответом. Он пробежал глазами свои записи, сложил бумагу пополам и проговорил с расстановкой:
— Рассуждаю я, милый друг, по всем этим примечаниям, что планета Венера окружена воздушной атмосферой. Такой же, а может быть, и еще большей, какая обливается около нашего шара земного. Вот смотри–ка.
Ломоносов потянул поручика за обшлаг к столу.
— Это Солнце. — Он быстрым росчерком нарисовал посреди листа большой круг. — Вот к нему приближается Венера. — Маленький кружок возле большого. — Почему виделся мне край солнечный неясным? Да потому, что солнечный луч на пути к глазу наблюдателя преломился в атмосфере Венеры! И пупырь на краю Солнца при ее вступлении тоже может быть объяснен оптическими законами. Натура–то повсюду себе подобна, поэтому видимые нами лучи даже самых отдаленных звезд подчиняются законам отражения и преломления, существующим на Земле.
— Если есть на Венере атмосфера, — задумчиво проговорил Курганов, — то там и облака ходят, дожди падают, протекают ручьи, собираются в реки, реки втекают в моря… Растут растения… Как на нашей Земле.
— Все может быть. Когда–нибудь доподлинно обо всем разузнаем, — ответил Ломоносов.
Слушая Ломоносова, Курганов взглянул на лежавший сверху стола листок. Не отрывая удивленного взгляда, он читал четкие строки, выведенные рукой Ломоносова: «Горы на Венере: Семирамида, Клеопатра… Моря: Балтийское, Мурманское… Камчатское… Байкал… Ладога…»
Ломоносов перехватил взгляд Курганова и широко улыбнулся.
— Будет время — измерим горы на Венере, обозрим ее моря и назовем их славными русскими именами: Ильмень–море, Камчатское, Бело–озеро… — Немного помолчав, Ломоносов добавил: — А пока хочу я, Гаврилыч, издать в свет книгу с описанием явления Венеры на Солнце и снабдить ее своими примечаниями по поводу его. Об атмосфере, окружающей эту планету, о движении планет.
— Ох, Михайло Васильевич, — сказал Курганов, — большое волнение вызовут эти примечания у попов. Опять начнут ругать Коперника, астрономов, да и вам достанется.
— Не без того, конечно.
— Они и так перед народом нас нечестивцами выставляют. Мужик книг не читает и попам да всяким поповским прихлебателям–богаделенкам крепко верит. Вон вчерась заглянул я в трактир и слышу: мужик один, серьезный мужик, самостоятельный, за столом всей компании о предстоящем прохождении Венеры и о вашей домашней обсерватории речь ведет.
— Ну? — Ломоносов нетерпеливо подался вперед. — Любопытствуют? Знают?
Курганов махнул рукой.
— «На небе должно было явиться некое божье знамение, — говорил тот мужик. — Да нечестивые чернокнижники сглазили его через свои поганые трубы, чтобы православные не ведали воли божьей». Я спрашиваю мужика: «Откуда тебе, любезный, известно про знамение и про чернокнижников с их трубами?» — «Божья странница одна говорила», — отвечает. Вот он, мужицкий источник сведений астрономических.
— И наша вина есть в том, что о небесных явлениях мужик узнает от бродящих по миру богаделенок, которые и сами–то едва ли на небо смотрят, поскольку ходят сгорбясь и упря глаза в землю, — ответил Ломоносов. — Посему и решил я писать свои примечания самым простым слогом. Наш русский мужик хоть и неучен, а истину знать хочет, оттого и ко всяким вракам льнет. Вот, послушай–ка, какую я о Коперниковой системе притчу написал.