Страница 36 из 141
В чем заключался секрет военных успехов монгольского войска, на первый взгляд столь ошеломляющих? Конечно, значительную роль сыграли военный, дипломатический и организаторский талант Чингис-хана[517], как и успехи воспитанных в его степной военной школе полководцев — Чжэбэ, Субэдэя, Мухали, Шиги-Хутуху, Хубилая, Чжэлмэ, Тухачара и др. Но основным фактором, обеспечившим успехи Чингис-хана, было то, что монголы, у которых классовые противоречия были еще слабо выявлены (и, как сказано выше, на время приглушены в ходе завоевательных войн), сравнительно легко могли разбить войска своих соседей — развитых феодально-раздробленных государств, раздираемых внутренними противоречиями. Сопротивление завоевателям на местах очень часто было героическим, но оно было пассивным, разрозненным, не объединенным единым командованием и общим военным планом. В частности, в Средней Азии гарнизоны городов и крепостей, поддержанные горожанами, нередко упорно и храбро сопротивлялись, но были разбиты и подавлены завоевателями порознь. Ополчения тюркских кочевых феодалов (ханов и эмиров) — вассалов хорезмшаха по своим боевым качествам и храбрости не уступали чингисову войску, но у них не было ни крепкой дисциплины, ни единства воли и целей (нередко эти эмиры со своими племенами враждовали друг с другом), ни связи и близости с оседлым городским и сельским населением, которое порою они же сами грабили.
Другой важной причиной успехов Чингис-хана было то, что его империя объединила — впервые после распада тюркского каганата VI в. — военные силы наибольшей части кочевников Центральной Азии — не только монгольских, но и многих тюркских, маньчжурских, тунгусских и тангутских племен. Конные ополчения кочевников всегда отличались высокими боевыми качествами и огромной подвижностью, особенно сильно проявлявшимися, когда они оказывались связаны единством командования, военного плана и железной дисциплины.
При завоевании Средней Азии, как мы уже упоминали, монголам немало помогла часть среднеазиатских купцов, служивших информаторами, шпионами и проводниками для военных отрядов. Это была та часть среднеазиатского крупного купечества, которая держала в своих руках караванную торговлю с тюркскими степями, Монголией и Китаем. Они знали, что без покровительства Чингис-хана торговля эта стала бы невозможной, и полагали, что объединение под одной властью всей территории от Урала до тихоокеанского побережья должно было обеспечить безопасность караванных путей и рост их торговли.
Местная феодальная знать, и кочевая и оседлая, вместе с монархами, как в Средней Азии, так и в Иране оказалась неспособной хоть на время оставить свои распри, объединиться и оказать стойкое и сплоченное сопротивление завоевателям[518]. К тому же эта знать (в частности, и последний хорезмшах Джалал ад-Дин) нередко боялась народных масс и чаще всего даже не пыталась объединить их и возглавить сопротивление. Мало того, многие феодалы довольно легко и быстро подчинялись или даже прямо присоединялись к монгольским войскам либо из ненависти к хорезмшаху Мухаммеду, либо просто ради того, чтобы сохранить свои земли и феодальные привилегии. Даже часть мусульманского духовного сословия — факихов, недовольная хорезмшахом, легко подчинилась «неверному» завоевателю; эти факихи сыграли прямо предательскую роль при осаде монголами Бухары и Самарканда; шейх ал-ислам в Мерве и казий в Серахсе служили агентами монголов при завоевании ими этих городов. Мервский шейх ал-ислам позволил себе даже во время проповеди с кафедры (минбар) в соборной мечети пожелать, гибели врагам монголов, вызвав тем возмущение присутствовавших[519].
Сообщения источников убеждают нас, что повсюду в Средней Азии, равно как и в Иране и в странах Закавказья, наиболее активными и инициативными борцами против войск Чингис-хана были народные массы, главным образом низы городского населения, ремесленники, более сплоченные, организованные в цехи (аснаф) и приученные владеть оружием, и городская беднота ('аййар). Известна руководящая роль городских низов[520] в обороне ряда городов, таких, как Сыгнак, Ашнас[521], Мерв[522], Герат[523]. Нередко горожане, вопреки воле феодальных верхов, стойко защищали свои родные города, как то было в Сыгнаке. Даже покоренные горожане вновь поднимали восстания — в Мерве и Герате в 1221 г.; в Бухарском оазисе в-1238 г. восстали крестьяне и горожане[524].
Это объяснялось тем, что политика Чингис-хана по отношению к мирному населению завоеванных стран грозила тяжелыми бедствиями именно широким народным массам — крестьянам и городским низам. Их ожидали или массовая резня, или увод в полон и рабство, или — и это еще в лучшем случае, — согласно определению С. П. Толстова, «наиболее жестокие и реакционные, полурабские формы феодальной эксплуатации»[525].
Нашествия кочевых завоевателей на культурные оседлые общества, как правило, сопровождались опустошением и ограблением захваченных областей. Но обычно это были стихийные разрушения и избиения людей. А империя Чингис-хана с самого начала была несравненно более сплоченным и организованным конгломератом кочевых обществ, нежели объединения прежних завоевателей-кочевников. Поэтому при Чингис-хане применялись организованные грабеж и раздел военной добычи, опустошения целых районов и истребление мирного населения. Это была целая система массового организованного террора, проводившаяся сверху (а не снизу, рядовыми воинами, как при прежних вторжениях кочевников) и имевшая целью уничтожение способных к сопротивлению элементов населения, запугивание мирных жителей и создание паники в завоеванных странах.
Обычно завоеватели поступали таким образом. При осаде города пощада (араб. аман) жителям давалась только в случае-немедленной сдачи (но и это правило иногда не исполнялось, если завоевателям это казалось невыгодным). Если город сдавался только после долгого сопротивления, жителей его выгоняли в поле, где они оставались пять-десять дней и более под надзором монгольских воинов. Закончив ограбление города и дележ добычи, они принимались за горожан: военных убивали, семьи их обращали в рабство. Девушек и молодых женщин также обращали в рабынь и делили между знатью и воинами.
Ремесленников и искусных мастеров распределяли в качестве рабов между монгольскими царевичами и знатью (либо уводили в Монголию[526], либо оставляли для эксплуатации на месте), но их участь была лучше тем, что их часто не разлучали с семьями. Здоровую мужскую молодежь брали в «толпу» (перс. хашар, из араб. хашр), т. е. для тяжелых осадных работ и обозной службы, а во время сражений «людей толпы» ставили впереди войска, делая их мишенью для выстрелов их же соотечественников. Остальным жителям позволяли вернуться в их разоренные жилища.
Не лучше было и положение сельчан. «Всякий раз, — писал Нисави, — как татарский отряд, числом, положим, в тысячу всадников, опустошал какой-нибудь округ, он собирал крестьян, каких находил в селениях, и отводил их к главному городу округа. Там крестьян заставляли ставить баллисты (манджаник, араб.) и рыть окопы, пока город не будет взят»[527].
Если же город удавалось взять только штурмом после упорного сопротивления или если в уже покорившемся городе вспыхивало восстание, монгольские полководцы производили «всеобщую резню» (араб.-перс. катл-и гамм), а оставшихся жителей, выгнав их предварительно в поле, делили между воинами, которые обращали их в рабство. Арабские и персидские источники приводят не менее трех десятков случаев «всеобщей резни». Так было в Отраре, Сыгнаке, Ашнасе, Термезе, Нисе, Балхе, Нишапуре, Сабзаваре, Тусе, Гургандже, Герате (при вторичном взятии после восстания)[528] и в других местах. Порою вместе с городами вырезывались и их сельские округи[529]. После резни пленных писцов заставляли подсчитывать число убитых. По словам Джувейни, после резни в Мерве подсчет убитых продолжался 13 дней[530].
517
В упомянутой статье акад. И. М. Майского «Чингис-хан» (стр. 78–80) хорошо показано, в чем именно проявилось личное влияние Чингис-хана в создании Монгольской империи и ее военно-политической организации.
518
Ибн ал-Асир (Ал-Камиль фи-т-тарих, т. XII, стр. 324; СМИЗО, т. I, стр. 39) говорит: «Мы не видим между царями мусульманскими никого, в ком было бы желание вести священную войну или вступиться за веру; нет, каждый из них только предается своим забавам, увеселениям и притеснению своих подданных. А это, по-моему, страшнее врага!»
519
Джувейни, Тарих-и джахангушай, т. I, стр. 121–122.
520
Источники обычно называют их: 'авамм (араб. «простонародие»), аубаш (араб. «чернь»), рунуд (перс, «бродяги»), 'айаран (араб.-перс. «подонки»).
521
Джувейни, Тарих-и джахангушай, т. I, стр. 67–68.
522
Там же, т. I, стр. 121.
523
Джузджани, Табакат-и Насирй, стр. 350; Сейфи Xереви, Тарих-наме-йи Херат, изд. перс. текста проф. Мухаммед-Зубейра ас-Сиддики» Калькутта, 1944, стр. 72–82.
524
Джувейни, Тарих-и джахангушай, т. I, стр. 85–90; А. Ю. Якубовский, Восстание Тараби, 1238 г., — Труды ИВАН, т. XVII, М.—Л., 1936.
525
См. С. П. Толстов, По следам древнехорезмийской цивилизации… М., 1948, стр. 318.
526
Cейфи, Тарих-наме-йи Херат, стр. 107–109. — Автор приводит рассказ о тысяче шелкоткачей, уведенных из Герата при первом его взятии (1221 г.) в качестве рабов с семьями в Монголию, где их поселили, обязав поставлять определенное число шелковых одежд для ханской ставки.
527
Нисави, Сират ас-султан…, араб. текст, стр. 52, франц. пер., стр. 92; в персидской версии (стр. 79) текст несколько изменен. «Если нападала тысяча всадников (монголов), они приводили две-три тысячи сельских жителей и заставляли их [ставить] баллисты, пробивать степы и делать подкопы [при осаде]».
528
Подробнее ом. в работе: И. П. Петрушевский, Земледелие и аграрные отношения в Иране XIII–XIV вв., М.—Л., 1960, стр. 32, 40, 67–71. Книга издана в персидском переводе: И. П. Петрушевский, Кишаварзи на мунасабат-и арзи дар Иран-и ахд-и могуль, тт. I–II, Тегеран, 1344–1966 (перевод Керима Кишаварза, изд. Тегеранского университета).
529
По словам Сейфи (стр. 83), в городе Херате после резни 1222 г. осталось только случайно уцелевших 40 человек, да и в сельском округе сохранилось не больше ста человек (там же, стр. 183). Подробно см. И. П. Петрушевский, Труд Сейфи как источник по истории Восточного Хорасана, — Труды ЮТАКЭ, т. V, Ашхабад, 1955, стр. 130–162.
530
Джувейни, Тарих-и джахангушай, т. I, стр. 128.