Страница 23 из 28
Она слышала, как голос ее отдается по бане… по тьме той подземной тропы, где находились три женщины: она, Урд и Катла. Жена Сигфуса уже не лежала на соломенной, залитой кровью подстилке – она стояла, безвольно опустив руки и закрыв глаза. За одну ее руку держалась Снефрид, а к другой тянулась бледная рука Урд. Тянулась, но пока не могла коснуться, хотя их разделяло самое малое расстояние.
В другой руке Снефрид был ее жезл… она помнила, что брала жезл, но вдруг в руке оказался настоящий меч! Этим мечом она преградила путь норне Урд, но та все еще тянула руку, мягко и неумолимо качая головой.
Голос Снефрид загремел как гром, отдаваясь от тьмы со всех сторон множеством волн эха – «болтовни дверга», – будто сотни двергов сидели там, невидимые, наблюдая, чем кончится поединок норны и богини. В ней кипели гнев и решимость, а главное, удивительное ощущение собственной силы – она была вправе приказывать Деве Источника и способна исполнить угрозу.
Где-то наверху раздался крик ворона – гневный, угрожающий. Жезл вёльвы засиял в руке Снефрид, из бронзового сделавшись золотым; ее руку окутали золотые, мерцающие нити. От взмаха жезла фигура Урд побледнела, а потом втянулась в источник под ногами. Светлые струи взметнулись еще раз и улеглись.
Снефрид очнулась, стоя посреди бани, с жезлом вёльвы в руке. Чувствовала она себя странно, как никогда в жизни. Ей уже случалось вступать на воздушные тропы и даже выдерживать сражения, но еще никогда ей не казалось после этого тесно в собственном теле. Как будто нечто огромное силой втиснули в очень маленькую, неподходящую для него, хрупкую оболочку.
Раздался тихий звук, в котором Снефрид не сразу узнала детский плач. В ушах у нее шумело, все звуки доходили как через плотное одеяло. Она закрыла глаза, но увидела бушующее море пламени.
– Дай… мне ее… – ответил на этот плач слабый, хриплый голос.
Открыв глаза, Снефрид повернула голову. Катла, еще бледная, силилась привстать. Кровь унялась, и она хотела покормить наконец ребенка.
– Госпожа и в самом деле Фрейя… – пробормотала Сигга, бочком протиснувшись мимо Снефрид. – Она ведь уже совсем умерла… совсем уже похолодела… вот я думала, горе будет бедняге Сигфусу, да с шестью детьми останется один…
– Я не Фрейя, – прошептала Снефрид; говорить в полный голос у нее не было сил. – Но Фрейя была здесь…
Она огляделась. Дисы Хравнхильд больше не было рядом, но Снефрид ощущала на себе ее взгляд откуда-то издалека. В синих глазах был испуг и потрясение, как будто даже спе-диса не ожидала того, что увидела.
Что она увидела? Этого Снефрид не знала, но зато хорошо поняла в этот миг, почему одержимость Одином у берсерков сменяется ощущением полного бессилия. Пока Сигга передавала Катле ребенка и хлопотала, чтобы обмыть ее и переменить солому, Снефрид села прямо на пол возле лавки… и все исчезло.
Когда Снефрид открыла глаза, взор ее какое-то время блуждал в полутьме, останавливаясь на разных предметах и постепенно узнавая их. Овчины, плащи, одеяла… Мешки и мешочки с разными пожитками… Миски с ложками, чашки, кувшинчик… Эта женщина… Мьёлль… рабыня. В последнюю очередь она узнала себя. Она – Снефрид, дочь Асбранда Эриля и Виглинд, дочери Хравна. Она замужем за Ульваром и едет через Восточное море, чтобы поселиться вместе с ним. Сейчас она где-то на первой трети этого пути, на Дневном острове… А вовсе не… Не та прекрасная Невеста Ванов, которая рассказала ей часть преданий о себе, позволив увидеть часть ее жизни ее собственными глазами…
В тот день у нее были совсем черные глаза. Ее платье было цвета весеннего снега перед тем, как он растает, но и так она казалась прекраснее и желаннее всего на свете тому, с кем так сурово говорила…
А она, Снефрид… Вчера она ездила на хутор и там принимала роды у жены здешнего бонда…
Уложенная в доме на хозяйскую постель на Сигфусовом хуторе, Снефрид проспала почти до вечера, а потом, когда Лейви привез ее обратно в корабельный стан, опять заснула.
Когда утром она выбралась из шатра на воздух, ее встретили мощные порывы холодного ветра и весьма неприятное зрелище серого неба. Хорошая вчерашняя погода исчезла – слизнуло холодным языком бури. Море, что еще вчера прикидывалось мирным, ласковым и безопасным, явило другую свою суть – неудержимой стихии, что гневается без всякого повода, не внемлет никаким уговорам и посулам, может раздавить человека, как мошку, даже не заметив. С морем нельзя договориться, морю нельзя доверять. И, ощутив себя в полной зависимости от этой недоброй стихии, на острове, что казался таким маленьким, таким ненадежным укрытием, Снефрид почувствовала себя очень неуютно. Теперь отсюда и не выбраться, пока гнев морских великанов не утихнет. Двадцать пять лет она благополучно прожила на твердой земле, почти не видя моря, а теперь вот судьба отдала ее в полную его власть.
Стан был тих, никто не спешил вставать.
– Почему все спят? – спросила Снефрид у двоих сонных дозорных возле еле тлеющего костра, прикрытого от ветра щитами.
– На море буря, – один махнул рукой в северную сторону. – Здесь мы от нее прикрыты, а в море творится ётун знает что. Сегодня не уйти.
В бухте вода оставалась довольно спокойной, но приобрела грязно-серый оттенок и оделась белой пеной. Ветром пену рвало и разносило мелкими клочьями, но немедленно из глубины вылетал новый покров, растягивался по поверхности волн и снова рвался – будто бесчисленные пальцы морских великанш неустанно плели сеть, тут же сердито рвали ее, недовольные своей работой, и с той же спешной небрежностью плели снова. Длинные, во всю ширь берега, валы катились на сушу, норовя ее слизнуть и проглотить, влажный ветер доносил облака брызг до шатров, и у Снефрид скоро вымокло лицо и волосы. Возле больших камней столбы брызг взмывали вверх, и каждый раз при виде этого у Снефрид обрывалось сердце – вот-вот перед нею предстанет, выйдя из белого водяного облака, одна из дочерей Эгира, а еще хуже – сама Ран. Небо было сплошь затянуто синевато-серыми тучами.
9
Ливень ресниц (Фрейи) – золото.