Страница 43 из 61
— Мы с Абраменковым тоже говорили насчет этого.
— Надо срочно выпустить листовку с требованиями рабочих и распространить ее по всем заводам, передать начальству. Листовка поможет нам организовать сбор средств в помощь бастующим.
— Верно, Степан. А те деньги, что собрали как членские взносы, тоже, может, пустить на помощь бастующим?
— Тут по уставу надо собирать комитет.
— Разве соберешь сейчас? Ведь почти все работают.
— Ты на извозчике, Петр?
— Да.
— Едем к забастовщикам, там на месте решим, что делать…
4
«Держаться! Держаться! Держаться! Держаться во что бы то ни стало! Наши братья-рабочие из Северного союза помогут нам деньгами из своей кассы, организуют сбор средств на других заводах Петербурга. Они не дадут нам умереть с голоду. Дружные братья-ткачи! Один за всех и все за одного! Заставим хозяев уважать наши требования!»
Эти и подобные — им слова произносились на рабочих сходках, выкрикивались у ворот фабрики, где толпились рабочие, передавались из уст в уста.
Несмотря на полицейских и жандармов, рабочие не расходились. На этот раз они верили в успех, потому что знали — стачкой руководит Северный союз русских рабочих…
Халтурин, Моисеевне, Абраменков на квартире одного из ткачей спешно составляли листовку:
«Братья рабочие!
Мы поднялись потому, что не можем больше терпеть гнет и издевательства, мы требуем от хозяев восстановить на работе всех уволенных рабочих. Мы требуем сократить рабочий день до одиннадцати с половиной часов. Мы требуем сократить штрафы и увеличить расценки! Мы требуем убрать неугодных нам мастеров!..»
Листовка была отпечатана днем, а к вечеру ее читали не только на Новой бумагопрядильной, но и на других заводах Петербурга.
Степан все время был со стачечниками и только ночью пробрался проходными дворами, сквозь заставы полиции домой. А утром, чуть свет его разбудил Абраменков.
— Что случилось? — проведя гостя в комнату, с тревогой спросил Степан. — Неужели стачку подавили?
— Нет, Степан Николаевич, совсем наоборот, стачка разрастается! Только сейчас узнали: забастовала фабрика Шау.
— Неужели? Они присоединились к ткачам бумагопрядильни?
— Да! Выдвинули те же требования.
— Лихо! — радостно воскликнул Степан.
— Моисеенко прислал за тобой. Мы считаем, что надо поднимать другие заводы.
— Хорошо бы! Но нам нельзя распыляться. Сил пока мало. Иди на фабрику Шау и постарайся подбодрить рабочих. Я же на извозчике объеду ближайшие заводы, попробую собрать членов комитета. Надо обсудить, как действовать дальше.
— Хорошо. А что, Обнорский еще не приехал?
— Нет. Его задержка очень беспокоит меня. Как он нужен сейчас!
— Да… Ну, может, еще объявится. Так я бегу, Степан Николаевич.
— Желаю успехов! Я тоже еду!
Грузный, сильный Абраменков кивнул, на цыпочках вышел из комнаты и неслышно притворил дверь…
Днем, когда Степану удалось разыскать и оповестить нескольких членов комитета выборных, он поспешил на фабрику Шау.
Около фабрики стояли наряды полиции. Во дворах — конные жандармы.
Степан отпустил извозчика и стал пробираться пешком. Когда до фабрики оставалось квартала полтора, Степана кто-то окликнул из пустого подъезда. Голос показался знакомым. Степан вернулся и, проходя мимо, заглянул в дверь.
— Абраменков? Ты что тут? — шепотом спросил Степан, войдя в подъезд.
— Жду тебя, Степан Николаевич, чтобы предупредить — на фабрику ходить нельзя. Там полно жандармов и шпиков — похватали много наших.
— А что с забастовкой?
— Сорвалась! — прошептал Абраменков. — Хозяева объявили рабочих бунтовщиками и уволили всех до единого.
— А сколько их было?
— Двести пятьдесят человек!
— Так это же сила! Что же они?
— Растерялись. Упали духом…
— Эк, черт! — сжал кулаки Степан. — Надо было ворваться на фабрику, переломать станки и машины, проучить подлеца Шау.
— Упали духом рабочие. Ведь остались без заработка… Из общежитий гонят, а у многих дети…
— Да, не ожидали мы, Лука, такого подлого удара. Надо немедленно писать новую листовку, оповещать рабочих Питера. Нельзя примириться с произволом. Нельзя! Пойдем ко мне, Лука. В три часа должны подойти выборные. Надо, чтобы союз возглавил борьбу рабочих! Ведь на бумагопрядильной еще держатся!
— Там держатся, но тоже напуганы сильно. Ведь сорок четыре человека выброшены на улицу.
— Надо бороться, Лука. Бороться дружно. Поднимать другие заводы и фабрики. Если мы уступим — нас раздавят.
Степан выглянул из подъезда.
— Полиция ушла. Пойдем. Следуй за мной на некотором расстоянии. Поглядывай на «ряженых». Если нападет один — я отобьюсь, а если двое или трое — надеюсь на твои кулаки.
— Добре! — шепнул Абраменков и вышел вслед за Халтуриным.
У Халтурина собралось шесть человек, остальных оповестить не удалось. Решили все внимание союза сосредоточить на забастовке на Обводном канале, на «Новой Канавке», как звали рабочие Новую бумагопрядильную.
Моисеенко, Абраменкову и Лазареву поручалось вести агитацию и подбадривать рабочих. Халтурин взял на себя выпуск листовки. Чуркину и Коняеву поручалось организовать сбор средств в помощь бастующим на других заводах и среди студенчества. Разошлись, когда стемнело. А ночью на стенах домов вблизи фабрики и в других районах Петербурга были расклеены листовки с призывом помогать бастующим.
Полиция и конные жандармы оцепили фабрику, закрыли подступы к ней. Всякого стремившегося проникнуть к бастующим выслеживали и хватали. Но Моисеенко, Абраменков, Лазарев, ночуя у рабочих, все же ухитрялись проводить собрания, будоражили ткачей, убеждали их стойко бороться за свои требования. Стачка продолжалась.
На шестой день Коняев, переодевшись женщиной, проник к бастующим, передал собранные на заводах деньги, но никого не нашел из членов комитета выборных. Все они были арестованы…
Поздно вечером Коняев с кошелкой, закутанный в шаль, спокойно проковылял мимо полицейских постов и, покружив по городу, чтоб замести следы, остановил проезжавшего мимо извозчика и погнал на Васильевский остров, к Халтурину.
Степан, выйдя на условный звонок, посмотрел с недоумением.
— Вам кого, бабушка?
Коняев приоткрыл лицо.
— А… подождите, — сказал Степан, — я сейчас выйду…
Завернув в тихий переулок, Степан взял «старушку» под руку.
— Здорово нарядился ты. Не узнаешь. Ну что, был у забастовщиков?
— Был. Деньги отдал. Но дело наше — труба! Моисеенко, Абраменкова, Лазарева арестовали.
— Всех троих?
— Да. И еще человек восемь… Завтра ткачи собираются на работу… Выходит, мы еще слабы бороться с полицией.
— Возможно, пока и слабы… Однако союз не разгромлен. На смену арестованным придут новые бойцы. Я верю… Вчера получил письмо из Москвы от старых друзей — стариков, у которых квартировал. Пишут, что Козлов жив, здоров!
— Обнорский не схвачен? Я очень рад! Что же с ним было?
— Задерживали дела с типографией. Просил передать, что днями приедет Николай Васильевич и все расскажет.
— А кто этот Николай Васильевич?
— Рейнштейн! Разве не знаешь?
— Как не знать, знаю. Да только не верю я этому человеку. Скользкий он какой-то…
— А Виктор считает его очень верным пропагандистом. Впрочем, он и сам скоро выезжает в Москву.
— Это хорошая весть, Степан Николаевич. Может быть, мы заимеем свою типографию. Начнем выпускать «Рабочую газету». Выходит, настоящая борьба еще впереди!
В этот момент из-за поворота выскочили несколько конных жандармов и проскакали мимо.
Коняев сгорбился, втянул голову в плечи и, что-то шепнув Степану, поковылял прочь, прижимаясь к домам…
6
Задушив обе стачки, полиция не успокоилась и продолжала обыски и облавы, хватая всех, кого шпионы видели вместе с арестованными рабочими…
Через несколько дней, несмотря на умение маскироваться, был схвачен и Коняев.
Степан, предупрежденный землевольцами о том, что его усиленно ищут, проводил дни дома и лишь с наступлением темноты выходил но неотложным делам. Еще несколько членов комитета выборных находились на свободе, и через них он продолжал укреплять союз, понесший за последнее время большие потери.