Страница 34 из 61
Узнав, что готовится шествие к Аничкову дворцу, Степан не смог усидеть дома и снова, одевшись купцом, отправился на Невский. Правда, он держался в стороне от толпы, но видел, как она осаждала дворец, как в легких санках примчался помощник градоначальника генерал Козлов, слышал, как он кричал на рабочих и требовал разойтись.
Народ все прибывал и скоро запрудил Невский. Стало плохо видно и слышно. Степан пробрался к зажатому толпой извозчику, встал в пустые сани, но в этот миг кто-то потянул его за рукав. Степан оглянулся — Обнорский!
— Пойдем, пойдем скорей, — зашептал тот в самое ухо. — Моисееико арестовали и увели во дворец.
Степан выпрыгнул из санок и вслед за Обнорским вошел во двор.
— Виктор, надо выступить перед народом — ведь весь Невский забит.
— Ткачи расходятся. Им объяснили, что прошение цесаревич принял, по сказал, что он ничего не может сделать.
— Я так и знал… Что же ткачи? Неужели откажутся от своих требований?
— Недостаточно пока работаем с ними. Еще незакаленный народ. Больше половины недавно приехали из деревень.
— Не надо было связываться с прошением. Это землевольцы подложили нам свинью. Это их дело! — гневно сказал Степан.
— Теперь уже нет смысла говорить об этом.
— Нет, есть смысл, — упрямо прошептал Степан. — Надо срочно создавать свою рабочую революционную организацию, с отделениями во всех крупных городах России. Мы должны сами руководить рабочими, поднимать их на борьбу с царизмом. Если нельзя мне показываться в Питере, я готов хоть завтра поехать в Москву, в Нижний, на Урал. Слышишь?
— Да, согласен, Степан. Но вначале надо выработать программу организации. Без этого ничего делать нельзя.
— Согласен. Оставайся, Виктор, здесь и понаблюдай, чем кончится сегодняшний поход, а вечером приходи — и сразу засядем!..
— А ты?
— Я попробую пробраться домой.
— Смотри, Степан! Не выкинь чего-нибудь! — пригрозил Обнорский и первый вышел на Невский, где все еще шумела толпа.
3
Стачка закончилась в марте, а в мае, уволясь с завода и взяв на всякий случай несколько адресов надежных людей у землевольцев, которые имели связи в крупных городах- России, Халтурин выехал через Москву в Нижний.
С Обнорским договорились, что тот будет вести работу в петербургских кружках, сколачивая ядро рабочей организации, а Халтурин ознакомится с жизнью и настроениями рабочих в Москве и Нижнем и постарается создать небольшие революционные отрасли (группы), которые потом вольются в единый рабочий союз.
Поезд пришел в Москву в воскресенье днем. Прямо с вокзала Халтурин поехал на извозчике на Пресню, к своим старым друзьям.
Деревянный, покосившийся дом еще больше почернел за эти годы, и с левой стороны второй этаж даже был подперт двумя врытыми в землю бревнами.
Халтурин расплатился с извозчиком. С небольшим саквояжем поднялся на второй этаж, остановился у двери, обитой мешковиной. «Может быть, уже померли старики», — подумал он и несильно, но решительно, как раньше, дернул ручку звонка.
— Открывайте, не заперто, — ответил знакомый женский голос, и у Степана отлегло от сердца. Он распахнул дверь, вошел, поставил на пол саквояж.
— Агафья Петровна! Ну вот и я! Приехал, как обещал.
— Степан Николаич, голубчик! — Агафья Петровна заторопилась к нему, обняла и поцеловала, как сына. — Ох, батюшки, вот радость! Егор! Егор Петрович! — закричала она дрогнувшим голосом. — Да иди же скорей сюда!
Слезы хлынули у нее из глаз, она уже не могла больше говорить и, взяв Степана за руку, повела в комнаты.
Егор Петрович спал в углу дивана с книгой на коленях. Звук тяжелых сапог Степана и скрип половиц разбудили его.
— Уж не померещилось ли мне? Неужели Степан? — протирая глаза, спросил он.
— Я самый! — улыбнулся Степан. — Здравствуй, Егор Петрович!
— Ты, взаправду, Степа? — Сон мгновенно слетел. Петрович бойко поднялся, обнял Степана и, тычась ему в лицо жесткими усами и бородой, заговорил:
— Приехал-таки, разбойник! А я ведь ждал тебя. Чуяло сердце, что свидимся снова. Ну садись, рассказывай, как там оно в Питере-то?..
— Спасибо! — Степан присел к столу.
— Мать! Ты бы самоварчик поставила. А?
— Сейчас, сейчас… Только мне тоже послушать охота.
— Мы подождем. Мы без тебя говорить не будем.
— Ну хорошо, коли так, я живо обернусь.
— Агафья Петровна вышла, а Егор Петрович, придвинувшись поближе к Степану, шепотом спросил:
— Как теперь тебя звать-то, Степан?
— Все так же!
— Это я на тот случай, если, скажем, полиция придет.
— А что, заглядывает она к вам?
— Пока не было случая. Однако про тебя я наслышан… Есть тут у нас один из Петербурга. Много рассказывал про тебя. Сказывал, что ты под чужим видом…
— Таиться не буду. Королев я теперь. Бахмутский мещанин, а зовут так же — Степан Николаич.
— Вот и хорошо. Переучиваться не надо. Для старухи моей облегченье… Слышно, у вас большая стачка была?
— Да и стачка, и демонстрации были. А у вас?
— Притеснять стали нашего брата, Степанушка. Сильно притесняют. Ну, народ и того — бунтовать начал… Недовольство выказывает. После того как судили Петра Алексеева с товарищами в прошлом году, на заводах стали собираться сходки, приходят ораторы из студентов… Да и свои — рабочие — тоже говорят речи… Я ведь теперь работаю на Прохоровской текстильной фабрике. Потому и наслышан о вашей бумагопрядильной.
— А тот рабочий, что про меня рассказывал, тоже столяр?
— Нет, он ткач. Человек положительный, семейный. Переселился в Москву из-за дороговизны в Питере. Меня звал квартиру ремонтировать, вот мы и разговорились.
— А как его фамилия?
— Фамилию не припомню, а зовут Иваном Васильевичем. Если желаешь, мы к нему сходим. Будет рад. Уж больно хорошо о тебе говорил.
Вошла Агафья Петровна с маленьким медным самоварчиком в руках.
Петрович вскочил, подставил поднос, начал помогать хозяйке доставать из буфета посуду, еще прошлогоднее варенье. Стали пить чай.
4
Вечером Петрович повел Степана к питерскому ткачу.
Иван Васильевич оказался высоким, худощавым человеком, с рыжеватыми усиками, свисавшими сосульками. Он сразу узнал Халтурина, приветливо поздоровался за руку.
— Рад видеть вас, Степан Николаич, но у меня полная квартира ребятишек — поговорить не дадут. Пойдемте на улицу, посидим в садике.
Он взял картуз, накинул пиджак и вышел вместе с гостями. На берегу Москвы-реки была дубовая роща. Облюбовав тихое местечко, все трое уселись на траве. Петрович вынул кисет. Закурили. Степан не курил, но за компанию тоже свернул цигарку.
— Вы откуда меня знаете, Иван Васильевич?
— А на Обводном, в кружках слыхал. Я ведь там на Новой бумагопрядильной работал. Вы меня не помните?
— Лицо очень знакомое…
— Мы же с вами вместе у Казанского собора были. Преснякова-то помните?
— Ну как же?
— А я по правую руку от него стоял.
— В желтом полушубке и треухе? Степан схватил его руку.
— Помню! Хорошо помню. Очень рад познакомиться.
— И я тоже, — улыбнулся Иван Васильевич. — Там, у Казанского собора, меня и взяли.
— И судили?
— Судили… Постановили выслать из Петербурга… Вот я и переехал в Москву.
— Понятно, — Степан, раздумывая, потеребил бородку. — Как же вы здесь обосновались?
— Ничего. Помаленьку… Бываю в кружках, но в пропагандисты не рвусь. Семья у меня — сам шестой-. Приходится жить с оглядкой.
— Значит, рабочие кружки в Москве существуют?
— Кое-где при заводах… у нас, на фабрике имеются. Если желаете— я вас познакомлю. Можно и о сходке похлопотать, чтобы вы выступили, но я на рожон не полезу, уж извините. Пока сидел в тюрьме, наши чуть с голоду не умерли. Надо вам, Степан Николаич, в ваших делах на молодежь опираться. Им это способнее.
— Верно, Степушка, — поддержал Петрович. — Иван Васильевич человек наш, но и его надо понять. Я был у него, видел. Ребятишки мал мала меньше…