Страница 27 из 61
«Вроде из простых», — подумал Степан и стал внимательно присматриваться к лектору.
— Господа, я хочу поговорить с вами о пользе самообразования и усовершенствования, — начал тот глуховато, неторопливо. — О необходимости расширения познаний в сфере политической, экономической, философской. Течение жизни и ее социальные вопросы требуют от рабочего человека углубления и расширения своих знаний. Без знаний нельзя бороться за свои права.
Слова «бороться за свои права» сразу заинтересовали рабочих и заставили Степана вслушиваться еще внимательнее.
Ему не раз подробно рассказывали о работах Маркса. И сам он читал некоторые его произведения, с большим трудом и в очень немногих экземплярах переправляемые в русском переводе народниками из Женевы в Россию.
Но лектор, сказав эту фразу, тут же забыл о ней и стал увлеченно рассказывать о книгах и воззрениях Лассаля и Прудона.
«А ведь это «ряженый» пропагандист. Он лишь одет под простачка, а режет, как профессор, — подумал Степан. — И я его где-то видел и слышал…»
Сказав несколько фраз о разрыве Бакунина с Интернационалом Маркса, оратор перешел к Лаврову.
— Господа! Одним из наиболее последовательных русских революционеров, который вошел в Интернационал и подружился с Марксом, является бывший профессор Михайловской артиллерийской академии Петр Лавров, известный как «Миртов». На его «Исторических письмах», печатавшихся в «Неделе», учатся и воспитываются молодые революционеры. Лавров призывает к беззаветному служению народу, к борьбе с его угнетателями, Лавров призывает нас к усовершенствованию. Только критически мыслящие личности могут стать коллективной силой.
«Я узнал его, узнал! — подумал Степан. — Он из кружка лавристов, в который я ходил вместе с Креслиным. Я помню его выступления».
— Господа! Я знаю одного рабочего, который самостоятельно изучает философские произведения Герберта Спенсера. И уже многого достиг. Больше читайте, друзья, писателей-революционеров, крепите дружбу рабочих с интеллигентами-разночинцами. Только союз трудовой интеллигенции с народом приведет нас к социальной победе.
Оратор кончил и сел на свой полушубок. В комнате стояло неловкое молчание.
— Может, будут вопросы к лектору? — спросил председательствующий.
Все молчали, не зная, о чем спрашивать.
— Может, кто желает сказать?
— Я бы хотел…
Все посмотрели на Степана с некоторым удивлением. Только на прошлом собрании приняли его в кружок — и он уже просит слово.
— Пожалуйста, товарищ Степан.
Степан поднялся, отвел назад сползавшие на глаза густые волосы. Спокойным, озабоченным взглядом окинул собравшихся.
— Я как-то слышал Михаила Михайловича в другом кружке. Там было больше интеллигентов. Там ему горячо аплодировали. Мы, рабочие, тоже должны быть благодарны Михаилу Михайловичу за хорошую лекцию. Нам нужно знать и о Прудоне, и о Лассале, и о Бакунине, и о Лаврове. Но мы были бы еще больше благодарны лектору, если б он рассказал нам о Марксе и о его учении. Нам, рабочим, хотелось бы получше познакомиться с «Гражданской войной во Франции». Конечно, есть рабочие, которые изучают книги самостоятельно. Но это тяжело и может завести совсем не туда… Я знаю рабочего, который читает Спенсера. Он мучился над «Основными началами» несколько месяцев, пытаясь найти ответы на вопросы о существовании бога и бессмертии души, но, кажется, так и бросил.
Рабочих сейчас волнует другое. Вы, Михаил Михайлович, в начале своей лекции сказали, что рабочим надо многое знать, чтобы бороться за свои права. Мы и ждали, что вы скажете, как и с кем надо бороться. Но вы ушли в сторону от борьбы, как уходят от нее все лавристы.
Вы, хорошие, знающие люди, болеющие душой за простой народ, желающие ему освобождения. Но ваши благие намерения — лишь несбыточные мечтания. Вы боитесь борьбы, страшитесь схватки с царизмом, трепещете при слове «революция». Нам же, рабочим, которых калечат на заводах и фабриках, молодыми сводят в могилы непосильным четырнадцатичасовым трудом, держат в рабстве и нищете — нам уже ничего не страшно! Мы готовы к борьбе! И будем бороться. Если интеллигенты не образумятся и не поймут, что без рабочих им не обойтись, мы будем сами бороться за свои права. Объединимся в рабочие союзы. Нам некогда заниматься «началами всех начал». Нас ждут не мечты, а земные дела. За наше место под солнцем!
Степан передохнул и, вынув из кармана несколько листиков клетчатой бумаги, исписанных четким почерком, оглядел собравшихся.
— Друзья! У меня в руках речь рабочего-революционера, слесаря и ткача Петра Алексеева. Она была произнесена на недавно закончившемся в Петербурге процессе пятидесяти революционеров-москвичей. В этой речи выражены чувства рабочих людей. Она звучит как приговор существующему строю и как пророчество. Осужденный на десять лет каторги Петр Алексеев бросил в лицо судьям-палачам гневные слова от лица всех рабочих России. А наш уважаемый оратор ни словом не обмолвился ни об этом процессе, где судили наших товарищей по борьбе, ни о замечательной речи Алексеева. Сейчас уже поздно, и все устали. Но в следующий раз мы обязательно обсудим эту речь.
— Сейчас! Сейчас почитай! — послышались просьбы.
— Ладно. Прочитаю. Самый конец.
Халтурин откашлялся и, вскинув голову, начал читать неторопливо, чтобы слышали каждое слово:
«…Если мы вынуждены просить… повышения заниженной заработной платы, нас обвиняют в стачке и ссылают в Сибирь — значит, мы крепостные! Если мы… вынуждены требовать расчета вследствие притеснения, нас приневоливают продолжать работу… или ссылают в дальние края — значит, мы крепостные!.. Если первый встречный квартальный бьет нам в зубы кулаком — значит, мы крепостные!..
Русскому рабочему народу остается только надеяться самим на себя и не от кого ожидать помощи, кроме от одной нашей интеллигентной молодежи…
Она одна братски протянула нам руку… И она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда… и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!»
— Правильно! Правильно! — приглушенно закричали рабочие и дружно окружили Степана.
Степан жил на той же квартире, но перешел в маленькую отдельную комнату. Дружбу с Креслиным и Пуховым поддерживал.
Подошла осень 1876 года. За год общения со студентами Степан многое узнал и усвоил. Лекции в тайных кружках лавристов, десятки прочитанных книг помогли выработать свои взгляды на жизнь и революционную борьбу. На заводах его знали как пропагандиста, встречали тепло, радушно, потому что он звал бороться за интересы рабочего класса.
Как-то вьюжным вечером к нему заглянул Пресняков. Он оброс бородой, и Степан еле его узнал.
— Слушай, Халтурин, завтра на Выборгской стороне состоится тайное собрание революционеров из вновь созданной партии «Земля и воля». Хорошо бы пригласить рабочих из кружков. Будем обсуждать вопрос о демонстрации на Невском. Ты как смотришь?
— Хорошо смотрю, Андрей. А какая цель ставится?
— Борьба за свободу и равенство! Что, придешь?
— Где это? Найду ли я?
— Будь дома, я за тобой зайду.
— А Креслина и Пухова позвать? Пресняков поднес палец ко рту:
— Лавристов решено не приглашать — они противники открытой борьбы. Понял? Так жди вечером…
Пресняков и Халтурин пришли, когда собрание было в разгаре. Какой-то оратор в пенсне на шнурочке, которое поминутно соскакивало с его большого носа, говорил нервно, сбивчиво:
— Я, господа, решительно не одобряю устройство демонстрации. Это будет рассматриваться властями как нарушение спокойствия, как бунт. Могут возникнуть стычки с полицией. Возможны аресты наших людей. Полагаю, что демонстрация может нанести вред движению и урон организации.
Пресняков и Халтурин, молча поклонившись, уселись у двери.
— Нет, нет, нет! Это — трусость, господа! — вскочил у стола взлохмаченный человек с рыжеватой бородкой. — Отказываться от демонстрации нельзя! Это все равно, что отступать с поля боя, не приняв сражения. Хватит возвышенных фраз о социализме и революции! Они всем надоели. Народ ждет от нас решительных действий. Авторитет нашей организации вырастет стократ, если мы выйдем на улицу с красным знаменем. Я отметаю всякие опасения и твердо настаиваю на демонстрации. Она должна состояться в центре Петербурга. Надо все силы употребить на то, чтобы пришли не только просто праздная публика, а главным образом студенты и рабочие с фабрик и заводов.