Страница 18 из 48
— Вы его арестовали? — спросила мама.
— Нет, отпустили, — вздохнул Лютиков. — Пошел я потом в гастроном про старушку узнать. А ее, говорят, увели под руки домой, плохо ей стало. А кто она, пока не знаем — заявление не поступало от потерпевшей. Подождем и будем искать.
— И найдете? — спросил Боря.
— Конечно, найдем, — улыбнулся Лютиков, — вы нам помогли, теперь обязательно найдем.
— По номеру найдем, — сказал старший.
— А откуда вы знаете, что это за номер? — удивился Боря.
— Ну, дело нехитрое, — ответил старший, — номер большой, видно, не дом, не квартира. Пятизначный, без буквы — не телефон. Вернее всего, счет в сберкассе. Да и касса почти рядом с гастрономом.
— Шла старушка в сберкассу, несла деньги, сбережения на книжку положить, не удержалась — в магазин заглянула… — продолжил Лютиков.
— Вы все уже знаете? — Боря улыбнулся.
— Догадываемся, а там проверим. Узнаем точно, тогда известим вас, что деньги доставлены по принадлежности.
Дверь раскрылась, вошел дежурный и положил перед старшим бумажку.
— А вот и старушка объявилась, — улыбнулся старший, — по телефону принято заявление от Желиковой Марфы Степановны, 78 лет. А заявление сделала ее соседка, так как сама пострадавшая заболела. — И старший подвинул бумажку к Лютикову. — Сходи, надо ее успокоить. Да вот и парнишку возьми. Он нашел, пусть он и вручит — обрадует бабушку… А вам спасибо, товарищ Колыванов, — старший поднялся и протянул Боре руку. — Спасибо за помощь и вашу сознательность.
Боря смущенно пожал протянутую руку. Ему все еще было очень жаль велосипед. Правда, уже не так сильно.
Лютиков привел Борю и маму на второй этаж деревянного дома. В тесно заставленной вещами комнате, на высокой кровати лежала старушка. Рядом на табуретке сидела другая и вслух отсчитывала капли, падающие из пузырька в стопку с водой. Больная повернула голову и взглянула на входящих из-под опухших век.
— Вот, гражданка Желикова, нашлись ваши деньги. Вор их бросил вот к ним в квартиру, а молодой человек принес к нам, сдал по акту.
Мама вынула из сумки деньги и положила их на одеяло поближе к рукам, сложенным на груди.
— Пересчитайте, мамаша, — сказал Лютиков, — и распишитесь вот тут в получении.
— А что считать, милый, раз люди на чужие деньги не польстились, а мне принесли, что ж их считать.
Лютиков смущенно кашлянул.
— Распишитесь за меня, миленькие, — попросила старушка, — я грамотная, да лежа несподручно. Спасибо тебе, мальчик, за деньги. Я вот заболела с горя да с перепугу. А еще пуще с досады на себя. Лежу и все казнюсь — вот, думаю, старая дура, зачем с такими деньгами в магазин пошла, слюбопытничала. Деньги те от сынка моего. В Заполярье работает — жена, двое ребят. Отписали, что приедут в отпуск нынче летом. И деньги прислали — кое-что купить, а остальное беречь до ихнего приезда. А у меня книжка есть в кассе, я и надумала — давай положу на книжку… Очень вы меня утешили, спасибо вам.
И старушка, зашептав, перекрестилась на икону в венке из бумажных цветов, висящую в углу. Потом поманила маму и сказала ей тихо:
— Мальчику вашему надо бы дать одну бумажечку-то, не осерчаешь на меня за это?
— Что вы, что вы, не надо, — забеспокоилась мама, — он нашел и отдал, так и должно быть.
Боря все слышал.
— Мне не надо ничего, — сказал он тихо, — я ведь добровольно… Я сам захотел…
— Ну простите, коли что не так, не обессудьте.
— Поправляйтесь, выздоравливайте поскорей, — ответила мама. — А нам пора. Мы ведь еще и не обедали. До свидания!
И, оставив старушек и Лютикова, который все же настаивал на собственноручной подписи в акте, мама и Боря вышли.
Был тот час, когда на улицах зажигаются фонари. Свет их смешивался с угасающим светом дня. Высоко над темнеющими крышами стояло зеленоватое вечернее небо. Из палисадников и дворов потянуло прохладой. От нагретого за день асфальта пахло еще пылью и бензином. В окнах засветились оранжевые абажуры, и от окна к окну потянулись тонкие звуки скрипки.
Усталые и голодные мама и Боря шли домой.
Боря думал: завтра же он возьмет документы из школы и отнесет заявление в техникум. Как кончит — пойдет работать на автомобильный завод… Черная блестящая машина несется по загородному шоссе. Мелькают деревья, мосты, деревни. За рулем Боря, уже взрослый. Рядом с ним Валька. Нет, рядом — папа. Впрочем, пусть папа сзади с мамой. А впереди с ним — Валька.
А у мамы свои думы: снова придется варить макароны — ведь картошку Боря не купил… Она так и не взяла у него пять рублей. Может, он и потерял их во всей этой передряге… Ну, как он? Ничего, теперь ему уже не так плохо, как было, когда они возвращались из магазина…
Так идут они рядом — длинный мальчик и худенькая женщина, и, хотя они молчат и шагают не в ногу, все равно они вместе.
ДЕЛИКАТНЫЙ РАЗГОВОР
Тяжелая калитка открылась, звякнув железом, и тотчас из глубины сада отозвалась собака. Зоя Тихоновна знала, что собака на цепи и спускают ее только ночами в конце лета, когда поспевают яблоки. От калитки к дому тянулась прямая дорожка, обсаженная рыжей настурцией, медовой резедой и петуньями — розовой и лиловой. Дорожка пересекала темную разрыхленную землю, в которой сидели рядами кусты смородины и в строгом шахматном порядке росли яблоневые и вишневые деревья с белыми, в извести, стволами.
В открытое окно террасы Зоя Тихоновна увидела крупную фигуру хозяйки. Алевтина Павловна стояла наклонившись, ее полные обнаженные руки сновали над столом. «Ягоду чистит», — догадалась Зоя Тихоновна и, подойдя к крыльцу, улыбнулась приветливо и чуть заискивающе — она боялась Алевтину Павловну.
Вчера они встретились у нижней колонки, куда все ходят за водой для питья, и Алевтина Павловна сказала: «Зайдите ко мне завтра днем — у меня есть к вам деликатный разговор». Зоя Тихоновна смутилась и подумала: «Ну вот, дождалась». Она была должна Алевтине Павловне пять рублей, должна давно, с прошлого лета, когда делала ей уколы, и все не могла собраться отдать, а только извинялась при встречах и обещала скоро принести. И хоть Алевтина Павловна отвечала: «Не беспокойтесь, успеется», все же в конце концов могла она и рассердиться.
Зоя Тихоновна взяла с собой пятерку, и сейчас, сложенная трижды, была она зажата у нее в левой руке. Взяты эти деньги из последних десяти рублей, на которые надо им с Игорьком и Галей дожить до получки. Отдавать сейчас долг не хотелось, но, если уж дошло до крайности, ничего не поделаешь.
Алевтина Павловна действительно готовилась варить варенье. На столе, покрытом клеенкой, возвышалась гора ягод, из-под которой вытекала лужица розового сока. Рядом стоял таз, уже наполненный очищенной клубникой, а на другом конце стола ждала очереди полная плетенка. Солнце нагрело террасу, над душистой клубникой жужжали осы, в стекла билась большая черная муха.
— Ага, пришли, — сказала Алевтина Павловна, бросила в тарелку горсть мелких ягод и тыльной стороной руки поправила съехавшие очки. — Садитесь, — она выдвинула ногой из-под стола табуретку, — я сейчас, руки сполосну.
Тяжело ступая, она прошла через террасу, спустилась с крыльца, и вместе с бренчаньем металлического умывальника за домом раздался ее резкий голос — давала указания внукам, работавшим в саду.
Зоя Тихоновна сидела и смотрела на осу. Оса нацеливалась на спелую ягоду, вывалившуюся из корзинки. Вот она села и, сладострастно подрагивая желто-черным полосатым брюшком, впилась в сочную мякоть и стала тянуть сладкий сок. Зое Тихоновне захотелось клубники, захотелось так, что она, сглотнув, отвела глаза от стола и стала смотреть в окно.
Сад стоял, разомлевший под жарким июльским солнцем, сквозящая тень молодых деревьев не давала прохлады. «Свой сад, своя дача, — думала Зоя Тихоновна, — у детей всегда витамины. Как это хорошо для здоровья, для роста».
— Так вот, я позвала вас… — сказала хозяйка, усаживаясь в плетеное кресло и вытирая покрасневшие руки полосатым фартуком, — чтобы сказать…