Страница 63 из 79
Лев Межберг пишет только натюрморты, очень тонкие, изящные, в одной цветовой гамме. Ну а теперь о рынке. Ведь подлинность и успех не всегда одно и то же. На рынке хорошо ценятся бывшие московские художники Комар и Меламид, художники-концептуалисты, трансавангардисты. Называйте их как хотите, это художники модного сейчас направления. С ними сотрудничает крупная нью-йоркская галерея, которая и создала им имя. Они хорошо продаются.
В Париже работает художник Юрий Купер, сотрудничает с галереей «Клод Бернар», это очень знаменитая галерея. Ну кто еще? Эрнст Неизвестный, крепкий профессиональный скульптор. Но он не создал ничего нового, что тотчас же поняли на Западе. Все, что он делает, было сделано задолго до него, в 30-е годы, Цадкиным, Липшицем. Вообще монументальная скульптура на Западе не проходит. И даже отклонение Неизвестного в экспрессию жанр все равно не спасает.
— А Шемякин — какое это направление?
— Никакое, свое. Он вне нынешних модных стилей, он сам по себе.
— Это вы привлекли Шемякина в вашу галерею?
— Естественно, как только обрел право голоса. Шемякин как раз в это время переехал из Парижа. Мы встретились с ним в Нью-Йорке. Времена были неудачные для искусства, 1982–1983 годы — спад в экономике. Наш бизнес сократился на шестьдесят процентов. Тем не менее мы сразу подписали с ним контракт. Цены на него растут, это показатель признания. Но подождите, который час? Как там ваш старик? Сердится уже, наверное.
Мы вышли в голубизну залива, Сережа пошел нас проводить. Время, отпущенное Николаем Ивановичем, еще не истекло, но он грустно сидел на лавочке, повернувшись спиной к этому «современному неизвестно чему»… Он увидел нас, обрадованно пошел навстречу:
— Ну вот, теперь все успеем! А вы как, молодой человек? Вы…
— Нет, нет, я останусь на работе, — быстро успокоил его Сережа. — А обо мне вы все равно не напишете, — улыбнулся он нам на прощание. — А если напишете, значит, действительно произошло чудо.
2
Прошло несколько месяцев. Компаньоны фирмы «Боулс энд Сорокко» прибыли в Москву на открытие выставки американского художника Лероя Нимана, интересы которого представляла их галерея. К тому же оба они — Боулс и Сорокко хотели побывать на аукционе «Сотбис», впервые устраиваемом в Москве.
Стоял жаркий московский июль. В отеле «Международный» было настоящее столпотворение. Кроме обычных постояльцев — фирмачей, делегаций со всего света — прибыло около тысячи участников будущего аукциона. Бродили по коридорам москвичи, рассматривая картины, выставленные на продажу. Боулс, высокий сухопарый американец, казался флегматичным рядом с подвижным, непоседливым Сержем Сорокко. «Как ртуть, — сказал Боулс о своем компаньоне, — темперамент как раз для нашего бизнеса». А Серж, Сережа успевал делать тысячи дел — везде побывал, всем позвонил, огорчившись, что не застал Ирину Антонову, директора Музея имени Пушкина, тут же утешился, поехав на прием в Министерство культуры, где был принят несколькими замминистрами. Потом в Союзе художников СССР — разговоры о совместных выставках, о постоянных галереях. Серж Сорокко был полон деловитости.
Но сидящий в нем Сережа был смущен и немного растерян.
— Потрясающие перемены, просто потрясающие, — говорил он нам на следующее утро после бурного вечернего аукциона «Сотбис».
Мы сидели в кафе отеля «Международный», известного москвичам под именем Хаммеровского центра. Сидели, вяло пили кофе: вчерашние эмоции еще не успели выветриться.
— В Союзе художников все встали и захлопали, когда мы подписывали договор. Потрясающе! — рассказывал Сережа каким-то не очень уверенным тоном. То есть все это было: и встречи, и дружеские разговоры, и банкеты, и множество проектов. Все было. Но неужели все это будет продолжаться дальше? Неужели это не хрупкие мечты интеллигенции?
— Ну а аукцион? — как бы ответили мы ему вопросом на незаданный вопрос, на все его невысказанное смятение от первой встречи с Родиной после десятилетней разлуки.
— А вы что-нибудь поняли? Бешеные цены! Безумные! Такого с ценами на советское искусство никогда не было.
Да, вчера мы в этом убедились. Вчера фирма «Боулс энд Сорокко» пригласила нас пройти с ними в ряды, где сидели основные покупатели, участники аукциона. Так что мы оказались не среди счастливых зрителей с пригласительными билетами, а в самой гуще событий. Во время аукциона именно в наших рядах кипели страсти, поднимались руки с номерами, цены росли. Несколько раз Серж Сорокко тоже поднимал руку с номером. Но быстро отказывался от дальнейшей гонки.
— Это безумие, — горячо шептал флегматичный Боулс. — Что происходит? Родченко, Удальцова — это понятно, мировая классика. Но остальное? За такие цены хорошего Пикассо можно купить! Серж, мы сходим с круга.
— Безумие, безумие! — азартно восклицал Сережа. — Это то, о чем мы с вами говорили в Сан-Франциско. Мода на все советское!
— Спокойствие, Серж, — повторял раскрасневшийся Боулс, в своей благообразной взволнованности страшно похожий в эти минуты на персонажа Диккенса, переживающего острые события на лондонской бирже. — Спокойствие! Лучше мы купим Пикассо. Подождем. Скоро на рынке должно появиться много советских работ. Нам нужен выбор.
— Нет, но что творится! — изумлялся Серж. — Первый раз вижу…
А успех аукциона нарастал лавиной. Мы не успевали поворачивать головы, чтобы уследить за поднимаемыми руками.
…И вот мы пьем кофе, обмениваемся вчерашними впечатлениями. Говорим о делах, о предстоящих выставках, о том, сколько бы стоили здесь Шемякин или Цел-ков, будь они представлены на аукционе: ведь оба гораздо сильнее многих из тех современных художников, чьи вещи были проданы вчера за такие огромные деньги.
— Что ж, — бодро говорил сан-францисский галерейщик Серж Сорокко, — не по их вине не были вчера представлены их работы. Ничего, время все расставит по своим местам. Главная загадка — неслыханный интерес к России. Невероятный. Вот что самое важное, не правда ли?
— Теперь вы верите, что мы о вас напишем?
— Почти, — он запнулся. — Почти верю. И все равно…
3
И прошло еще полгода, и состоялась в Москве выставка Шемякина, которую представляла галерея «Боулс энд Сорокко». Выставка проходила с огромным успехом. Радостно переговаривались приехавшие на ее открытие америанские коллекционеры. А владельцы галереи… Они сделали огромное дело — впервые возвращалось на Родину искусство одного из ведущих, вынужденно уехавших за границу русских художников.
С той поры прошло еще полгода. И снова мы в Сан-Франциско, снова голубой залив и ослепительное небо, снова солнечный день, снова набережная, праздничная толпа, люди покупают сувениры, значки, майки, украшения, ходят из галереи в галерею. И мы снова у Сержа Сорокко. Сейчас в его галерее проходит выставка-продажа работ Льва Межберга. И снова галерея поражает своими размерами — огромный зал да плюс еще второй этаж, где стоят и висят ожидающие своей очереди картины.
Прошло четыре года со дня нашего знакомства, но как много событий они вместили! Как переменилась художественная жизнь у нас на Родине. С тех пор появились первые кооперативные галереи, где продается живопись современных художников. Их совсем мало, они только делают первые, робкие шаги, но они есть, и продают они что хотят, и никакие бульдозеры им не угрожают. А как подскочили цены! как дорого стоят теперь работы тех художников, чье творчество было долгие годы под запретом. И это тоже знак перемен. Сейчас тем более интересно знать, как организована продажа современного искусства в Америке, как люди покупают здесь искусство. У нас в стране разбираться в том, что делают сейчас художники, тем более коллекционировать их работы трудно, почти невозможно. Нет информации. Почти нет постоянных выставок молодых художников, и уж тем более непонятно, как и где купить их работы.
— Здесь современное искусство продается в картинных галереях, я вам рассказывал в прошлый раз, — говорит Серж Сорокко. — И они есть везде, особенно много в Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, которые считаются центрами художественной жизни. Это целая большая индустрия, сеть галерей.