Страница 63 из 159
На лице пастора возникла саркастическая улыбка:
– От дьявола!
– Не будем делать поспешных выводов, – ласково предложила баронесса. – Вы знаете, пастор, что господин Рамкопф готовится защищать научный трактат о творчестве моего покойного мужа. Так вот, представьте, изучая его литературное наследие, он вдруг наткнулся на редкий экземпляр Библии…
Генрих мгновенно приблизился к баронессе и передал ей книгу. Баронесса протянула ее пастору.
– Что же в Библии? – недоверчиво произнес пастор, заложив руки за спину.
– А вы посмотрите… – опустив глаза, скромно попросила баронесса и протянула Библию, раскрыв ее на титульном листе. На уголке листа вилась надпись на иврите: «Дорогому Карлу от любящего его…»
Побледнев, пастор надел очки.
– «…от любящего его Матфея»?! – Он в ужасе отпрянул от Библии. – Неслыханное кощунство!
– Возможно, – кивнула баронесса. – Хотя подпись святого Матфея достаточно разборчива.
– Мерзкая фальшивка! – Пастор почувствовал, что задыхается.
– Вероятно, так, – вздохнула баронесса. – Но мы обязаны передать эту реликвию на экспертизу. Вы знаете, что в духовной консистории у вас достаточно противников. Дело наверняка передадут в Церковный совет. Начнутся долгие споры…
– Которые еще неизвестно чем кончатся, – вставил Генрих.
– Вот именно, – согласилась баронесса, открывая маленький пузырек и капая в рюмку лекарство. – Представьте: победят ваши противники – что тогда? Барон причисляется к лику святых, а его недоброжелатели с позором изгоняются. Поймите, дорогой мой, речь идет о вашей духовной карьере!
Пастор дрожащей рукой опрокинул рюмку с лекарством.
– Боже мой, – прошептал он, – за что такие испытания? Что вы от меня хотите?
– Милосердия! – почти пропела баронесса. – Чуть- чуть милосердия… О, если бы сам пастор Франц Мусс принял участие в торжественной литургии и прочитал проповедь на открытии памятника…
– Нет! Никогда! – У пастора подкосились ноги, и он почувствовал, что теряет сознание. – Я не могу… я не готов!..
– А я вам дам свой конспект! – воскликнул Рамкопф.
– Обойдусь! – оттолкнул Рамкопфа пастор.
– Разумеется, – согласилась баронесса. – Вы сами найдете нужные слова. А можно и под музыку. – Она сделала знак музыкантам. Музыканты запели: «С вишневой косточкой во лбу!»
– И тут вступает орган, – напирал на пастора Рамкопф. – И за ним сразу детский хор…
– И вы, пастор Франц Мусс, стоите на амвоне с Библией в руках, на которой оставил подпись сам святой Матфей! – продолжала натиск баронесса, засовывая Библию пастору под мышку. – Как это величественно!
Ударили колокола Ганновера, раскачиваясь в такт церковному песнопению, в котором легко угадывалась все та же мелодия.
У городских торговых рядов царило предпраздничное оживление.
Особенно бойко раскупались цветы…
В небольшой цветочной лавочке согбенная спина хозяина мелькала перед лицами покупателей.
– Тюльпанчики, господа, тюльпанчики! – звучал скрипучий голос хозяина. – Всего по талеру за штучку!
– Как это «по талеру»? – возмутилась покупательница – Еще вчера они шли по полталера.
– Вчера – это вчера, – скрипел хозяин, – а сегодня праздник! Годовщина со дня смерти нашего славного барона, упокой, Боже, его душу.
– Гвоздики почем? – спросила покупательница.
– По два талера.
– Да вы что? – возмутилась покупательница, брезгливо разглядывая гвоздики. – Они ж вялые!
– Вялые! – кивнул хозяин. – Наш барон, пока был жив, тоже дешево ценился, а завял – стал всем дорог.
– На, подавись! – Покупательница швырнула монеты, схватила цветы и вышла. Хозяин суетливо стал подбирать рассыпавшиеся деньги.
Открылась дверь. В лавку вошел Томас с корзинкой. Огляделся.
– Чем могу служить? – спина хозяина приняла форму вопросительного знака. – Астры? Левкои? Гвоздики?
– Мне бы фиалки! – сказал Томас.
– Фи! – поднял плечи хозяин. – Дикий лесной цветок. У меня в лавке культурные растения. Оранжерейные! Вот рекомендую калы… всего по три талера!
– Нет! – вздохнул Томас. – Мой покойный хозяин любил фиалки!
– Грубый вкус, – отозвался хозяин и замер на месте.
– Что-что?
– Ваш хозяин не умел ценить истинную красоту..
– Да кто вы такой, чтобы рассуждать о моем хозяине? – Томас приблизился вплотную к владельцу цветочной лавки, и его пристальный негодующий взгляд позволил нам наконец рассмотреть лицо этого человека.
С едва заметной печальной улыбкой на Томаса взирал не кто иной, как несколько раздобревший и отчасти постаревший барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
В первую секунду Томас от неожиданности даже не шелохнулся. Во вторую секунду корзина выпала из рук Томаса, и он осторожно, чтобы отдалить момент возможного потрясения, повернулся к двери и двинулся прочь на цыпочках. Потом силы оставили его и он, резко обернувшись, пошатнулся.
– «С вишневой косточкой во лбу, – громко пропели за окнами цветочной лавки, – я хожу по улицам Ганновера и жду, когда у меня на голове вырастет вишневое дерево!»
Слезы выступили на глазах Томаса, он рванулся к Мюнхгаузену:
– Здравствуйте, господин барон!
– Тссс… – зашипел Мюнхгаузен. – Не называй меня так. Я Миллер. Садовник Миллер Понятно?
– Понятно, – кивнул Томас. – Здравствуйте, господин Миллер, господин барон.
Он бросился в объятия бывшему хозяину, и слезы выступили на его глазах:
– Я знал! Я верил! Не могло быть, чтобы мы не встретились.
– Конечно, конечно – Мюнхгаузен высвободился из его объятий и поспешно закрыл лавку на ключ.
– Я знал, я не верил, что вы умерли, – причитал Томас. – И когда в газетах сообщили, не верил… И когда отпевали, не верил, и когда хоронили – сомневался… Ах, как я счастлив, господин барон!
– Умоляю, не называй меня так, – замахал руками Мюнхгаузен. – Говорят же тебе – Миллер.
– Для меня вы всегда – барон Мюнхгаузен.
– Тогда добавляй «покойный» или «усопший», как тебе удобней.
Новая группа уличных музыкантов подхватила песню. Чуть протяжнее, чуть печальнее Вечерние тени упали на землю.
В опустевшем трактире они сидели вдвоем за дальним столиком. Перед ними стояла бутыль вина и блюдо с жареной уткой.
– И тогда я пальнул в воздух, – закончил свой рассказ Мюнхгаузен, – попрощался со своей прошлой безумной жизнью и стал обыкновенным садовником по фамилии Миллер.
– Откуда такая фамилия? – удивился Томас.
– Самая обыкновенная. В Германии иметь фамилию Миллер – все равно что не иметь никакой.
Томас улыбнулся:
– Вы шутите?
– Давно бросил. Врачи запрещают.
– С каких это пор вы стали ходить по врачам?
– Сразу после смерти, – объяснил Мюнхгаузен.
– И не шутите?
– Нет.
Томас огорчился:
– А говорят ведь, юмор – он полезный. Шутка, мол, жизнь продлевает…
– Не всем, – перебил барон. – Тем, кто смеется, тем продлевает, а тому, кто острит, – укорачивает.
Томас кивнул:
– И чего делаете?
– Ничего. Живу. Ращу цветочки.
– Красивые?
– Выгодные. По талеру за штуку. А если учесть количество свадеб, юбилеев, премьер… Да одни мои похороны дали мне больше денег, чем вся предыдущая жизнь.
– А по виду не скажешь, – усмехнулся Томас. – Одеты вы скромно.
– Не хочу бросаться в глаза, – подмигнул барон. – Зачем мне разговоры: простой садовник, а живет лучше барона. Вот я хожу в холстине… Зато белье! – Он рванул рубаху на груди. – Батист с золотым шитьем! Можешь потрогать.
Томас с восхищением покачал головой:
– А как фрау Марта?
– Все хорошо, – он принялся жевать мясо, – то есть, значит, все тихо. У нас сыночек родился.
– Ну?
– Да!
– Хороший мальчик? – оживился Томас.
– Двенадцать килограмм.
– Бегает?
– Зачем? Ходит.
– Болтает?
– Молчит.
– Умный мальчик. Далеко пойдет.
– Знаешь что, – сказал Мюнхгаузен, – едем ко мне. Покажу дом… Для Марты это будет сюрприз…