Страница 55 из 100
Я ему честно говорю:
— Потому, что здесь платят больше.
Он грубо так:
— Иди отсюда, чтобы я тебя и близко не видел. Здесь своих хватает.
— Ну, нет, — говорю, — не на ту напал. Вот из-за того, что у нас везде свои, мы всю сферу обслуживания и запустили. Теперь стыдно иностранцам в глаза смотреть. Какая у них сфера обслуживания и какая у нас?1 Разве можно сравнить?
Он говорит:
— Не хватало еще, чтобы я сравнивал. Меня это не касается.
Я говорю:
— Это всех касается, у кого сердце болит за Родину.
Он аж побагровел весь, схватил меня за плечо и ведет в отделение.
Там дежурный офицер сидит, три звездочки у него, майор, что ли.
— Значит, — говорит, — решили сфере обслуживания помочь?
— Ну а что же, — говорю, — у нас?.. Клиенты часами ждут. Перестраиваться надо. Чем могу, помогу.
Не скажешь же ему, что зависть мучает. Он спрашивает:
— Сюда прийти кто вам посоветовал? Кто вас сюда направил?
Я говорю:
— Кто? Не комсомол же.
Он говорит:
— Да уж я думаю, что не комсомол.
— Сама пришла. И, кстати, — говорю, — на всякий случай для новой работы в комитете комсомола характеристику взяла.
Даю ему характеристику.
Там, что обычно пишут, «легко сходится с людьми… активна… пользуется авторитетом». И в конце «надеемся, что оправдает наше доверие».
Он, наверное, полчаса характеристику в руках вертел, а деваться-то некуда.
— Пройдите, — говорит, — в соседнюю комнату, вас там врач осмотрит.
«Ну, — думаю, — все, устроилась, слава богу! В импорте теперь буду ходить».
Врач осмотрел — здоровая, но направления на работу не дает. Я говорю:
— Как же?.. Мне, может быть, завтра уже выходить в первую смену.
Он молчит и только в дверь пальцем тычет… Вышла. Там журналисты:
— Кто да что?.. Социальная среда… Что читала?.. Не стыдно ли?
Я говорю:
— А что стыдного?.. У нас, кажется, любой труд в почете. Конечно, ваша профессия одна из самых древних в мире, но и мы тоже не лыком шиты.
Они даже писать перестали. А у меня силы уже на исходе. Говорю:
— Ребята, помогите устроиться, я отблагодарю.
Они пятиться начали. Я к ним, они от меня.
«Неужели, — думаю, — ниоткуда я доброго слова не дождусь, неужели правда, что у нас все только по блату?» Так обидно стало, хоть плачь.
И тут соседку вводят. Я не выдержала, говорю:
— За что сражались, если одни живут ни в чем не нуждаются, а другие должны завидовать?
И только тогда… Только тогда! Майор этот, три звездочки, объяснил мне, что у нас «которые живут и ни в чем не нуждаются» — это одно из самых позорных явлений нашей прекрасной действительности и ничего общего оно не имеет со сферой обслуживания, хотя та тоже пока относится к позорным явлениям.
С тех пор я никому не завидую, особенно тем, кто весь в импорте.
Ой, женщины, мне так неудобно перед вами, я такая счастливая!
Знаете, так мало надо для счастья. Правда. Все гоняются — обязательно чтобы он высокий был, чтобы обязательно блондин кучерявый и чтобы глаза большие голубые и чтобы обязательно богатый очень.
Мой — метр шестьдесят… Нет! Это я метр шестьдесят, он по плечо мне — метр пятьдесят. Глаза у него такие… как вам сказать… Пиз не видно совсем. Брюнет… был. Сейчас на голове ничего лишнего нет. Денег, как волос на голове. Ни копейки не дает.
И не надо! Не это главное.
Главное, женщины, — доверие. Все несчастья от недоверия. Он на час опоздал, мы с ума сходим:
— Где был? С кем?
Не выпивал ли? Если да, где взял деньги? С кем выпивал? Не пахнет ли от него духами? Нет ли следов помады?
Сразу черные мысли, аппетит пропадает, бессонница. Утром он на вас смотрит — пугается. А он должен радоваться, как ребенок в день рождения.
Ребенок просыпается в день рождения и находит рядом на постели подарок.
Надо доверять мужчине, тогда он каждое утро будет радоваться вам, как подарку.
Мой, что ни скажет, я верю, поэтому я такая счастливая. Он меня каждое утро находит. Правда.
Мы недавно познакомились. Он сразу сказал:
— Я жениться не могу, я — инопланетянин… Каждую секунду могут послать на другую планету.
Он — водитель НЛО. Двое суток работает, трое отдыхает, два дня в неделю у них санитарные.
Я говорю:
— Что ты оправдываешься?.. Ты — мужчина. Мужчина не должен оправдываться. Я тебе верю. Я верю, что база у вас на дне озера и телефона там нет, неоткуда позвонить. Я не спрашиваю поэтому телефон.
Денег он не дает. Он говорит:
— Нам платят только в нашей валюте. У вас они не в ходу. Наших, пожалуйста, возьми сколько хочешь.
Он не жадный, правда. Сколько раз предлагал. Такие чистые листы бумаги, совсем чистые. Но они их отличают как-то. Он говорит:
— Вот эта — сто рублей, эта — сто тридцать.
У них там тоже рубли. Интересно как!
Они все насквозь видят, они — телепаты. Я иногда начну что-нибудь говорить, он сразу посмотрит так! — я понимаю: не надо говорить… вообще ни слова… надо принести что-нибудь покушать.
Ест много. Он говорит:
— В вашем мясе мало наших элементов.
Им надо много съесть нашего мяса, чтобы наесться. Он не обманывает — так много ест и все равно слабый очень. Конечно, все чужое.
Из нашей пищи в чистом виде им подходит только коньяк. Я верю. Как-то вызвала врача, взяли у него кровь на анализ — ни лейкоцитов, ни кровяных телец — ничего нет, один коньяк.
Пьет каждый день. Говорит:
— Мне за вредность дают, что не на базе живу, а у тебя.
И все равно плохо себя чувствует. Мне помочь ничем по дому не может. А когда ему чуть лучше, тоже не может помочь — ему их религия запрещает помогать.
У них, знаете, такая религия — он должен днем час лежать неподвижно… с закрытыми глазами. Один час в день обязательно! Иначе бог накажет. И чтобы ничего лишнего рядом, только подушка и одеяло.
Такая вера у них. И еще три часа должен провести перед телевизором… каждый день. Я верю. Я вижу, не в передачах дело, потому что он смотрит все подряд.
С ним вообще так интересно! Он все знает, они же обогнали нас в развитии.
Вот он говорит, что мы все несколько жизней живем. Правда. Он очень многих встречает, узнает их по прежней жизни, говорит:
— Я его в гробу видал.
А имена у них сложные. Он сказал:
— По-нашему тебе никогда в жизни не выговорить моего имени, у вас даже букв таких нету. А чтобы по-вашему тебе привычно было, зови меня Борисом Николаевичем.
Обещал с собой взять, познакомить с мамой. Долго разрешения не давали, потом принес «Вечернюю Москву» с портретом Чумака, говорит:
— Держи, это — твоя виза.
Сейчас он улетел по делам, сказал:
— Вернусь, заберу тебя.
Нет, он, правда, с неопознанной тарелки. Ко мне даже участковый приходил, показал фотографии, спросил:
— Никого не узнаете?
Я Бориса Николаевича сразу узнала, но ничего не сказала, он не велел.
Он все наперед знал. Правда. Предупреждал, что участковый придет, научил, что сказать.
Женщины, если не веришь, никакой любви нет.
А если любишь, то и верить не обязательно.
Я еще могу поверить, что инопланетянин, что денег не дают, что вместо крови коньяк. Но что я похожа на Чумака — никогда'
Обманул, конечно, насчет визы.
Женщины милые, все мужчины одинаковые. Но это неважно… если любишь.
(сценка)
Выходят он и она.
ОНА. Товарищи, разрешите собрание считать открытым.
Он аплодирует.
Спасибо. Товарищи! Соревнующееся с нами объединение выполнило план на сто шестьдесят процентов, мы в этом году опять идем на восемьдесят пять процентов. Это досадно, потому что в целом, как мне кажется, наш коллектив сильнее. В чем же дело? Какие есть предложения, пожелания, критические замечания по работе?