Страница 18 из 57
— Пшено не забыли? — спрашивает Володя.
— Я взял, — отвечает Егорушка.
Володя подает команду:
— Следуйте за мной!
По узкой тропке, врезанной в косогор, все спускаются вниз к реке. Там вдоль берега примостились домишки городской бедноты.
Против одного из них чернеет, на прибрежном песке длинная черная лодка. Тимофей передает синий сверток Володе — у всех остальных руки заняты: несут удочки, котел, торбы с едой и посудой — и заходит во двор.
Тут же возвращается с веслами на плече, сопровождаемый древней старухой, несущей в руках жестяной ковш и грязную холщовую тряпку.
Лодка лишь наполовину вытянута на берег, корма ее наполнена водой. Тимофей и старуха раскачали лодку, часть воды выплеснулась. Старуха ушла. Тимофей забрался в лодку и, энергично действуя сперва ковшом, потом тряпкой, осушил и протер ее. Все уселись, оттолкнулись от берега, и Володя скомандовал:
— Курс — зюйд-вест!
Вряд ли Тимофей понял команду, но в данном случае это не имело значения: только он знал, куда им надо плыть.
Тимофей вел лодку вдоль берега. Миша лежал на носу и смотрел в воду, иногда озирался по сторонам. Вот миновали плот, на котором женщины стучали вальками по мокрому белью и переговаривались, стараясь перекричать друг друга. Домишки, протянувшиеся вдоль берега, становились все меньше. Наконец и последняя хата осталась позади. Пошли однообразные луга, окаймленные полоской лозняка…
Наконец-то выбрались из города… Миша — мальчик городской, родился и вырос в городе. Но в самом раннем детстве ему посчастливилось два лета провести на природе. У отца в уезде, на речке Усерд, был небольшой наследственный хутор с несколькими десятинами земли — жалкие остатки земельных угодий, принадлежавших ныне оскудевшему дворянскому роду Александровых. Всего-то и было на хуторе: крохотный домик, окруженный запущенным садом, но все равно летом там было куда лучше, чем в пыльном городе.
Тем более, что неподалеку от хутора, там, где Усерд впадал в извилистую, заросшую кувшинками степную речку с ласковым названием Тихая Сосна, стояла мельница Мишиного дяди Петра Николаевича, и на этой мельнице Миша гостил очень часто. Здесь было куда привольнее, чем на крошечном отцовском хуторе. Широко разлившийся мельничный пруд с заливами, убегавшими в густые заросли камыша; глубокий омут за мельничной запрудой, окруженный раскидистыми ветлами; степь, полого вздымавшаяся по обоим берегам реки; темная кайма дальнего леса, уходящего за горизонт.
Здесь, на берегах Тихой Сосны, соприкоснулся Миша впервые с природой родного края, привык к ней, научился любить и ценить ее. Потом хутор пришлось продать, чтобы рассчитаться с обременявшими семью долгами, и вот уже несколько лет Миша безвыездно жил в Воронеже. Тем отраднее было хоть ненадолго выбраться за город, на природу…
Так хорошо лежать на носу лодки и смотреть в воду. Длинные мохнатые стебли, переплетаясь друг с другом, плавно колышутся, колеблемые течением. Между водорослями виднеется гладкое песчаное дно, местами усеянное камешками и раковинами. Среди колышущихся стеблей снуют стайки крохотных рыбешек. Испуганные надвинувшейся тенью от лодки, рыбки, как по команде, резко меняют направление и стремительно соскальзывают в темную глубину.
«Прыснули, точно воробьи в кусты», — думает Миша и поднимает голову от воды.
У самого берега на стебле молодого камыша пристроилась какая-то птичка. Стебель согнулся под нею, и птичка, почти касаясь воды, глядится в нее. Низко, над самой гладью реки, порхают стрекозы и отражаются в воде.
«Как хорошо! — думает Миша. — И никто не знает, куда мы поехали. Пусть теперь посылают Феону хоть по всему городу, никто нас не найдет, никто нам не помешает…»
Но есть и менее терпеливые.
— Скоро доедем? — спрашивает Гриша, ему уже невмоготу сидеть в лодке без движения.
— Успеешь, — коротко отвечает Тимофей.
— А когда Собачья щель? — с трепетом в голосе спрашивает Егорушка.
Егорушка, единственный из всей компании не умеет плавать и потому панически боится воды. Страх не покидает его с той самой минуты, как между лодкой и берегом образовалась широкая полоса пугающей воды. А впереди еще Собачья щель! Что это такое, никто, кроме Тимофея, толком не знает. На вопрос Егорушки он коротко, но многозначительно бросает:
— Потерпи, увидишь…
Река крутым зигзагом сворачивает сначала направо, потом налево.
— Вот она и есть! — торжественно произносит Тимофей.
Миша, подняв голову, смотрит вперед, но не видит там ничего страшного. И при чем тут собака? Русло реки резко сужается и уходит вдаль, прямое, как канал. Берегов нет, лозняк густо растет прямо из воды. Кажется, что Тимофей вот-вот заденет веслами гибкие, клонящиеся к воде прутья.
— Смотри под себя! — приказывает Тимофей.
Миша заглядывает в воду и чувствует, как страх подбирается к нему. Вместо светлого песчаного дна он видит темную пучину. Далекое небо с облаками словно ушло под воду и стало теперь, на беспредельно огромной глубине, дном этой страшной реки… Вдоль расщелины дует нестихающий ветер, и поднятая им зыбь дробным рокотом плещет в борта лодки. Кажется, вот-вот она рассыплется, и все пойдут под воду к этим далеким, далеким облакам…
— Надо ближе к берегу, — жалобно просит перепуганный Егорушка.
И Миша глубоко благодарен Егорушке. Еще немного, и он сам взмолился бы.
Тимофей подводит лодку вплотную к густой стене лозняка и, взяв весло за самый конец, толкает его в воду. Весло уходит вместе с рукой.
— Дна нету! — говорит Тимофей, вставляет уключину в гнездо и гребет дальше.
После этого стало совсем страшно. И одно только теперь на уме: хоть бы греб Тимофей побыстрее, чтобы выбраться поскорее из этой проклятой щели! А он совсем не торопится, после каждого рывка медленно отводит весла назад, словно любуясь, как скатываются с лопастей прозрачные капли. Наконец можно перевести дух. Приближается конец щели, уже виден низкий радостно-зеленый луг с раскидистыми ветлами по всему берегу. Вырвавшаяся на простор река делает еще один крутой поворот, разливается все шире и шире, и заголубевшую гладь ее вспарывает далеко выдвинувшийся голый песчаный мыс.
Тимофей разгоняет лодку, и она под косым углом вонзается в пологий песчаный берег. Не дожидаясь, пока Тимофей выдернет лодку на песок, малыши выскакивают из нее прямо в воду, выбираются на песок и отплясывают радостный танец. Очень приятно почувствовать себя на твердом берегу и заодно размять затекшие ноги!
— Купаться! — командует Володя.
Вмиг все сбросили одежду и опрометью кинулись в воду. Тимофей и Володя сразу же крупными саженками заплыли на середину реки. Миша и Гриша потянулись было за ними, но вовремя спохватились и, отчаянно бултыхая руками и ногами, плавали наперегонки вдоль берега, время от времени проверяя, есть ли под ногами дно.
А не умеющий плавать Егорушка уселся в двух шагах от берега, где воды было всего по колено и поливал себя из горсточки. Такое купание, конечно, не могло доставить большого удовольствия, и, поплескавшись немного, Егорушка направился к берегу.
Наконец все накупались досыта. Пора заморить червячка. Большая коврига хлеба разрезается почти пополам. Большую половину Володя укладывает обратно в торбу — это к обеду, вторую делит на пять равных ломтей. Из другой торбы достается сваренная в мундирах картошка, завернутая в холщовую тряпочку соль и на каждого по вареному яйцу.
Все это удивительно быстро съедается. Когда с едою покончено, Володя развертывает синий пакет, в котором покоится казенный штоф с темно-красным церковным вином.
Все прекрасно знали, для чего собирались деньги и за каким продуктом ходил в лавочку Тимофей, и все же появление наполненного вином сосуда вызывает общее ликование и радостный визг младших.
Володя подносит каждому по маленькому граненому стаканчику, последним выпивает сам, а затем начинается самое интересное. Володя входит в воду и, осторожно погрузив штоф, пополняет убыль в сосуде. Затем торжественно вскидывает руку, выставляя штоф для всеобщего обозрения, и каждому видно, что он снова наполнен до краев почти таким же густо красным вином. Больше всех ликует и радуется Гриша. Это законное ликование изобретателя. Именно он еще в прошлом году придумал такую хитроумную затею.