Страница 17 из 57
Наверно, Мише жилось бы вольготнее, если бы мать сама следила за ним, а не препоручала его заботам не в меру старательной Феоны. Но в их доме все не как у других… Матери некогда следить за Мишей. Она искусно вышивает гладью; искусство это высоко ценится, и у нее всегда масса заказов от воронежских модных барынь. И большую часть дня — если ее не отрывают от дела праздными разговорами заказчицы, или если она не занята очередной перебранкой с отцом — она проводит за работой. А перебранки с отцом — почти каждый день. И все по одному и тому же поводу. Отец долго болел, потерял хорошо оплачиваемое место в губернском казначействе, с трудом снова устроился на службу, но жалованье у него теперь всего сорок рублей в месяц; на эти деньги невозможно прилично содержать огромную семью и, чтобы сводить концы с концами, мать целые дни корпит над вышивками. Мать корит отца дворянскими привычками, особенно картежной игрой, хотя играет отец по копеечной ставке, с постыдной прижимистостью дрожа над каждым грошом. Отец попрекает ее неумением вести хозяйство, распущенностью и пьянством Феоны, плохим воспитанием детей.
И отец и мать не правы; слушать их почти ежедневные ссоры скучно и противно. Убежать бы из дому куда глаза глядят, да Феона начеку.
Но теперь власть Феоны кончается. К кадету Володе она благоволит больше чем к кому бы то ни было из всей семьи. Высокий красивый мальчик, выучится, офицером станет. А Феона с молодых лет обожает военных. От солдата местной конвойной команды у нее двое детей, которые живут здесь же в доме и которых она усердно лупит по всякому поводу, а часто и без всякого повода.
Особенно достается маленькой Катеньке, которая родилась вскоре после того, как солдат бросил Феону ради другой, более состоятельной подруги жизни. Покинутая мать вымещала на новорожденной свое огорчение. Миша всегда заступался за малышку и, едва заслышав крик ребенка, бежал на кухню и начинал молотить кулаками Феону по спине до тех пор, пока она не прекращала бить ребенка.
К Мише Феона тоже благоволила и если следила столь строго за ним, не отпуская с глаз, то лишь потому, что опасалась, не обидел бы кто на улице малое дитя, не попал бы под лошадь, не свалился бы в овраг, или еще не приключилась бы какая беда с несмышленком. Миша пытался убедить ее, что не один же он бегает по улице, их целая компания, и кто же их посмеет обидеть. Но Феона не поддавалась на Мишины уговоры.
— Такие же огольцы, как и ты, — отмахивалась она, — что Гришка, что Егорка…
— А Тимофей? — возражал ей Миша. — Он с тебя ростом и знаешь какой сильный!
Тимофей был сыном легкового извозчика, жившего неподалеку и державшего два выезда. Тимофею было лет четырнадцать-пятнадцать, и отец нередко сажал его па козлы и отправлял па заработки.
— А Тимофей вам вовсе не компания, — строго выговаривала Феона. — Нашли с кем дружбу водить, вы чиновничьи дети, а он кучерской сын.
— Ну и что, что кучерской? — заступался за товарища Миша.
— А то, что не ровня! — уже сердито обрывала Феона. — И ему нечего к господским детям лезть. Всяк сверчок знай свой шесток! И вам нечего с ним компанию водить. Только срамным словам обучаться. Скажу вот Ольге Николаевне, каких словечек сынок ее нахватался.
Но эта угроза не могла устрашить Мишу. Оп знал, что Феона никогда его не выдаст. Только стыдно, конечно, было, что она услышала…
На следующий же по приезде день Володя обрадовал несказанно:
— Сегодня поедем на рыбалку.
— А куда? — спросил Миша.
— За Собачью щель.
— А где это?
— Где-где… На реке, конечно.
— А с кем поедем?
— Я сговорился с Тимофеем, — сказал, Володя, — а ты позови своих дружков Гришу, Егорушку и Сашу,
— Сашу не надо, — сказал Миша.
— Почему?
— Оп совершил подлость, — очень серьезно ответил Миша.
— Какую?
И тогда Миша рассказал брату следующую историю.
Егорушка очень боится собак. А Саша сказал, что знает такую молитву, если прочитаешь — ни одна собака не тронет. И сказал, что если Егорушка насыплет ему три шапки проса — они оба держат голубей, — то он его научит этой молитве. Егорушка сперва не поверил. Саша побожился. Егорушка все равно не поверил. Тогда Саша дал честное слово. Егорушка тогда поверил. Саша сбегал домой, принес большущую отцову шапку и забрал у Егорушки почти все просо, которого тому хватило бы, наверно, на целый месяц. И прочитал ему молитву «Отче наш», которую и без того все знают. Егорушка понял, как бессовестно его обманули, и заплакал, но Саша еще раз дал честное слово, что именно эта молитва оберегает от собак. Егорушка прочитал молитву и пошел в соседний двор, где злая собака, но та его покусала. Потом Миша сам проверил, и тоже оказалось, что молитва не помогает…
— И тебя покусала? — спросил Володя.
— Нет, я убежал, — сказал Миша.
Володя расхохотался и сказал, что Егорушка сам виноват, раз поверил такой глупой басне.
— Как ты не понимаешь! — возмутился Миша. — Ведь он дал честное слово! И обманул. А это подлость!
— Ишь ты какой! — удивился Володя и спросил. — А что такое подлость?
Миша даже поразился никчемности вопроса. Неужели брат, такой большой, сам не понимает? Это же каждому понятно и известно.
И тут же объяснил, подробно и основательно:
— Ябедничать на товарищей — подлость; выдать тайну — подлость; дать честное слово и не сдержать — подлость; ну и еще мучить людей, кожу с живых сдирать, как с Иуды Маккавея — тоже подлость; и вообще преследовать людей, которые за правду…
— Кто тебе про Маккавея-то рассказал? — полюбопытствовал Володя.
— Сам прочитал.
— А про тех, кого за правду преследуют?
— Ну, слышал…
Слышал, как разговаривали между собой приезжавшие из Петербурга студенты — мамин брат и два его товарища. Но это тоже была чужая тайна, и разглашать, от кого слышал, тоже было бы подлостью.
Поездка назначена на завтра, а сегодня, сразу же после обеда, все рыболовы собрались в дальнем углу пустыря, за ветхим сараем, у самого обрыва, там, где с незапамятных времен лежит груда бревен. Со слов Феоны известно, что бревна эти припас еще старый барин, отец Степана Николаевича, намереваясь прирубить пристройку к дому. Намерение не осуществилось, и с тех пор бревна лежат на задворках. Они давно уже рассохлись и растрескались, а некоторые и поистлели. Феона не раз говорила Ольге Николаевне, что надо распилить на дрова, зачем покупать на базаре, когда тут хватит на целую зиму. Но Степан Николаевич не позволял. Он все еще надеялся употребить бревна по прямому назначению. Хотя все понимали, да и сам он тоже, что какая уж таи пристройка, когда и лавочнику-то задолжали…
Но как бы то ни было, а бревна продолжали лежать огромным штабелем в углу пустыря и сделались любимым прибежищем детской компании.
Собрались все участники завтрашней экспедиции: кроме Миши и Володи на бревнах восседали шустрый и востроглазый соседский мальчик Гриша, худенький и застенчивый Егорушка и, конечно, Тимофей, которому принадлежала ведущая роль в осуществлении задуманной затеи: на пего возлагалась особо трудная обязанность — раздобыть лодку.
Володя и Тимофей сидели несколько обособленно от младших и оживленно переговаривались.
Потом Володя сказал:
— Надо тридцать копеек.
Младшие навострили уши. Зачем? Но спросить не решались. Надо, — значит, надо.
— У меня есть пятнадцать копеек, — продолжал Володя. — Добавляйте!
У Миши было пять копеек, припасенных на леденцы. Он без колебания отдал их брату. Гриша сделал вид, что увлечен синицей, порхающей с ветки на ветку, и совсем не слышит, о чем говорят. Егорушка сказал, что дома у него есть десять копеек и вызвался сходить принести.
— Ладно, вечером отдашь, — говорит Володя, — остальные я уж сам добавлю, — достает деньги и отдает тридцать копеек Тимофею.
Тимофей быстро уходит и вскоре возвращается с каким-то предметом, завернутым в синюю оберточную бумагу.
— Отлично! — говорит Володя.
Младшие многозначительно переглядываются. Они тоже все понимают, но виду не подают. Таковы условия игры.